Безмолвный жест адепта заставил Сани тут же устремиться к указанному месту.
Близкое лето добавляло лучам солнца огня и укладывало влажные тени под кроны старых деревьев. Северная граница рощи находилась дальше всего от зданий монастыря, здесь над внешней стеной виднелись ветви высоких растений.
Дорога вывела Сани на прогалину у стены. Спиной к нему под огромной сосной стоял высокий человек, одетый в какую-то коричневую рясу с капюшоном. Ноги Сани, вероятно от легкой нерешительности, слегка шаркали по камням дороги, и незнакомец медленно повернулся. И тогда Сани испытал такое душевное потрясение, что его колени слегка подкосились: это был тот самый человек, которого он увидел в первом видении, показанном Ипатией! И пейзаж был тот же самый! Наконец-то он его нашел!
Его очарованная душа догадалась лишь склонить тело в глубоком поклоне.
— Да пребудет с тобой высшее счастье! Я ждал тебя!
Внешность говорившего была незабываемой. Высокий, с медно-красной от непогоды кожей, с огромными черными глазами, он казался воплощением божества воли и силы духа. Крепкое сложение, орлиный нос, крупный рот с тонкими, едва раскрывающимися губами, твердый квадратный подбородок — все это усиливало первое впечатление.
При этом облик его излучал великую доброту и гармонию, а столь внушительная сила воли смягчалась едва заметной улыбкой. Его скромное облачение дополняли широкий пояс, сумка из кожи и золотой треугольный медальон с изумрудами, висевший на шее. Защитой для ног, покрытых рубцами, служили грубые, изношенные сандалии.
После нескольких мгновений тишины дар речи вернулся к Сани, и он спросил:
— Ты ведь тот, кого я жду, да?
— И да, и нет… Ты ожидаешь освобождения, встречи с Богом; именно это означает вернуться к самому себе, к обитающему в тебе Богу, хотя ты и не осознаешь его. Таким образом, я и тот, кого ты ждешь, — ведь Божественное живет и во мне, — и не тот, потому что твой единственный настоящий Учитель ждет тебя в твоем собственном духе.
— Да, но я интуитивно чувствую, что ты покажешь мне путь. Как твое имя, о мудрый?
— У меня много имен, но на Западе я известен как Джордано Бруно.
— Запад! — повторил Сани, словно во сне. — Как давно мое тело не бывало в тех странах! Сейчас мое воспоминание о Западе словно затянуто пеленой и запятнано кровью. Здесь, в священном покое монастыря, не верится, что где-то на Земле может существовать такая жестокость, какую я помню…
— Похоже, ты сильно страдал там…
— Еще бы! Мои самые близкие и любимые существа были убиты или замучены до потери рассудка. Я возложил весь ладан моей юности на алтарь знания и чистоты, а в ответ мне причиняли боль и преследовали с такой жестокостью, какую не встретишь даже среди самых ядовитых насекомых.
— Ох!.. Но ты можешь больше не жаловаться на них, ведь они тебя уже не ранят; и они не будут жаловаться на тебя, ведь ты уступил им поле боя…
На губах Джордано появилась грустная улыбка, он не отрываясь смотрел на собеседника. Тот очень удивился этим словам, и на поверхности его души медленно проявилось крайне болезненное ощущение — смесь страха и унижения. Он хотел было запротестовать, но его взгляд пал побежденным и искал спасения в траве, растущей у ног. Море противоречивых и беспорядочных мыслей лишило Сани дара речи.
Джордано приветливо похлопал его по плечу и сказал почти шепотом:
— Хорошенько подумай над этим: прошлое ты изменить уже не можешь, но будущее — еще дитя, оно способно на перемены. Увидимся через три дня.
Когда внимание ученика вновь вернулось во внешний мир, мудрец уже ушел; над головой появились первые звезды. На башне большого храма колокол, сделанный из дерева и алхимических металлов, отгонял злых духов.
Сани вернулся в свою келью и в следующие три дня не видел солнца и не притрагивался к пище. И за столь короткое время он понял то, чего не мог постичь за долгие-долгие годы.
Делая первые шаги, каждый ученик считает, что опасны сладострастие, чревоугодие, лень, насилие или догматизм; что стоит ему изгнать их из себя, как он станет просветленным, обретет великую силу, чтобы помогать человечеству, и избежит необходимости перерождаться. Именно так и думал раньше Сани. Но теперь он видел страшное лицо своей ошибки. Он и раньше знал, что, даже когда грубые формы неведения преодолеваются, остаются более тонкие и потому более опасные.
Невидимые, потаенные враги скрываются в лоне каждого действия и каждого бездействия. Труден «узкий путь»! Для стремящегося к Мистериям главное — способность распознавать. Зло, то есть «меньшее благо», переставая быть грубым, становится умным; и то, что хорошо для учащегося, для другого может таковым не являться. Каждый человек, дошедший до такого этапа пути, должен сверяться с самим собой и все меньше зависеть от внешней помощи, будь то помощь Учителей, ангелов или богов. Гармония рождается не из взаимодействия одинаковых элементов, а из игры противоположностей; таким образом, никто не знает о боли стремящегося лучше, чем он сам; в нем находится зло, в нем же и лекарство. Сколько всего он читал и слышал на эту тему! Тем не менее только сейчас он начинал жить этими знаниями. В одной очень древней индийской книге ему встречалась загадочная фраза, которая теперь, после разговора с Джордано, прояснилась для него и казалась блестящей: «Многие смогут войти в Нирвану, но никто не насладится ею до тех пор, пока не дойдет до нее последний из обещанных».
