Старый Гавар скорчил гримасу.
– Красиво сказано.
– Риторика. Пашо должен уметь говорить – или погибнет в далеких землях.
– Своим умением говорить ты прикрываешь черные дела. Позволяешь детям гибнуть от желтой болезни, а мужчинам – истекать кровью от боевых ран. Мы догадываемся, каким знанием ты владеешь. Мы знаем, что у тебя есть ключи от тысячи замков и что ты раздаешь их скупо, согласно замыслу пашо. – Старик схватил стручок чили и швырнул в ступку. Схватил еще один и кинул туда же. – Так скупо.
Он поднял глаза на Рафеля.
– Мне не нужно знание, которое пашо называют подобающим. Мне нужно, чтобы джаи выжили. Мне нужно, чтобы, когда о кели забудут, а каи останутся в воспоминаниях как презренные рабы, джаи писали историю. Джаи пьют мез. Мы носим золото, а не серебро. Мы пишем в пыли эпитафии павшим врагам и смотрим, как их уносит ветер пустыни. Вот что такое путь джаи. Пашо сотрут его и превратят нас в беззубое племя слуг. Я этого не допущу. Говорю тебе, внук, Кели сгорит. И сгорит потому, что кели так и не удалось вырвать военные знания из ваших эгоистичных татуированных кулаков. – Старик натянуто улыбнулся. – Я должен поблагодарить вас, пашо, за нейтралитет, раз уж больше не за что. Меня это устраивает. Отправляйся в Кели, внук. Скажи, что Гавар Ка’ Корум возвращается.
В своих странствиях пашо всегда должен проявлять уважение. Вполне естественно, что люди возражают против присутствия и мыслей чужака. Терпение и хитроумие – лучшие инструменты пашо. Наша работа ведется на протяжении многих поколений, и много поколений сменится, прежде чем она подойдет к концу. Спешить некуда. Спешка – вот что уничтожило наших предков. Мы строим предположения, мы действуем медленно, мы выжидаем. Если нам не рады на новом месте, мы не настаиваем и ждем приглашения. Столкнувшись с препятствиями, мы склоняемся перед ними. Знание и влияние хрупки. Наша репутация – нейтралитет, мораль и человечность – должна победить сталь и акустику. Люди развязывают войны. Пашо – никогда.
Пашо Налина Десаи, CS 955
(Лекция 121: Об этикете в странствиях)
На девятый день после возвращения Рафеля начались дожди. Плотные серые тучи затянули горизонт, скапливаясь, закрывая небо на юго-востоке. Затем поплыли над Чашей, неся тяжелые, сочащиеся влагой чрева. Наконец медленно раскрылись – и серые мазки струящейся воды прочертили воздух. Желтые равнины потемнели, солнце скрылось за надвигающимися облаками. Крупные капли взбивали облачка пыли. Несколько минут спустя пыль стала грязью, а с небес хлынул водопад. На десятый день кварана Рафеля тонкая, сверкающая пелена травы, почти светящаяся собственным свежим светом, покрыла желтые равнины за деревней. Дождь продолжал лить.
В семейном хаси мать Рафеля трудилась над праздничной трапезой, вдвойне радостной благодаря приходу дождей. Очаг окружали миски с пряной бараниной, холодным йогуртом и густым супом из красных бобов. Мать улыбалась дождю, помешивая котелки на огне, и не жаловалась, что намокли дрова, собранные на дальних холмах. Она часто прикасалась к Рафелю, словно желая убедиться, что ее сын действительно вернулся.
После полудня она послала его за дедом. Послала вместе с зонтом, огромной черной штуковиной, купленной у торговца-кели. Когда Рафель запротестовал, что ничего не имеет против дождя, мать щелкнула языком и не стала слушать, заявив, что если кто-то и знает, как делать зонты, так это кели, и пользоваться ими не зазорно.
Рафель шагал по деревне, избегая затопленных переулков и водяных струй, лившихся с крыш хаси. Высоко в небесах сверкнула молния. В отдалении заворчал гром. Девушка в черно-красной одежде выбежала из переулка навстречу Рафелю, с улыбкой посмотрев на его лицо, уже не скрытое электростатической маской. Зонт защищал Рафеля от проливного дождя, однако девушка промокла насквозь – и явно не имела ничего против. Он обернулся и смотрел, как она намеренно прыгает в лужи и желтые потоки, со смехом разбрызгивая воду и грязь.
Двор деда пустовал, красный перец чили был занесен в дом. Мокрый Рафель остановился перед входом.
– Дед?
– Ты еще здесь? – проскрипел изумленный голос.
Отодвинув занавеску, Рафель скользнул внутрь. Тщательно отряхнул зонт и оставил его за дверью. Дед сидел у очага, трудясь над очередным крюконожом. Еще несколько ножей лежали у его ног, блестя от масла и заточки.
– Биа’ хочет, чтобы ты пришел на обед.
Старик фыркнул.
– Она отказывается жить в моем хаси, однако зовет меня на обед. – Подняв глаза, он изучил открытое лицо Рафеля. – Значит, ты завершил кваран?
– Сегодня.
– Ты вернулся, и земля зазеленела. Добрый знак. И ты не отправился в Кели.
Рафель вздохнул. Сел на утоптанный пол возле ног деда.
– Я джаи, дед. Что бы ты ни думал, это мой дом. Я остаюсь.
– Приятно видеть твое лицо. Несмотря на татуировки.
