Морзе – протестантского пастора и вдобавок известного американского географа. Джедедайя не хотел, чтобы его сын становился художником. Сэмюэл Морзе, которого в семье называли по его второму имени Финли, не хотел жить в бедности или уезжать далеко от дома. Даже в детстве маленький Морзе сбегал из школы-пансиона к своим строгим родителям. Так что, женившись на Лукреции, с которой Морзе познакомился в ту пору, когда писал портреты в Конкорде, штат Нью-Гэмпшир, он наконец обрел то, чего ему не хватало всю жизнь: пару скрепила «глубокая привязанность»[120]. Смерть жены выбила его из колеи, да и обстоятельства, при которых он узнал о ее смерти, глубоко его ранили.
Зимой 1825 г. в те два долгих дня, когда Лафайет позировал ему в Вашингтоне, Морзе писал жене из гостиницы, рассказывая о посещении праздничных мероприятий в Белом доме. Он завершил послание, датированное четвергом 10 февраля, словами: «С нетерпением жду ответа»[121]. Лукреция всего за три недели до этого родила их третьего ребенка и жила с родителями Морзе в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Казалось, она медленно, но верно восстанавливается и вполне бодра. Вечерами, уходя к себе в спальню, она говорила, как ждет скорой встречи с мужем в Нью-Йорке.
Через несколько дней после отправки того письма жене, в субботу, Морзе неожиданно получил сообщение от отца и сразу понял: случилось что-то неладное. Его отец, истинный пуританин, никогда не тратился на эмоции, но тут начал словами: «Мой горячо любимый сын»[122]. Далее следовало: «мое сердце наполнилось болью и великой скорбью» при известии о «внезапной и неожиданной смерти твоей дорогой и заслуженно любимой жены». Лукреция так и не получила письмо Морзе, потому что к тому моменту, когда он писал его, ее уже три дня как не было в живых. Неизлечимое заболевание Лукреции, как назвал его отец – «сердечный недуг», оборвало ее жизнь в понедельник вечером. Получив трагическое известие, Морзе поспешил из Вашингтона домой в Нью-Хейвен на дилижансе. Он был в Балтиморе в воскресенье, добрался до Филадельфии к вечеру понедельника[123], попал в Нью-Йорк во вторник и наконец прибыл в Нью-Хейвен вечером в среду. Ко времени его приезда прошло четыре дня, как Лукрецию похоронили.
Морзе вернулся в свою нью-йоркскую студию, чтобы завершить портрет Лафайета, и, вероятно, темные тучи на полотне были отражением состояния Морзе, а не просто художественным приемом ради контраста с широким лицом полководца. Следующие несколько лет Морзе по инерции делал карьеру в мире искусства, и заслуженная слава помогала заполнять пустоту в душе. Но в целом его жизнь была унылой. Годы шли, но для него время остановилось со смертью Лукреции. Он негодовал, что печальное известие было в пути так долго. Черепашьи скорости доставки сообщений и раньше его волновали. За много лет до этого он писал родителям: «Хотел бы я иметь возможность передавать слова мгновенно[124], но 3000 миль не пройти за секунду». Он продолжал: «Нам приходится ждать долгие четыре недели, пока не получим известия друг от друга». Смерть жены лишь укрепила его в желании быстрее обмениваться сообщениями, в то же время горе гнало его за океан. Итак, Морзе пристроил троих потерявших мать детей к родственникам, а сам поспешил уехать в Европу.
В 1832 г. за несколько недель пути домой на борту «Сюлли» Морзе, так и не достигший за границей славы и богатства, о которых мечтал, поневоле познакомился с девятнадцатью попутчиками. Пассажиры встречались за едой и по мере путешествия все больше проникались интересом к занятиям друг друга, образуя некое обособленное сообщество в океане. Однажды за ужином Чарльз Джексон, бостонский врач, новообращенный геолог, заговорил о публичных научных экспериментах с электричеством, которые посещал во время учебы в медицинском институте в Париже. Он глубоко заинтересовался электричеством и электромагнитами, в частности опытами, когда провод, обвитый вокруг магнита в форме подковы, усиливал его. Молодой доктор подробно рассказывал об эксперименте, в котором электричество проходило по проводам, многократно огибающим Сорбонну, без малейших потерь времени. Его попутчики смотрели недоверчиво. Тогда Джексон рассказал им об американском герое Бенджамине Франклине, который, как известно, запускал воздушного змея в грозу, а к тому же передавал искровые разряды по проводу на расстояние в несколько миль и заметил, что момент передачи и момент появления разряда на другом конце, по-видимому, совпадают[125]. Один из слушателей предположил, что хорошо бы передавать новости таким быстрым способом. Морзе, внезапно оживившись, спросил: «Почему бы и нет?»[126]
Беседа продолжилась, но Морзе в ней не участвовал. Мысль поразила его, как молния. После ужина Морзе поднялся на палубу «Сюлли», устроился поудобнее, вытащил блокнот и стал зарисовывать свои задумки. На холодном ночном воздухе его мысли крутились вокруг использования электричества для передачи сообщений или «сведений» в оба конца по проводам. В годы учебы в Йельском университете Морзе занимался физикой в классе Иеремии Дея, профессора естествознания. Однажды тот сказал всем студентам встать в круг и взяться за руки, а затем ударил одного из них током. «Я почувствовал, будто кто-то легонько шлепнул меня по рукам»[127], – написал Морзе домашним. И разряд прошел через них всех одновременно. Если электричество может проходить мгновенно, думал Морзе, то можно ли так же быстро передать сообщение? Такое изобретение помогло бы донести немного родительской любви до школьника, живущего в пансионе, позволило бы американскому юноше в Лондоне связаться с домом, а мужу – попрощаться с умирающей женой.