Какое глубокое, какое чудесное значение обрело в его глазах учение Иисуса Христа о милосердии! Теперь оно было не просто словами, обращенными скорее к чувствам, чем к действию, оно стало очевидной и необходимой реальностью.
Как ярко сияло для него теперь и «ненасилие», «уважение ко всем формам жизни», которое советовал Будда! Подобно тому как маленький ключ иногда открывает огромные двери, слова философа с огненными глазами стали для Сани ключами, раздвинувшими темные завесы неведения.
Ведь, по правде говоря, ученик по имени Пабло Симон когда-то превратился в «Сани» лишь для того, чтобы духовно развиться, а затем вернуться в Европу к своим угнетенным и притесняемым братьям и просвещать их, помочь им с победой пройти через долину крови и слез, в которой они очутились. Но, соблазнившись очарованием самосовершенствования, он забыл первоначальную цель своего путешествия, и, если бы на пути не появился мудрый Джордано Бруно, возврата бы уже не было.
Да, он обязан вернуться на Запад! Имеет ли значение его собственное освобождение, когда миллионам братьев запрещается думать, верить, любить?
Многим философам пришлось покинуть родину в поисках личного спокойствия, и поэтому Запад от века Перикла скатился до века костров. Где теперь моральная медицина и психосоматика Гиппократа? Где наука Пифагора и Евклида? Расцветают ли где-то умы, подобные Сократу, Платону или Аристотелю? Утрачены представления о законах циклов, о том, что Земля круг лая, о высшей математике и золотом сечении в архитектуре; захвачены и подменены древние храмы, в которых Божественное мягко спускалось в сердца свободных и чистых женщин и мужчин… Такая картина предстала новому, уже иному Пабло Симону, но выбор он сделал: он возвращается на Запад; с Джордано или в одиночку, но через неделю он должен отправиться в путь.
На рассвете четвертого дня, едва он закончил приношения духу Солнца, как в его комнате появились адепт и Джордано Бруно; внешне они очень отличались, но улыбались совершенно одинаково.
— Я знаю, что ты нас покидаешь… и желаю тебе счастья. Мой брат будет активно направлять тебя в том, что тебе нужно. И да будут боги к тебе благосклонны…
Не сказав больше ни слова, восточный адепт сделал легкий поклон и покинул комнату.
— Я вижу вы легко читаете мои мысли; а значит, даже несмотря на мою ничтожность, между мною и вами есть близость, о мудрые!
— Так и есть. Если ты не возражаешь, мы выйдем завтра на рассвете.
— Много ли времени займет наш путь в Европу?
— Год, может быть меньше.
Двадцать четыре часа показались кандидату в Мистерии одновременно и короткими, и длинными. Ему не терпелось отправиться в путь, но в то же время было немного грустно покидать столь чудесный уголок мудрости и покоя. Восток столько всего ему дал! А его гуру? Возможно, он уже знал о его уходе; мудрый и в высшей степени скромный старец немало трудился над духовным совершенствованием своего ученика и наставлял его на путь служения, правильного действия.
Солнце едва поднялось над горизонтом, когда Пабло Симон, сопровождаемый безмолвным присутствием Джордано, ступил за ворота монастыря.
Ветер пустыни поспешно стирал следы на каменистом песке — так ураганные ветра времени стирают эфемерные следы миров, распознавая их в глубине непреходящей реальности.
Глава VII. Храм Исиды
Многие существа в Природе, проникая в новую среду обитания, вынуждены реагировать на нее и постепенно приспосабливаться; так и два странствующих философа постепенно входили в зону европейского влияния, охваченную потрясениями и беспорядками. Это были Джордано, обладавший неодолимой силой познавшего себя, и Пабло Симон, ведомый своим замыслом, жаждой служения и освобождения.
Вот уже семь месяцев прошло с тех пор, как купола священного города из пустыни Гоби сгладились под растущим грузом расстояния за их плечами… Пабло Симон вспоминал долгое путешествие по Нилу, когда их лодку день за днем несло течение реки, стремившейся раствориться в море. Ученик не имел никакого представления о том, зачем они оказались в Египте. Они скрытно прошли сотню километров вверх по течению, но единственное, что он знал, — что теперь где-то в дельте их ждала встреча со старым соратником Джордано.
Лодка, допотопная конструкция из толстых досок, шла тяжело, чуть ли не дрейфуя. Человек шесть местных жителей направляли ее ход длинными жердями, заодно раздвигая ими заросли водных растений. Вода все прибывала, а в последние дни она стала розоватой, поскольку несла ил — особенность Нила, благодаря которой пустынные земли превращались в одно из самых плодородных мест в мире.