Но как бы они ни старались, от Лоло им до конца не защититься. Он нашел секрет вечной жизни в качестве охотника за тамариском. Втайне от Департамента внутренних дел и его филиала Бюро рекламаций он засевает новые участки тамариска, порождая живучие кустистые рощицы в недавно вычищенных зонах. Таскает и сажает здоровые корни вдоль речной системы в стратегически скрытых и малодоступных коридорах, – все для защиты от роев прочих охотников за тамариском, которые собирают урожай на тех же пажитях. Лоло искусен. Вот такие лесопосадки, с четверть мили в длину и поросшие просоленным тамариском, – его страховой полис.
Закончив документирование, он отстегивает складную пилу, лом и лопату, выставляет банки с ядом на мертвый соляной берег. Начинает резать, вкапываясь в корни тамариска, прерываясь каждые тридцать секунд, чтобы залить в порезы «Гарлон-4», отравляя раны тамариска раньше, чем те успели бы зажить. Но некоторые из наиболее здоровых, полных жизни тамарисков он выкорчевывает и откладывает для использования в дальнейшем.
Два восемьдесят восемь в день плюс водяная премия.
Неделя раскачивающегося блеющего верблюжьего шага Мэгги, чтобы добраться до участка, где у Лоло дом. Дорога идет вдоль реки, иногда взбираясь на холодные столовые горы или сворачивая в открытую пустыню, подальше от раскинувшихся скелетов опустевших городов. Вертолеты гвардов гудят вдоль реки вверх-вниз роями разъяренных ос, охотясь на воров с портативными помпами и бурителей потайных скважин. Снуют туда-сюда в ореоле рубленого воздуха, украшенные логотипами национальной гвардии. Лоло помнит времена, когда гварды перестреливались с жителями берегов и скороговорка трассеров и пулеметов эхом отдавалась в ущельях. Помнит победное шипение и дуговой путь «стингера», полыхнувшего в синем небе над красной пустыней и подпалившего вертолет.
Но это давно в прошлом. Теперь патрули гвардов летают над рекой целые и невредимые.
Лоло вылезает на очередную столовую гору и смотрит вниз, на знакомый ландшафт выпотрошенного города, изогнутые улицы и тупики городских районов безмолвствуют под ярким солнцем. На самом краю пустого города обступили заросшее побуревшими травами поле для гольфа маленькие одноакровые ранчо и шикарные дома по пять тысяч квадратных футов. Противопесчаные ловушки уже даже не видны.
Когда Калифорния впервые объявила свои права на реку, никто не обратил на это внимания. Пара деревушек стала выпрашивать воду. Дураки-приезжие с ущербными водяными правами перестали пасти лошадей. И все. Через несколько лет люди стали принимать душ очень торопливо. Еще через несколько лет – раз в неделю. Потом стали применять ведра. И к тому времени уже перестали шутить, что «дело жаркое», потому что совершенно не важно стало, насколько оно «жарко». Проблема состояла в том, что по реке в Калифорнию должно было приходить 4,4 миллиона акрофутов воды. Вода была, но она вдруг стала неприкосновенной.
Полагалось просто стоять, как тупые мартышки, и смотреть, как поток несется мимо.
– Лоло?
Голос застает его врасплох. Мэгги дергается, стонет и бросается к краю столовой горы, пока Лоло не удается подчинить ее себе. Оббитые копыта верблюдицы взметают пыль; Лоло нашаривает ружье в чехле на боку Мэгги, заставляет ее повернуться, наполовину вытащив оружие, едва удерживаясь в седле и ругаясь.
Из чащи можжевельника глядит знакомое лицо.
– Черт тебя побери! – Лоло бросает ружье обратно в чехол. – Господи, Трэвис, ты меня до чертиков напугал.
Трэвис с широкой ухмылкой поднимается среди серебристых лохмотьев можжевеловой коры, одной рукой поддерживая за серую ковбойскую шляпу, а другой – повод. Он выводит мула из зарослей.
– Не ждал?
– Я же мог тебя пристрелить!
– А вот не нервничай зря! Тут никого нет, кроме нас, водяных клещей.
– Я тоже так думал в прошлый раз, когда на шопинг ездил. У меня с собой был новый сервиз для Анни, и я его грохнул к чертям, когда напоролся на ультралайт, припаркованный посреди главной улицы.
– Метамфетаминовые флайеры?
– Да кто его знает. Я не стал задерживаться, чтобы спросить.
– Черт! Наверняка они тебя ожидали видеть не больше, чем ты их.
– Чуть меня не убили.
– Я так понимаю, что не убили.
Лоло качает головой и снова ругается, на сей раз беззлобно. Хоть его и застали врасплох, он рад встрече с Трэвисом. Страна пустынная, одинокая, и Лоло достаточно давно в дороге, чтобы заметить, что Мэгги не больно-то хорошая собеседница.
Они с Трэвисом обмениваются ритуальными глотками воды из фляжек и вместе ставят лагерь. Рассказывают друг другу байки про Бюро рекламаций и уходят от темы, где кто корчевал тамариск, любуются видом опустевшего города внизу, извитыми его улицами и тихими домами, сверкающей нетронутой рекой.
И лишь когда солнце уже садится и они заканчивают жарить сороку, Лоло затрагивает тему, которая вертится у него на языке с самой минуты, как он увидел среди ветвей вычерненное солнцем лицо Трэвиса. Это против этикета, но он не в силах с собой справиться. Выковыривая из зубов кусок сорочьего мяса, он говорит:
– Я думал, ты ниже по реке промышляешь.
