Она стояла на крыльце, нахмурив лоб, собранные в конский хвост волосы прыгали у нее за спиной. Наклонилась и вновь постучала, переступая ногами под какой-то техно-ритм, который слышала она одна. На Гэбби были шорты и потная футболка с надписью: «Марафонцы живут дольше», а также испачканные кожаные перчатки.
Джонатан поморщился. Значит, очередная перепланировка. Несколько лет назад, жарким летним днем, он помог ей перенести плитняк на задний двор, чуть не лишившись при этом жизни. Пия помассировала ему спину и напомнила, что он не обязан откликаться на все просьбы, но когда Гэбби появилась у дверей, он просто не знал, как ей отказать. И теперь она явилась снова.
Неужели она не может просто остановиться и хотя бы один день ничего не делать? И почему именно сейчас, когда тело Пии плавает в ванне всего в двадцати футах отсюда? Как ему утихомирить Гэбби? Прикончить ее за компанию? И каким же образом? Подушка тут явно не поможет – Гэбби была спортивной особой. Проклятье, возможно, она сильнее него. Тогда кухонный нож? Если ему удастся заманить ее на кухню прежде, чем она увидит Пию в ванне, он сможет перерезать ей горло. Она этого не ожидает…
Джонатан отогнал дурную мысль. Он не хотел убивать Гэбби, не нуждался в горах тел и реках крови. Он хотел, чтобы все закончилось. Он просто расскажет Гэбби, что произошло, она убежит с громкими воплями и вызовет полицию, а он подождет на переднем крыльце. Проблема решена. Они найдут его сидящим в халате, а Пию – мокнущей в ванне, и он отправится в тюрьму за убийство первой, второй, третьей или четвертой степени, а соседи получат свой спектакль.
Они казались такой замечательной парой.
Но они были такими милыми.
Они присматривали за нашими кошками, когда в прошлом году мы ездили в Белиз.
Ладно. Банное время закончилось. Снова началась реальная жизнь. Пора выйти на танцпол. Джонатан нашел халат и спустился вниз как раз в тот момент, когда Гэбби снова принялась колотить в дверь.
– Привет, Джон! – заулыбалась она, когда он открыл дверь. – Не хотела будить тебя. Ленивое воскресенье?
– Я только что убил свою жену.
– Одолжишь лопату? Моя сломалась.
Джонатан уставился на нее. Гэбби подпрыгивала от нетерпения.
Он признался или нет? Вроде бы да. Однако Гэбби не бежала прочь и не звала копов. Она полностью нарушала сценарий, прыгая с пятки на пятку и выжидающе глядя на него, словно золотистый ретривер. Джонатан мысленно повторил диалог. Она не услышала? Или он этого не говорил?
– Выглядишь уставшим. Ночка удалась? – спросила Гэбби.
Джонатан попытался признаться снова, но слова застряли в горле. Быть может, он и не произносил их. Может, только подумал. Он потер глаза.
– Зачем ты, говоришь, пришла?
– У меня сломалась лопата. Можно одолжить вашу?
– Ты сломала лопату?
– Не специально. Я пыталась выкорчевать камень на заднем дворе, и ручка сломалась.
«Я убил свою жену. Она плавает в ванне в этот самый момент. Ты можешь вызвать мне копов? Я никак не решу, куда звонить, «девять-один-один» или по основному номеру полицейского отделения. Или стоит дождаться понедельника и сначала позвонить адвокату? Как ты думаешь?» В конце концов он сказал:
– Пия держит лопату в сарае. Хочешь, чтобы я ее принес?
– Было бы здорово. А где Пия?
– В ванне.
Кажется, Гэбби только сейчас заметила халат Джонатана. Ее глаза расширились.
– Ой. Прости. Я не хотела…
– Это не то, о чем ты подумала.
Гэбби смущенно отмахнулась и отступила от двери.
– Не надо было вламываться к вам. Мне сперва следовало позвонить. Я не хотела мешать. Могу взять лопату сама, если скажешь, где она лежит.
– Э-э-э, хорошо. Можешь зайти через боковую калитку. Она в сарае, висит рядом с дверью.
Почему он не расставил все по своим местам? Для чего продолжил игру, изображая из себя человека, которым был несколько часов назад?
– Спасибо огромное. Извини за вторжение.
Гэбби развернулась и спустилась по ступенькам, оставив Джонатана стоять в дверном проеме. Он закрыл дверь. Хвостик Гэбби мелькнул в окне гостиной – она пробиралась на задний двор. Джонатан побрел обратно в ванную и уселся на край унитаза. Пия продолжала плавать.
– Никому нет дела, милая.
Он изучил окоченевшее тело и открыл кран, чтобы добавить горячей воды. Поднялся пар. Джонатан покачал головой, глядя, как вода течет в ванну.
– Всем плевать.
Люди умирали постоянно. И тем не менее живые занимались своими делами, совершали покупки и выкапывали камни на задних дворах.
Жизнь продолжалась. Снаружи по-прежнему сияло солнце, и пахло сиренью, и был прекрасный день, и ему больше никогда в жизни не придется заполнять налоговую декларацию. Джонатан выключил воду. Его мышцы покалывало от нерастраченной энергии, как у нервного подростка, жаждущего солнца и действия. Это действительно был прекрасный день для пробежки.
