Я ковровой бомбардировкой накрывал Антарктических Сепаратистов, пикируя низко, гоня этих паразитов все дальше и дальше вдоль ледяного поля. Если повезет, то всю их деревню выгоню на остаточный шельф и утоплю прежде, чем они поймут, что происходит.
Я снова нырнул, атакуя с бреющего полета, и ушел, вращаясь, от ответного огня.
Это было достаточно увлекательно, но в основном как способ убить время между настоящими бомбежками. Новую «Реакцию погружения» считают не хуже аркад – полное погружение и обратная связь, – и перенести ее можно на что угодно. Случилось, что люди настолько уходили в нее, что приходилось их внутривенно подпитывать, или они просто засыхали, погрузившись в игровой процесс.
Я готов был уже потопить целую кучу беженцев, но тут Яак позвал:
– Идите сюда! Вы должны это видеть!
Я сорвал с себя очки и бросился в зал мониторов, чувствуя адреналин.
Посреди зала стоял Яак с собакой и улыбался.
Лиза влетела через секунду:
– Что случилось?
Ее глаза бегло осматривали карты местности, она была готова к кровопролитию.
Яак улыбнулся от уха до уха:
– Смотрите. – Повернувшись к собаке, он протянул ей руку: – Дай лапу.
Собака села на задние лапы и серьезно протянула переднюю. Яак, ухмыляясь, пожал эту лапу и бросил собаке гранулу корма, потом повернулся к нам и поклонился.
Лиза нахмурилась.
– А ну, еще раз. – Яак пожал плечами и повторил представление. – Она думает?
Яак пожал плечами:
– Вот уж не знаю. Ее можно заставить выполнять номера – в библиотеках полно таких номеров. Они обучаемы. Не как кентавр или что другое, но их можно обучить фокусам, и если они определенной породы, то могут делать и кое-что посложнее.
– Что, например?
– Некоторые обучены атаковать. Или искать взрывчатку.
Лиза заинтересовалась:
– И атомные заряды?
– Наверное, – пожал плечами Яак.
– Можно мне попробовать? – спросил я.
Яак кивнул:
– Давай, если хочешь.
Я подошел к собаке и протянул руку:
– Дай лапу.
Она выставила лапу, я невольно ощетинился. Как будто сигналы посылаешь инопланетянам. В смысле, ожидается, что биоробот или обычный робот будет делать то, что ты ему говоришь. Кентавр, пойди взорвись. Найди силы противника. Вызови подкрепление. Гибридные корабли тоже таковы. Что скажешь, то и сделают. Но они ведь так задуманы.
– Покорми ее, – сказал Яак, давая мне гранулу корма. – Полагается кормить, когда она выполняет правильно.
Я протянул гранулу. Ладони коснулся длинный розовый язык.
Я снова протянул руку.
– Дай лапу.
Собака дала лапу. Мы обменялись рукопожатием, янтарные глаза смотрели на меня серьезно и печально.
– Жуть какая-то, – сказала Лиза. Я поежился, кивнул, отступил назад.
Собака проводила меня глазами.
В эту ночь я лежал в койке и читал. Свет я погасил, горела только поверхность книги, подсвечивая спальню слабой зеленой аурой. Поблескивали на стенах предметы искусства, купленные Лизой: бронзовая подвеска, изображающая взлетающего феникса, вокруг него – стилизованные языки пламени. Японская гравюра на дереве Фудзиямы, еще одна – деревня под толстым слоем снега. Фотография нас троих в Сибири после кампании на Полуострове – мы улыбаемся, живые посреди гор шлака.
В комнату вошла Лиза. Ее лезвия поблескивали в тусклом свете моей книги – зеленые вспышки, очерчивающие на ходу контуры ее конечностей.
– Что читаешь?
Она разделась и легла со мной в постель.
Я поднял книгу и прочел вслух:
Ударь меня ножом – кровь не пойдет.
Трави меня газом – не вдохну.
Коли, стреляй, полосуй, дави,
я проглотил
науку, я Бог.
Одинокий.
Я закрыл книгу, и свет ее погас. В темноте зашуршала простыней Лиза.
Глаза привыкли к темноте – Лиза смотрела на меня.
– «Мертвец»?
– Из-за собаки, – сказал я.
– Мрачное чтиво.
Она коснулась моего плеча. Теплая рука с погруженными лезвиями, слегка защемившими мне кожу.
– Когда-то мы были как эта собака, – сказал я. – Жалкое зрелище.
– Страшно подумать.
Какое-то время мы лежали тихо. Потом я спросил:
– Ты когда-нибудь думала, что бы с нами случилось, не будь у нас науки? Не будь у нас наших больших мозгов, и жукотеха, и стимуляции клеток, и…
– И всего, что делает нашу жизнь хорошей? – Она засмеялась. – Нет. – И почесала мне живот. – Мне нравятся эти червячки, что живут у тебя в брюхе.
И она стала меня щекотать.
Червячки в тебе живут
И еду тебе несут,
Все плохое забирают,
Все хорошее дают.
Я стал от нее отбиваться, смеясь:
– Это не Йерли.
– Третий класс, базовая биология. Миссис Альварес. Она здорово разбиралась в жукотехе.
Она снова попыталась меня щекотать, но я отвел ее руку.
– Это да, Йерли писал только о бессмертии. Он не хотел его принимать.
Лиза оставила попытки меня щекотать и опять плюхнулась рядом.