На следующее утро Морзе сидел за завтраком во вчерашней одежде, пропитавшейся затхлыми солеными ночными ароматами. Тем осенним вечером посреди Атлантики Морзе напряженно размышлял. Удрав от реальности в море, оторвавшись от цивилизации, он придумал, как сообщаться с этим миром. Идея «электромагнитного телеграфа», как это называл Морзе, поглотила его, и при всякой возможности он задавал Чарльзу Джексону вопросы[128], записывая мысли в блокнот и пытаясь придумать способ отправлять депеши. Полотна в его каюте так и остались неоконченными, ведь муза преподнесла ему кое-что новое – изобретение. Корабль «Сюлли», как кит пророка Ионы, стал для Морзе местом, где он смог сделать паузу, поразмышлять и переключиться от искусства на изобретательство. Когда корабль причалил в порту Нью-Йорка 15 ноября, идея уже обрела форму.
Оказавшись на берегу и встретившись с младшими братьями, Сидни и Робертом, Морзе только и мог говорить об инструменте, передающем «оперативные данные» с помощью электричества. Три года он был далеко, пытаясь найти себя в искусстве. За время его отсутствия у братьев накопилось множество историй о его детях, о семье, о стране. Но озарение, снизошедшее на Морзе за последние шесть недель, затмило все новости семьи за три года. На борт корабля поднимался опустошенный горем и разочарованный человек, а океан наполнил его новой страстью. Сойдя на берег, он вернулся к жизни, но главной задачей было обосноваться и найти источник существования для себя и детей, которые всегда жили отдельно от него.
К 1835 г. Морзе занял профессорскую должность в Городском университете Нью-Йорка (ныне Нью-Йоркский университет), вполне достойном заведении для человека с таким самолюбием, как у него. В этих надежных готических стенах он снова занялся элитным искусством и в течение двух лет пытался получить государственный заказ на роспись ротонды Капитолия, начавшуюся в 1834 г. По мере превращения Америки из революционной мечты в настоящую нацию ее столица в стремлении не отставать от европейских городов нуждалась в произведениях искусства, чтобы показать, благодаря чему страна была создана. Подряд, казалось, ему был обеспечен, но вскоре Морзе упустил эту потрясающую возможность, что его безмерно разочаровало. В довершение всех неприятностей количество заказов на портреты все сокращалось. Морзе держался как принц, но его карманы были пусты. Он чувствовал, что его предали собственные амбиции. Когда разговор заходил о живописи, он говорил: «Это не я ее оставил, а она – меня»[129].
Что утешало Морзе, так это тайная работа над телеграфом. Вдохновившись новой идеей на борту «Сюлли», Морзе вернулся домой, полный энтузиазма, который его было оставил после смерти жены. Он начал педантично собирать нечто вроде аппарата, способного отправлять электрические сигналы по проводам – электромагнитный телеграф. Он называл его так, чтобы подчеркнуть отличие своего проекта от оптического (или визуального) телеграфа, который уже существовал – сообщения передавались посредством семафорной азбуки с помощью «механических рук», специальных шестов, расположенных на «телеграфном холме».
Морзе собрал ранний образец электромагнитного телеграфа в своей нью-йоркской мастерской из подручных материалов. Он взял деревянный мольберт и прикрепил к столу. Взял карандаш и распилил пополам. Взял старые часы и вынул из них колесики.
Прибор Морзе напоминал оборудование игровой площадки. На раме были закреплены маленькие висячие качели, только вместо ребенка на них был карандаш. А вместо мамы, толкающей их, был обмотанный проволокой магнит в форме подковы, который двигал карандаш вперед-назад в зависимости от электрических импульсов в проводах. От этих импульсов карандаш рывками калякал на полоске бумаги, словно повинуясь невидимому пальцу. Получалась линия, напоминающая страничку с буквой V из прописей третьеклассника, где значки то грудились, то отдалялись друг от друга. Нижняя точка V обозначала точку, а прямая линия между ними – тире. Эти точки и тире производил электрический сигнал из другой части электромагнитного телеграфа Морзе – передатчика.