– Мы строим цивилизацию, дед.
– Ты погубишь нас.
– Тем, что колодцы джаи будут полны даже в засушливые годы?
– Так вот что ты предлагаешь? – Старик горько усмехнулся. – Вечно полные колодцы? Лучший сорт красных бобов? Нечто, что облегчит нашу жизнь? Что продлит ее? – Он покачал головой. – Я достаточно долго наблюдал за вашим культом Открытого Ока и знаю, к чему стремятся пашо. Даже кели не смогли вырвать спасение из ваших татуированных кулаков, когда мы напали. Мы, джаи, резали этих мягких водяных людей, словно коз. Ты не спаситель. Ты наша погибель. Убирайся, внук. Убирайся из моего дома. Кем бы ты ни был, ты не джаи.
Письменность – ключ к выживанию. Культура, умеющая писать, способна сохранить и распространить свое знание. Первой меткой мудрости всегда должен быть алфавит, ключ ко всем знаниям. Алфавит, который я использую сейчас, тысячу лет спустя может выучить какой-нибудь юный студент, знающий обо мне лишь по почерку на бумаге. Когда мы все обратимся в прах, наше знание останется, и мы надеемся, что со временем цивилизация вновь расцветет.
Пашо Мирриам Миллинер, CS 13
(«О выживании»)
Его разбудил резкий щелчок языка матери, легкое постукивание возле дверного проема.
Ему снился Кели. Снилось, что он вновь стоит перед библиотеками пашо и смотрит на статую Миллинера. Проводит пальцами по зарубкам, оставленным крюконожом на ее основании, глядит на основателя ордена пашо, высеченного из мрамора бегущим.
Миллинер бежал, выставив вперед руку, на ладони которой был открытый глаз пашо. Другой рукой он стискивал рассыпающуюся стопку вырванных страниц. Его голова была повернута назад, глаза устремлены к разрушению, от которого он спасался.
Мать Рафеля снова щелкнула языком. Рафель открыл глаза и увидел, как она скрывается за шерстяной занавеской. Свадебные браслеты на руках матери звякнули, когда она отпустила занавеску, и в комнате воцарился полумрак. Полностью проснувшись, он различил другие утренние звуки: громкое, вызывающее кукареканье деревенских петухов, крики детей за щелями высоких окон в стенах хаси. Крошечные солнечные стрелы проникали в комнату, подсвечивая комки пыли, которые потревожила мать.
В башнях пашо он всегда просыпался с рассветом. Его келья выходила на восток и рано наполнялась стерильным сиянием. Он просыпался, подходил к окну и смотрел на яркий восход, купаясь в лучах солнца, скользивших по зеркальной глади тысяч озер. Резкий, сильный свет отскакивал от воды слюдяными брызгами, плавил землю до горизонта, ослеплял и скрывал зеленые мосты Кели.
Вскоре к его двери приходил наставник, мягкий кели, вскормленный обильной рыбой озер Кели, с татуировками, утонувшими в уютных складках кожи. «Идем, пустынный пашо, – смеялся он. – Давай посмотрим, что внук Гавара-разрушителя приготовил для нас сегодня. Сколько книг ты планируешь победить?» Для него все люди были одинаковы, джаи и кели. Лишь знание имело значение.
– Рафель? – прошептала мать. – Пашо?
Она снова щелкнула языком за занавеской, прислушиваясь к тишине комнаты.
Рафель медленно сел.
– Не зови меня пашо, мама. Я по-прежнему твой сын.
– Может быть, – ответила она приглушенным голосом. – Но твоя кожа покрыта знаниями, и все называют меня Биа’ Пашо.
– Но я не изменился.
Мать промолчала.
Рафель сбросил одеяла и поскреб сухую, шелушащуюся кожу. Поежился. Ночью было холодно. Он забыл эту особенность Чаши, забыл, что ночи такие холодные, даже в сезон засухи. В Кели ночи были жаркими. Все было пропитано влажным теплом. Иногда он лежал в постели и думал, что если сжать воздух в кулаке, по рукам потечет теплая вода. Рафель снова почесался, тоскуя по эластичной коже, обласканной жидким теплом. Воздух в Чаше казался врагом, он напал на Рафеля, подобно его деду.
Рафель начал одеваться, закрывая острый, напоминающий острия лезвий шрифт отметок мудрости. Этот старый язык был древнее джаи, более прямой в своих побуждениях, не боящийся нанести обиду: нетерпеливый язык для стремительных, импульсивных людей. Рафель начал закреплять завязки одежды, быстро пряча ученые зацепки, испещрявшие кожу: Сотня книг, Ритуалы прибытия и выпуска, Научные принципы, Ритуалы очищения, Сущности тела, Биологика, Ритуалы кварана, Химическое знание, Наблюдение за растениями и животными, Матика, Физическая матика, Принципы строительства, Земные науки, Основные технологии: Бумага, Чернила, Сталь, Пластмасса, Чума, Производственная линия, Реактивные снаряды, Удобрение, Мыло… – десять тысяч стихотворных стансов, взаимосвязанных и закрепленных символьным ритмом, чтобы повысить стабильность. Знание в стихах, оставшееся с тех времен, когда книги было трудно делать и еще труднее защищать, с тех времен, когда пашо блуждали между разрозненными деревнями, словно случайные пушинки одуванчика, и поднимали ладони в приветствии, демонстрируя Открытое Око, прося свободы перемещений, распространяя мудрость по всем уголкам, куда их могли завести семянки-сознания, в надежде пустить корни и основать школы, чтобы дать начало поросли новых пашо.