Джонатан обнаружил, что в том, чтобы полностью разрушить собственную жизнь, есть приятный момент: наконец-то он получил возможность наслаждаться ею. Пробегая мимо соседей, маша им рукой и выкрикивая приветствия, он размышлял о том, как мало они понимали в великолепии этого теплого весеннего дня. День оказался в тысячу раз лучше, чем он мог предположить, проснувшись утром. Последний день свободы был намного чудесней миллиона дней рутины. Невинным солнечные дни ни к чему. Он бежал, купаясь в теплом весеннем воздухе. Останавливался перед каждым знаком «Стоп», гарцуя на месте, упиваясь миром, в котором не изменилось ничего, кроме места Джонатана в нем.
Он словно вышел на пробежку впервые в жизни. Он ощущал каждое сладкое дуновение ветерка, обонял аромат каждого цветка и отыскивал взглядом каждого доброго человека – и все люди были прекрасны, и по каждому он отчаянно скучал. Он наблюдал за ними из невероятной дали – и тем не менее видел их с удивительной ясностью, будто смотрел в мощный телескоп с поверхности Марса.
Он бежал, и бежал, и потел, и ловил ртом воздух, и отдыхал, и бежал дальше – и любил все это. Возможно, именно так чувствовали себя буддисты. Возможно, именно к этому стремилась Пия в своих медитациях. К этому срединному чувству, этому знанию, что все преходяще, все искрометно и недолговечно. Быть может, этого вообще никогда бы не существовало, если бы не внезапная ностальгическая любовь, вызванная предстоящей потерей. Господи, как чудесно было бежать! Просто работать каждым мускулом и чувствовать удары ног о мостовую, видеть деревья с новорожденными светящимися зелеными листьями и в кои-то веки ощущать, что осознаёшь все до крохи.
Он ждал, что кто-нибудь заметит случившуюся в нем перемену, поймет, что он убийца, но этого не произошло. Он заглянул в «Севен-элевен» и купил бутылку «Гаторейда», с улыбкой забрал у кассира сдачу, думая: Я убийца. Этим утром я задушил свою жену. Однако старик кассир не увидел алую букву «У» на челе Джонатана.
На самом деле, заглатывая зеленый электролит, он внезапно почувствовал, что почти не отличается от этого милого человека за кассой, в оранжевом жилете с логотипом магазина на спине. Ему казалось, что он мог бы пригласить сморщенного кассира к себе домой, где они достали бы из холодильника пару бутылок эля «Фэт тайр» или, если бы старик предпочел что-нибудь полегче, «Пабст блу риббон», открыли бы водянистое пиво и отправились на задний двор, где улеглись бы на траву, впитывая солнечный свет, и в какой-то момент Джонатан невзначай упомянул бы, что его мертвая жена мокнет в ванне, а старик кивнул бы и ответил: «Да, примерно так же я поступил со своей. Можно взглянуть?»
И они вернулись бы в дом и встали в дверном проеме ванной, изучая кувшинку Джонатана, и кассир кивнул бы задумчиво своей седой головой и предположил, что, вероятно, она желала бы быть похороненной на заднем дворе, в своем саду.
В конце концов, именно этого хотела его собственная жена, а она целыми днями пропадала в саду.
В понедельник Джонатан опустошил свои банковские и пенсионные счета и перевел все в наличные – толстые пачки пятидесяти– и стодолларовых купюр, которые засунул в курьерскую сумку. Он вышел из банка, неся $112398. Его сбережения за всю жизнь. Воздаяния за грехи. Доходы от аккуратного финансового планирования. Сотрудница банка спросила, не разводится ли он, и Джонатан, покраснев, кивнул, но она спокойно позволила ему очистить счета и, кажется, сочла забавным, что он оставляет свою жену с носом. Он чуть не позвал ее на свидание, но потом вспомнил причину, по которой она выкладывала перед ним стопки наличных.
Придя домой, Джонатан бросил сумку на диван и отнес телефон в ванную, чтобы посидеть с Пией, пока будет выгадывать время. Он позвонил на работу и сказал, что у его жены семейные проблемы и ему нужен отгул. Очень жаль, что так получилось с «Астаи». Вероятно, Наим с этим разберется. Он сообщил нескольким из их с Пией общих друзей, что у Пии семейные неприятности и она улетела в Иллинойс. Позвонил жене на работу и сказал, что она выйдет на связь, как только узнает, какой продолжительности внеочередной отпуск ей требуется. Поболтал с родителями Пии и упомянул, что решил сделать ей сюрприз в виде неожиданных каникул в честь их годовщины, а телефонная связь в Турции ненадежная. Каждый разговор пресекал возможные дружеские расспросы. И растягивал время между подозрением и раскрытием.
Твердость собственного голоса удивила его. Было трудно нервничать, когда худшее уже произошло. Он купил себе и Пии билеты на самолет в Камбоджу, который отбывал через месяц. Из Ванкувера, чтобы немного запутать след. А закончив, смешал себе джин с тоником и в последний раз окунулся вместе с Пией. Она начала пахнуть – это гнили ее кишки и бродили газы в животе. Результат воздействия горячей воды на мертвую плоть. Но он все равно посидел с ней и извинился, как мог, за то, что перекраивает свою жизнь посредством ее трупа. Потом он пошел к Гэбби и забрал свою лопату.
При свете уличных фонарей он похоронил Пию на заднем дворе в ее саду. Оставил полиции записку, в которой в общих чертах объяснял, что произошло, и просил прощения, чтобы, когда его наконец поймают и он предстанет перед безликим судом, его простили и дали меньший срок, чем тем, кто выращивает марихуану. Он разбросал по холмику земли семена подсолнуха, ипомеи и мака и подумал, что кассиру из «Севен-элевен» это пришлось бы по душе.