Когда он вновь поднялся, храм был уже почти полностью скрыт песком, и колоссальные смерчи продолжали заметать его.
Довольно скоро он стал думать, не было ли все это обманчивой иллюзией его чувств, излюбленных жертв пустыни.
С поникшей головой он продолжил путь, а между тем дюны вокруг постоянно меняли свои очертания и место. В какой-то момент ему открылся маленький холмик, а на нем — несколько амфор неописуемой красоты. Он поспешил туда, но едва до них дотронулся, сосуды рассыпались в прах. Это подтверждение, пусть и эфемерное, окончательно убедило его в реальности всего увиденного.
По пути он вспоминал то, чему два года назад учил его последний наставник. Речь шла о том, что в этих землях, ныне страшных и пустынных, на протяжении сотен тысяч лет развивалась древнейшая цивилизация. Он вспомнил также, как его предупреждали, что никто не может проникать в эти храмы и брать что-либо оттуда, поскольку еще не пришло время раскрыть тайны. Сокровища эти хранят «батты», раса могущественных элементалов, которые будут жить до наступления подходящего времени. Никто из тех, кто пытался что-то украсть у этих стражей, не вышел из пустыни, а те немногие, кто остался в живых, провели свои последние месяцы в состоянии полного, безнадежного безумия.
Улегшись в тени пещеры, он проспал пару часов, но он так жаждал достичь цели, что скоро встал и, преодолевая сопротивление болевших мускулов, заставил их работать — пошел быстрым и уверенным шагом.
Горы встречались все реже и становились все ниже, их сменяли обширные равнины очень крупного и рыхлого песка. Воды у него было немного, да и та закончилась уже больше двенадцати часов назад, и палящее солнце мучило его, обжигая до костей.
После медитации, которую он обычно проводил на закате, он продолжил путь, но заметил, что его пробирает холод и предательски охватывает странный сон. Сани знал, что означает заснуть ночью в пустыне, а ему очень хотелось дойти. Куда? Он не знал, но, где бы это ни было, там его ждала истина, любовь, прекрасный и манящий лик Таинства.
На рассвете он убедился, что, не обращая внимания на физическую боль, постепенно преодолел ее; он почти не чувствовал ужасной усталости, едва не свалившей его с ног несколько часов назад, а шершавое, как пемза, пересохшее горло, казалось, успокоилось и стало чуть мягче. Когда солнце поднялось высоко, он лег спать под выступом скалы. Он пробыл вдали от этого мира более десяти часов, а когда проснулся, оказалось, что его почерневшая кожа потрескалась, опаленная лучами солнца. Все его члены сотрясала ужасная дрожь, а в висках стучало.
Он встал с большим трудом, ноги подкашивались, и ему удалось добраться только до какого-то углубления в ближайших скалах. Пользуясь своими знаниями посвященного в мистерии Природы, он стал восстанавливать контроль над всеми частями тела и приводить в гармонию энергетические потоки. После довольно длительных дыхательных упражнений он почувствовал легкость, силу, оптимизм и желание как можно лучше воспользоваться этим днем.
Во время жертвоприношения заходящему Солнцу он вдруг понял, что у него кончился ладан, и это была последняя капля, переполнившая чашу: он почувствовал, как на него наваливается смертельная тоска, он осознал свое одиночество, одиночество во всех смыслах слова. Он забыл об учителях, об ангелах-хранителях и обо всех навыках психики и ума, которыми владел. Он знал только, что он один; даже страха он не чувствовал. Страх — это тоже компания, это один из видов надежды, чего-то приближающегося. Принести облегчение ему могла бы и боль, ведь боль не дает думать, но Сани не страдал: его тело, почти полностью восстановленное силой его воли, молчало и ничего не боялось, поскольку ни на что не надеялось.
Темный застывший пейзаж выглядел словно воспоминание, совершенно неподвижное, не способное меняться.
Он знал о существовании Божественного и множества существ, составляющих Вселенную, но ощущал их где-то далеко. Мелкие песчинки под ногами казались ему такими же недоступными, как и космические песчинки, на которые он бросал взгляд. Он был посередине, словно подвешенный. Один, один, один!
Он снова взглянул на четко очерченный горизонт и рыдая упал ничком на песок. Его сковала тоска, и какое-то время он пролежал без движения, словно мертвый.
Вскоре ему стало холодно; мелкие камни делались ледяными, а среди редких скалистых кряжей волчьим воем завывал студеный ветер — это был его воинский клич. Ощутив его порывы, Сани в своих потрепанных грязных одеждах весь съежился. Не осознавая собственных действий, он встал и сделал несколько шагов, но почти сразу остановился. На его губах показалась улыбка, и, пристально посмотрев на звезды, он поблагодарил их. Злые чары рухнули, теперь у него появилось нечто общее со многими другими существами: ему было холодно, он чувствовал тоску и тревогу.
Поначалу он обрадовался этому и мысленно попытался передать свою стойкость всем, кто оказался в подобном положении, — и людям, и зверям. Хотя боль и ушла, она сроднила его с другими страдающими людьми; но постепенно страдания тела ослабевали, а высшие части его души заставили его испытать чувство глубокого стыда за собственную слабость и эгоизм.