Рафель выжал мокрый, забрызганный грязью подол. Влага сочилась сквозь пальцы.
– Мне кажется, что я наконец дома. – Он посмотрел наружу, на серую пелену воды, струившуюся с крыши хаси. – Удивительно, что когда-то я терпеть не мог звук дождя. В Кели постоянно идет дождь, и никто его не любит. Некоторые так просто ненавидят. Я думаю, это лучший звук на свете.
– Ты говоришь как джаи. Если возьмешь в руки свой крюконож, я почти поверю, что ты один из нас.
Рафель покачал головой, ухмыляясь.
– Пашо сохраняют нейтралитет.
Старик насмешливо хмыкнул. Потянулся к бутылке с мезом.
– Тогда выпей со мной, пашо.
Рафель поднялся на ноги.
– На этот раз я налью тебе. Мне следовало бы сделать это еще в день приезда.
– И нарушить кваран? Еще чего.
Рафель забрал у деда бутыль, поставил на землю глиняные чашки.
– Ты прав. Мы должны следовать старыми путями. Именно это отличает нас от кели. Мы верны своей истории.
Длинные рукава одеяния пашо задели чашки, когда он разливал мез.
– Не пролей, – отругал его дед.
Рафель улыбнулся. Подоткнул рукава.
– Я еще не привык к своей одежде.
Он разлил прозрачную, искрящуюся жидкость по чашкам. Аккуратно закупорил бутыль и передал чашку деду.
Они подняли чашки к небу, выплеснули несколько капель предкам и вместе выпили. Мгновение спустя чашка выпала из бессильной руки Гавара и разбилась. Глиняные осколки разлетелись по утоптанной грязи. Челюсти старика сжались. Воздух со свистом проталкивался сквозь стиснутые зубы.
– Мез? – выдохнул он.
Рафель виновато опустил голову и сложил ладони в прощальном жесте.
– Неочищенный. Обычная смерть для джаи. Ты был прав, дед. Война бесконечна. Ты научил этому пашо. Они не забыли. Ты до сих пор преследуешь их в кошмарах.
Поморщившись, старик выдавил сквозь зубы:
– Пашо заодно с кели?
Рафель виновато пожал плечами.
– Знание нужно защищать, дед…
Он умолк: тело старика содрогнулось. Слюна вылетела из уголка рта. Наклонившись, Рафель вытер ее рукавом своих белых одежд.
– Прости, дед. Кели слишком мягкие, чтобы противостоять нашествию джаи. Ты бы вырезал их, как коз, и обратил бы в прах все труды пашо: библиотеки Кели, его больницы и фабрики. Мы, пашо, не можем допустить открытой войны. Мез казался лучшим вариантом.
Потрясенные глаза старика широко раскрылись. Он крякнул, пытаясь что-то сказать. Очередная судорога сотрясла его тело, и Рафель взял деда за руку и придвинулся ближе, чтобы расслышать шепот:
– Ты предал нас.
Рафель покачал головой.
– Нет, дед, только тебя. Знание принадлежит джаи по праву, как и кели. Твое проклятое нашествие оставило бы нашим детям только пепел. Теперь вместо войны я научу наш народ прокладывать каналы и сажать растения, которые переживут самые жаркие дни засухи. Мы будем процветать. Не бойся, дед, я по-прежнему джаи, что бы ты ни думал о моих татуировках пашо. Твой крюконож затупился, но мой все еще остер.
Тело Старого Гавара замерло. Голова свесилась на грудь. Рафель вытер предсмертную пену с губ деда, последнее свидетельство его гибели. Снаружи ровно шумела вода, смягчая воздух, наполняя иссохшую землю живительной влагой сезона дождей.
Калорийщик
Нет мамочки и папочки у маленького ублюдка! Деньги? Дай монетку!
Уличный мальчишка сделал колесо, потом сальто, и вокруг его обнаженного тела заклубилась желтая пыль с тротуара.
Лалджи остановился и уставился на грязного светловолосого попрошайку, который приземлился прямо перед ним. Его внимание, похоже, подогрело бродяжку, тот сделал еще одно сальто, улыбнулся, продолжая сидеть на корточках, и на его потной чумазой физиономии появилось хитрое и одновременно нетерпеливое выражение.
– Деньги? Дай денег!
Городская жизнь замерла под гнетом полуденной жары. Несколько фермеров в хлопковых комбинезонах вели мулов в направлении полей. Дома из древесины марки «всепогодная» стояли, прислонившись к своим соседям, точно нагрузившиеся под завязку пьяницы, пропитанные дождем и потрескавшиеся от солнца, но в соответствии с обещаниями строившей их компании вполне надежные. В дальнем конце узкой улицы начинались роскошные зеленые заросли «сойпро» и «хайгро», которые, тихонько покачиваясь и шурша на ветру, тянулись к голубому горизонту. Эта деревенька почти ничем не отличалась от тех, что Лалджи видел, путешествуя вверх по реке, – еще один фермерский анклав, отдающий свою интеллектуальную собственность и отправляющий калории в Новый Орлеан.
Мальчишка, заискивающе улыбаясь и кивая головой, точно змея, готовящаяся нанести удар, подполз поближе.
– Деньги? Монетки?
Лалджи сунул руки в карманы на случай, если у мальчишки поблизости болтаются дружки, и смерил его взглядом.
– А с какой стати я должен давать тебе деньги?
Мальчишка приостановился и поднял голову. Затем открыл рот и тут же его захлопнул, решив вернуться к первоначальному, более привычному сценарию: