Стэнфорд хотел получить фотографию одного из своих самых быстрых скакунов по кличке Оксидент, всенародной звезды скачек. Оксидент, как и бега в целом, стали настоящей отдушиной для расколотой нации в период тяжелого восстановления после Гражданской войны. Страна разделилась не только на Север и Юг, но и на традиционный Восток и новомодный Запад. Оксидент склеил эти кусочки вместе, растрогав людей своей «историей Золушки»: «маленькая лошадка», на которой возили мусор, однажды превратилась в четвероногого принца ипподрома, прославившего Калифорнию.
В 1872 г. Мейбридж притащил свое фотооборудование в конюшню Стэнфорда в Сакраменто, чтобы запечатлеть Оксидента на скаку. Мейбридж приготовил стеклянные пластинки, чтобы сделать их светочувствительными и способными записать изображение внутри темной палатки. Он налил густой коллодий на поверхность и для равномерности покрытия покачал стеклянную пластину из стороны в сторону, как шеф-повар качает сковороду. Затем он опустил покрытую коллодием пластину в нитрат серебра, который делал пластину светочувствительной. После этого Мейбридж поместил стекло в светонепроницаемый футляр и направился к камере. Оксидент шел рысью около мили, преодолевая сорок футов в секунду[209], запряженный в двухколесный экипаж (или беговую качалку) с наездником. Поднимая пары ног поочередно по диагонали, он направлялся к финишной прямой с рекордной скоростью – миля за две минуты и двадцать секунд. Чтобы сфотографировать Оксидента, Мейбридж должен был использовать стеклянные пластинки, пока они не высохли и не потеряли способность фиксировать изображение. Испарение химикатов обычно было главной проблемой Мейбриджа, но теперь его больше беспокоила скорость лошади.
Когда Мейбридж снимал пейзажи, он устанавливал камеру с подготовленной влажной стеклянной пластинкой внутри и на несколько секунд снимал крышку. Затем он возвращал ее на место, закрывая объектив. При первой попытке запечатлеть бегущую лошадь Мейбридж снял и вернул крышку, как обычно. Но ничего не получилось. При второй попытке он открыл и закрыл ее быстрее. На этот раз на стекле уже виднелось что-то расплывчатое[210]. Результат обнадеживал. Возможность наконец узнать правду о бегущей лошади воодушевляла Стэнфорда. Шанс добавить в свой альбом новые газетные вырезки с собственным именем придавал Мейбриджу энергии. Но снимок был слишком бледным для публикации, а для получения более четкого изображения требовались деньги и усилия. Стэнфорд раскошелился, предложив выставить в ряд сразу несколько камер, чтобы разложить движения на разные фазы. Мейбридж подчинился и приготовился к началу новой стадии опытов, однако их пришлось прервать.
Жизнь Мейбриджа была непроста. Он женился на особе, сделавшей его невольным участником любовного треугольника. Дошло до того, что он застрелил соперника и как раз во время работы над фотопроектом с Оксидентом отправился в тюрьму. Три дня спустя был вынесен вердикт: «не виновен», и Мейбридж немедленно уехал в Центральную Америку работать над фотосъемкой, которую ему заказали до того, как он убил человека. Спустя годы, летом 1877 г., Мейбридж вернулся к работе над фотографиями лошади. Он продолжил свои эксперименты в Сакраменто и Сан-Франциско, а затем отправился на животноводческую ферму Стэнфорда в Пало-Альто.
До истории с убийством Мейбридж делал снимки бегущей лошади, открывая на мгновение крышку объектива, отчего они получались бледными и размазанными. Чтобы увидеть лошадь четко и заставить ее движение застыть на стекле, как насекомое в янтаре, камера должна была мигнуть быстрее и запечатлеть меньший отрезок времени. Добиваясь этого, Мейбридж создал устройство из коробки из-под сигар[211], сняв с нее две крышки. Он прикрепил эти крышки на расстоянии в два дюйма друг от друга с помощью двух маленьких деревянных планок, подобно перекладинам на стремянке. Все это устанавливалось в рамку. В такой конструкции крышки могли скользить вверх-вниз, подобно сдвижным оконным створкам, и удерживались на месте резинками. Затем рамка помещалась перед готовой к съемке камерой так, чтобы нижняя планка закрывала объектив.
Когда лошадь пробегала мимо, Мейбридж тянул за веревочку, освобождая крышки, которые падали, как лезвие гильотины. Зазор между ними проходил перед объективом, а затем вторая крышка закрывала его, позволяя свету попасть в камеру лишь на мгновение. С этим новым затвором камера видела фрагмент движения и фиксировала его на стеклянной фотопластинке, которую сразу после съемок Мейбридж переносил в проявочную палатку. Наверху палатки было отверстие, затянутое красной тряпкой. Она пропускала только свет, к которому фотопластинки не чувствительны и который тем самым не повреждает отснятое изображение.
Свои попытки съемки лошади в движении он начинал с одной камеры, потом использовал дюжину, а потом и две дюжины. С таким быстрым затвором Мейбриджу требовалось, чтобы в камеру попадало много света и силуэт лошади на стеклянной пластинке получался четче[212]. Поэтому он устроил уличную студию на отрезке беговой дорожки ипподрома, с камерами на одной стороне и задником на другой. Чтобы камера получала больше света, этот новый задник был выкрашен в белый цвет и устанавливался под углом, как стремянка. Так он лучше отражал солнечный свет для камеры. Беговую дорожку также посыпали белым порошком, чтобы поверхность стала светоотражающей и отправляла в объектив больше света. Мейбридж использовал все доступные средства – соединения серебра, солнечный свет и затворы, чтобы получить снимок бегущего коня. Одна проба следовала за другой, и вскоре резинки исчерпали свой потенциал для ускорения затворов, но Мейбридж, к счастью, решил вопрос при помощи модной технической новинки – электрического звонка.
Чтобы заснять лошадь с экспозицией в доли секунды, требовались быстрые затворы. Так Мейбридж обратился к электричеству за тем, чего недоставало резинкам. Электрические приборы только прокладывали себе дорогу к повседневному использованию, и одним из нашумевших в Европе изобретений был звонок. При нажатии кнопки в цепи возникал электрический ток, под действием которого электромагнит притягивал молоточек, и раздавался звон. Именно на основе этой новой технологии Джон Айзекс, двадцатисемилетний инженер, работавший на железнодорожную компанию Лиланда Стэнфорда, придумал более быстрый спусковой механизм. С молниеносностью тока электромагнит приводил в движение[213] задвижку, которая удерживала затвор, и он падал моментально. Теперь камеры Мейбриджа были готовы.
Над землей на высоте груди[214] Мейбридж натянул поперек беговой дорожки дюжину нитей, прикрепленных к дюжине камер. Камеры были расставлены достаточно равномерно, чтобы заснять полный цикл шага лошади. Когда лошадь таранила грудью нить, будто финишную ленточку, та натягивалась, сближая два кусочка металла около камеры, отчего электрический ток проходил по цепи. В результате в кабинке срабатывал один затвор, создавая одно изображение. Лошадь сама себя фотографировала, натягивая следующую нить и заставляя срабатывать следующую камеру. Будто на стрелковом полигоне раздавались щелчки выстроенных в ряд камер, раскрывающих секрет движения лошадиного тела.
Собранные вместе стеклянные пластинки, покрытые серебром, показывали каждый миг движения. Проявив изображение в палатке-фотолаборатории, Мейбридж вышел из нее счастливый, заявив: «Я получил фотографию, где лошадь на скаку отрывается от земли»[215].
На стекле была бледная картинка, которую он дорабатывал вручную, сделав двенадцать изображений лошадиных силуэтов на белом фоне. Фотография доказывала, что на мгновение все четыре копыта бегущей лошади оказываются в воздухе. Но затея с фиксацией движения на стеклянной фотопластинке имела далеко идущие последствия. Мейбридж сфотографировал ускользающий миг, и аппетит публики к снимкам, ловящим каждую секунду, вырос в Эверест фотографий.
А началось все это с лошади.
Пока Мейбридж делал успехи в фотоискусстве на западном побережье, один из столпов общества на восточном побережье тоже занимался фотографическими нововведениями. Только вот имя Мейбриджа войдет в историю, а изобретатель с востока США не обретет заслуженной славы. Звали его преподобный Ганнибал Гудвин.
Пасторские заботы
Когда преподобный Ганнибал Гудвин проповедовал, четыреста прихожан занимали все деревянные скамьи в Доме молитвы – церкви в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Своей мощью и звонкоголосием Гудвин, выдающийся оратор 1880-х гг., напоминал церковный колокол. Этот высокий белобородый проповедник в пенсне любил свою паству, и прихожане отвечали ему взаимностью. После службы многие задерживались в церкви, чтобы поговорить с ним, получить его благословение, услышать от него мудрое напутствие. Впрочем, со временем пообщаться с отцом Гудвином после проповеди становилось все сложнее. Как можно скорее он устремлялся домой, благо что жил рядом. На страстное увлечение Гудвина прихожане не обращали внимания, пока не заметили, что его руки покрыты оранжево-коричневыми пятнами[216], и такие же виднелись на подоле его белого одеяния. Вскоре перешептывания переросли в полномасштабную сплетню о том, что у их епископального священника королевские манеры, а руки как у хворого бедняка.
Пропуская мимо ушей всякие россказни, Гудвин распахивал огромную дверь дома и тяжелой поступью поднимался на два пролета деревянной лестницы в свою химическую лабораторию на чердаке. Это место было центром его вселенной. С 1868 по 1887 г. он жил в десяти шагах от церкви в Плюм-хаусе, на углу Броуд-стрит и Стейт-стрит. Под крышей, на чердаке со сводчатым потолком, стены цвета слоновой кости были запачканы такими же пятнами, как на руках хозяина. В одном конце помещения располагался камин с двумя окнами по бокам. Гудвин также вырезал в крыше пятифутовое окно, чтобы в комнату попадали солнечные лучи для дневных опытов; по вечерам он трудился при свете масляных фонарей.