– Бла-бла-бла. Он не стал принимать модификацию генов, отказался от ингибиторов с-клеток. Умирал от рака – и отверг лекарства, которые могли его спасти. Последний наш смертный поэт. Ах, как жаль. И что теперь?
– Ты задумывалась когда-нибудь, почему он так поступил?
– Ага. Хотел быть знаменитым. Самоубийство отлично привлекает внимание.
– Нет, серьезно. Он думал, что быть человеком – значит иметь животных. Целую сеть живых существ. Я о нем читал. Странно и не понять, но без них он жить не хотел.
– Миссис Альварес его терпеть не могла. И о нем она тоже сочиняла стишочки. Так что же нам было делать? Разрабатывать жукотех и модулирование ДНК для каждого дурацкого вида? Ты знаешь, во что бы это обошлось? – Лиза прижалась теснее. – Хочешь видеть вокруг себя животных – идешь в зоопарк. Или достаешь строительные блоки и что-нибудь из них мастеришь, если тебе так уж надо. С руками, черт побери, а не как эта собака. – Она уставилась на изнанку верхней койки. – Я бы ее в секунду сварила.
Я покачал головой:
– Не знаю. Эта собака отличается от биоробота. Она смотрит на нас, и там в ней есть что-то такое, и это не мы. Я в смысле, возьми любого биоробота, и он, в сущности, как мы. Только отлит в иную форму, а вот эта собака – нет…
Я замолк, задумавшись. Лиза засмеялась.
– Она тебе руку пожимала, Чен. А когда кентавр тебя приветствует, тебя это не волнует. – Она залезла на меня. – Забудь про собаку, сосредоточься на более существенном вопросе.
В полумраке блеснули ее лезвия и улыбка.
Проснулся я оттого, что мне кто-то лизал лицо. Сперва я подумал, что это Лиза, но она залезла к себе в койку. Открыв глаза, я увидел собаку.
Странно это было, что животное меня лижет, – будто хочет поговорить, или поздороваться, или что еще. Она снова лизнула меня, и я подумал, что это животное прошло долгий путь от той минуты, когда хотело оторвать Яаку руку. А собака поставила лапы на мою койку, а потом одним тяжелым движением оказалась рядом и привалилась ко мне спиной, свернувшись.
Так и проспала собака со мной всю ночь. Странно было, что рядом со мной спит не Лиза, но животное излучало тепло, и что-то в нем было дружелюбное. Я не мог не улыбнуться, засыпая.
В отпуск мы отправились на Гавайи, поплавать, и взяли собаку с собой. Приятно было уехать от северного холода к ласковому Тихому океану. Стоять на пляже и глядеть на бесконечный горизонт. Ходить по берегу, держась за руки, когда черные волны разбиваются о песок…
Лиза хорошо плавала. Она сверкала сквозь металлический блеск океана, как древний угорь, и когда выныривала, обнаженное тело блестело сотнями радужных нефтяных бриллиантов.
Когда солнце стало заходить, Яак поджег океан из своего «сто первого». Мы сидели и смотрели, как огромный красный шар погружается в занавеси дыма и свет его с каждой минутой становится все более темно-багровым. Волны пламени набегали на берег. Яак достал губную гармошку и играл на ней, пока мы с Лизой занимались на песке любовью.
Мы хотели устроить Лизе ампутацию на уик-энд, чтобы она попробовала то, что делали мне в прошлом отпуске. В Лос-Анджелесе это было последним криком моды – эксперимент по уязвимости.
Она была чертовски красива, лежащая на песке, скользкая и оживленная нашими играми в воде. Я слизывал с ее кожи нефтяные опалы, отрезая конечности, делая ее уязвимее ребенка. Яак играл на гармошке, мы смотрели, как садится солнце, смотрели, как я оставляю от Лизы одно лишь ядро.
После секса мы лежали на песке. Последние капли солнца уходили под воду. Лучи его багрово отсвечивали над дымящимися волнами. Небо, затянутое дымом и пеплом, становилось темнее.
Лиза довольно вздохнула:
– Надо бы сюда чаще ездить в отпуск.
Я потянул за кусок колючей проволоки, погруженной в песок. Она вырвалась, я обернул ее вокруг бицепса – тугая лента, впившаяся в кожу. Я показал это Лизе:
– Так я делал всегда, когда был мальчишкой. – Я улыбнулся. – Считал себя крутым до невозможности.
– Так и есть, – улыбнулась Лиза.
– Спасибо науке.
Я оглянулся на собаку. Она лежала на песке неподалеку, казалось, что она настороженно относится к этой новой среде, оторванная от безопасных и привычных кислотных ям и хвостовых гор своей родины. Яак сидел возле собаки и играл. У нее подергивались уши. Играл он красиво, и траурные звуки долетали по берегу туда, где лежали мы.
Лиза повернула голову, пытаясь увидеть собаку.
– Переверни меня.
Я так и сделал. У нее уже начали отрастать конечности. Пеньки, которые должны вырасти и развиться. Утром она будет уже целой и весьма прожорливой. Лиза смотрела на собаку.
– Никогда не была еще так близко к вот такому.
– Прости?
– Она для всего уязвима. В океане плавать не может, есть что попало не может. Мы должны привозить ей еду. Должны очищать ей воду. Тупик эволюции. Если бы не наука, мы были бы так же уязвимы. – Она посмотрела на меня. – Так же беспомощны, как я сейчас. – Она улыбнулась: – Вот никогда я не была так близка к смерти. По крайней мере, когда я не на боевом задании.