Трэвис косится на Лоло, и по этому подозрительному неуверенному взгляду Лоло понимает, что Трэвису попался скудный участок. Он, в отличие от Лоло, прост. Посадок не делает, страховку себе не обеспечивает. Не рассчитывает наперед, не задумывается обо всей этой конкуренции и как будет выглядеть тамарисковый эндшпиль, – и сейчас его уже начинает прижимать. Лоло слегка жалеет его – Трэвис ему симпатичен. Есть побуждение рассказать Трэвису свой секрет, но Лоло отгоняет эту мысль. Слишком высоки ставки. Водяные преступления – вещь серьезная. Настолько, что Лоло даже своей жене Анни не открывается из страха перед тем, что она разболтает. Как все наиболее стыдные преступления, кража воды – дело потаенное, и в тех масштабах, в которых работает Лоло, в лучшем случае он может надеяться на принудительные работы на Соломине.
Трэвис, ощетинившийся было от вторжения Лоло в его личные дела, успокаивается.
– Была у меня тут пара коров, но пропала. Кто-то увел, наверное.
– Далековато тут коров пасти.
– Ага. У меня по пути даже полынь сдохла. Биг-Дэдди-Драут моему участку здорово пакостит. – Он задумчиво пощипывает губу. – Хотелось бы мне этих коров найти.
– Наверное, к реке спустились.
Трэвис вздыхает:
– Тогда их наверняка гварды забрали.
– Застрелили с вертушки и зажарили.
– Калифорнийцы.
Оба презрительно сплевывают.
Солнце продолжает опускаться. На безмолвные строения города ложатся тени. Красным блестят крыши – рубины, украшающие синее ожерелье реки.
– Думаешь, там есть чего корчевать? – спрашивает Трэвис.
– Можешь спуститься и посмотреть. Но я думаю, в прошлом году все взял. И еще там кто-то до меня прошел, так что вряд ли много взошло.
– Черт. Ладно, может, на шопинг пойду. Хоть что-то с поездки поиметь, не с пустыми же руками возвращаться.
– Вряд ли там тебя кто-нибудь остановит.
Будто подчеркивая этот факт, вечернюю тишину разрывает стук лопастей гвардейской вертушки. Черная точка едва различима на фоне темнеющего неба. Вскоре она скрывается из виду, и стрекотание насекомых поглощает единственный след ее пролета.
Трэвис смеется:
– Помнишь, как гвардейцы говорили, что не подпустят мародеров? Я их видел по телевизору, со всеми их вертушками и «хаммерами», и все в один голос твердили, что будут защищать реку, пока не улучшится ситуация. – Он опять смеется. – Помнишь? Как они разъезжали там по улицам?
– Помню.
– Иногда я думаю, не надо ли было втупить с ними в драчку.
– Анни была в Лейк-Хавасу-Сити, когда там заварилась каша. Ты видел, чем дело кончилось.
Лоло поеживается.
– Да и вообще мало за что остается драться, когда тебе взрывают станцию очистки воды. Если из крана ничего не льется, долго ты на месте не просидишь.
– Ну, иногда я думаю, что все равно приходится драться. Пусть даже только ради гордости. – Трэвис показывает на лежащий внизу город, в темноте движения почти не видно. – Помню, когда землю там расхватывали, как горячие пирожки, и строились так, что едва успевали бревна подвозить. Торговые центры, парковки, жилые районы – да всюду, где только ровное место могли найти.
– Тогда этот город не звали Биг-Дэдди-Драут[10].
– Сорок пять тысяч человек! И никто из нас даже не догадывался. Я был агентом по недвижимости.
Трэвис смеется. Его смех – как заявка над самим собой, и обрывается быстро. Лоло кажется, что это скорее жалость к себе. Они снова безмолвствуют, глядя на руины города.
– Наверное, надо было на север податься, так я думаю иногда, – говорит наконец Трэвис.
Лоло смотрит удивленно. Возвращается желание посвятить Трэвиса в тайну, но он снова сдерживается.
– И что там делать?
– Фрукты собирать, может быть. Или еще что. Так или этак, а вода там есть.
Лоло показывает на реку:
– Вон вода.
– Не для нас. – Трэвис замолкает. – Буду с тобой честен, Лоло. Я ходил до Соломины.
На секунду Лоло опешил от такой резкой перемены темы разговора. Слишком неприятно слышать подобное заявление. Но лицо у Трэвиса серьезное.
– Соломина? Не шутишь? Отсюда и аж дотуда?
– Отсюда и аж дотуда. – Он с вызовом пожимает плечами. – Все равно тамариск мне уже совсем не попадался. И переход на самом деле не так уж долго длился. Она куда ближе, чем была когда-то. Неделя пути вдоль рельсов, потом сел на угольный поезд, на нем добрался до федеральной дороги, а там – голосовал.
– И как оно?
– Пустошь. Мне один дальнобойщик рассказал, что Калифорния и Департамент внутренних дел разработали планы, какие города когда отключать. – Он многозначительно поглядел на Лоло. – Сразу после Лейк-Хавасу. Они поняли, что все надо делать постепенно. Выработали что-то вроде формулы: сколько городов, сколько людей испарить за один раз, чтобы не слишком много было шуму. Получили советы от китайцев – у них опыт с тех времен, как закрывались старые коммунистические заводы. И похоже, что они уже почти закончили. Ничего там не шевелится, кроме грузовиков на хайв