Вполне естественно, что обычным людям огонь в печи кажется жарче, когда за стенами дома мороз и когда они знают, что мало кто пребывает в таком уюте и покое. Да и боль «меньше болит», если человек знает, что больно кому-то еще; лучшее зрелище для кривого — это проходящий мимо слепой. Но философу не пристало попадать в плен подобных чувств; скорее, он будет страдать, если кому-то холодно, а он сам при этом в тепле или если страдает любое другое существо, и не важно, испытывает он сам такую же боль или нет.
Сани знал все это и в душе чувствовал себя униженным из-за того, что не смог так поступить. Разве он учился, странствовал, прилагал столько усилий для того, чтобы стать таким же жалким и слабым, как любой обыватель, влюбленный в свое пальто, в горячий обед, в физиологический покой? Разве сверхчеловеческий пример многих мудрецов и тайные занятия с гуру ничего для него не значили? Он что, обманывал своих Учителей?
— Если бы все обитатели мира были столь же ничтожными, как я, мир был бы жалок, а жертва Божественного, проявлявшегося через таких существ, как Будда, Лао-цзы или Иисус, была бы напрасной! — воскликнул он громко и пошел быстрым шагом, почти бегом.
Он не чувствовал ни холода, ни усталости, остались лишь угрызения совести, и он уходил, погружаясь в пространство и страстно желая омыться в налетавших на него волнах ветра…
Глава VI. Джордано Бруно
На пустыню Гоби опустилась зима; огромные камни казались седыми головами погруженных в раздумья гигантов, за сотни веков засыпанных землей.
После долгого путешествия Сани, кожа да кости, добрался до древнего буддистского монастыря, который еще до прихода Сиддхартхи Гаутамы служил «изначальному буддизму», религии Просветленных. Таинственные обитатели монастыря, почти не показываясь Сани, предоставили ему келью в самой новой пристройке.
Монастырь был построен у большого родника, окруженного плодородными землями; он был обнесен высокой стеной, защищавшей его и в то же время скрывавшей от посторонних глаз его сады. Сады отличались особым великолепием, поскольку монахи еще с доисторических времен владели самыми сокровенными тайнами из жизни растений.
Все чудеса, совершавшиеся адептами в те времена, и непостижимую ауру спокойствия и ментального здоровья, излучаемую ими в мир, описать невозможно. Те, кто не обладал достаточными знаниями, чтобы жить рядом с адептами, и не ведали об этих чудесах, а те, кто знал, должны были строжайшим образом хранить молчание, рискуя забыть то, что им известно, и дать ложные сведения.
Поэтому Сани был тут всего лишь беженцем, он чего-то ждал и не знал наверняка, чего именно и здесь ли оно находится. Он жил рядом с этими мудрецами, но по-прежнему был один, ведь они занимались своими делами.
Его снабдили древним трактатом на санскрите, посвященным эволюции планет, и за его изучением ученик проводил долгие чудесные часы. И малое, и великое испарялось под солнцем истины. С тысячелетних страниц, изготовленных из минеральных волокон, он узнал о теснейшем родстве атомов и миров и об их общих богах. Сколь далеки от таких наук были простые люди, и особенно народ, в лоне которого он родился! «Насколько же, — думал Сани, — люди отстали в знании основных таинств Природы!» Но все же человечество, медленно продвигаясь вперед и думая после каждого шага, что все уже открыто, шло через школу боли к небесному престолу, который оно в свой час обретет. Если бы не войны, гонения и всевозможные жестокости, к нынешнему моменту оно бы прошло гораздо более длинный путь, и прошло в мире и покое…
Эти и многие другие мысли наполняли ум молодого человека. Его жизнь в живом сердце пустыни протекала мирно и гармонично. Он ел и спал в меру, не впадая в крайности «человека-ребенка», играющего в философию. В окружении величественной Природы он был одной из ее частей…
Один из адептов, тот самый, пять лет назад явившийся ему в видении, уделил Сани немало вечеров и рассказал ему значительную часть истории человеческих рас. Хотя анналы человечества охватывали лишь несколько тысяч лет, он знал, что Великая белая ложа хранила память о первых расах гигантов, которых наставляли сами боги. Он познал процесс, в ходе которого все сотворенное «оттачивалось», а формы смягчались и тела становились меньше; все это происходило и с растениями, и с животными, и с людьми. Два континента и соответствовавшие им цивилизации погибли, и точно так же однажды разрушится нынешняя цивилизация; выжили лишь нетронутые земли, ибо они не были еще отягощены грузом причин.
Как рассказал ему адепт, человек не сразу обрел физическое тело; получив «одежду из кожи», он поначалу был гермафродитом. Затем, около восемнадцати миллионов лет назад, произошло разделение полов. С тех пор исчезли две великие расы, два союза цивилизаций: «лемурийская» исчезла в огне, а «атлантическая» — в воде. Нынешней расе суждено исчезнуть снова в огне.