– Рафель?
Голос матери ворвался в его мысли. Рафель торопливо закончил одеваться и отодвинул занавеску.
– Рафель! – выдохнула мать. – Твой шарф! – И отшатнулась, стараясь соблюсти кваран.
Рафель нырнул обратно в спальню. Нашел электростатический шарф и завязал лицо. Когда вернулся, мать стояла на дальнем конце общей комнаты. Она показала на чашку копченого чая в трех метрах от очага. Безопасное расстояние. Рафель обошел очаг и сел на корточки возле чашки. Рядом была остывшая каша из сладких бобов. Угли плавали в ведре с серой водой, черные и холодные.
– Когда ты встала? – спросил он.
– Давным-давно. Ты долго спал. Должно быть, утомился.
Рафель глотнул холодного копченого чая.
– В комнате темно. Я привык, что меня будит солнце.
Мать принялась подметать утоптанный пол соломенной метлой, тщательно избегая приближаться к Рафелю. Он смотрел, как она убирается. Еще девять дней ритуала изоляции.
Когда дед спалил Кели, он и его армия разбили лагерь на краю деревни, чтобы соблюсти кваран. Они пели песни о крови и огне, доносившиеся через пограничную зону, но не входили в деревню, пока не кончился кваран. Джаи следуют старыми путями. Глупо было надеться, что старик встретит его с распростертыми объятиями.
Мать вымела пыль за дверь и повернулась. С сомнением щелкнула языком. Наконец сказала:
– Я бы хотела, чтобы ты встретился с одной девушкой. Она из очень хорошей семьи.
Улыбнувшись, Рафель отхлебнул чая.
– Уже подыскиваешь мне пару?
– Девушка гостит у Биа’ Хардез. Это ее тетя. Хорошая джайская девушка.
– Есть ли в этом смысл? Мне еще больше недели соблюдать кваран.
– Мала возвращается домой в Каменный Котел. Если захочешь повидать ее, придется отправиться туда и соблюдать кваран в чужой деревне. Мала не возражает. Вы встретитесь на улице, вас будет разделять чистый солнечный свет.
Рафель подавил шутливую улыбку.
– Ты забыла старые пути?
– Нет вреда в том, чтобы встретиться при свете солнца. Она тебя не боится. Ты приехал из Кели. Если ты до сих пор жив, значит, уже не умрешь.
– Дед бы этого не одобрил.
– Не наступи на скорпиона, и он тебя не потревожит.
– А ведь ты всегда была такой чинной джайской дамой.
Мать щелкнула языком.
– Мой крюконож по-прежнему остер. – Она кивнула на опустевшую чашку. – Выкинь чашку и проследи, чтобы она разбилась на свету. Теперь никто не сможет ею пользоваться.
Камню не стать подушкой, а кели – другом.
Джайская поговорка. Записал пашо Эдуард, CS 1404
(Восстановленный документ, область Сухой Чаши, XI 333)
На пятый день кварана Рафель встретился с потенциальной невестой на краю деревни, отделенный от девушки двумя метрами стерильного света. Черные колечки волос Малы блестели на ярком солнце, ее глаза казались глубже благодаря черным линиям, сделанным краской, которую любили женщины кели. Юбку и блузку Малы украшали старинные джайские узоры из перемежавшихся черных и красных ромбов со вплетенными золотыми нитями. На руках Малы не было браслетов – мужчина мог жениться и завернуть ее в голубое.
В пределах видимости, но не слышимости сидели на желтой равнине мать Рафеля и Биа’ Хардез, пара матрон в развевающихся голубых одеяниях. Их золотые браслеты сверкали на солнце. Вдалеке высился молчаливый старый город, черные кости на фоне неба. Рафель помнил, как исследовал запутанные руины, где гнездились ястребы, где койоты нагло трусили по улицам вдвое шире самого главного проспекта Кели. Помнил, как собирал гильзы, охотясь за сувенирами ужасных затяжных войн, что уничтожили город.
Налетел порыв ветра. Женщины-дуэньи подоткнули плотнее голубые юбки. Мала отодвинула свой электростатический шарф. Рафель заметил, что его сделали кели. Солнечную батарею определенно изготовили за горами, хотя на шарфе был узор джаи. Он отогнал мысль и сосредоточился на гладких линиях смуглой кожи девушки. Она напоминала птицу, ее лицо с острыми скулами казалось изящным и хрупким. Она была красива. Под ее вопросительным взглядом он тоже снял шарф. Они внимательно разглядывали друг друга.
Наконец она сказала:
– Ты намного красивей, чем на фотографиях. Несмотря на татуировки.
– Ты ожидала худшего?
Мала рассмеялась. Откинула с лица волосы, обнажив стремительный изгиб горла и челюсти.
– Я думала, ты мог постареть. Ты слишком молод для пашо. Я думала, тетя преувеличивает.
Рафель покосился на женщин в замужнем голубом, которые сплетничали и зорко высматривали признаки грядущего брака.
– Нет. В таких делах Биа’ Хардез честна. Она сосватала мою кузину.
– Я никогда не видела молодого пашо.
– У меня были хорошие учителя.
– Сколько ты пробыл в Кели?