с натянутой улыбкой и светло-голубыми глазами, а за ее спиной несколько разноцветных подушек. Задача художника, дизайнера, фотографа или оператора заключалась в том, чтобы откалибровать цвета на фотографии или экране в соответствии с цветами на карточке. Каждый объект, включая светлую кожу женщины, подлежал этой операции. Так эта карточка, которую по имени модели стали называть «карта Ширли», закрепила параметры калибровки оттенков, что в свою очередь осложнило цветопередачу темной кожи.
Из-за этого простого решения использовать стандартную карту всякий цвет кожи – если он был не такой, как у Ширли, – выглядел неправильно. В результате человек со средиземноморской, латиноамериканской или азиатской кожей, где в оттенке больше зеленого, красного или желтого, чем у Ширли, превращался в инопланетянина или казался обожженным или больным. С темной кожей получалось две крайности – либо фотографируемый выглядел призраком, либо пленка зачерняла его полностью. «Технология подспудно воплощала[234] идеологию, в которой была рождена», – сказал фотограф Оливер Чанарин. В случае с картой Ширли не только ее лицо было стандартом красоты, но и цвет кожи, поэтому на школьной фотографии белые дети могли узнать себя, а чернокожие – нет.
В отличие от пейзажей Мейбриджа, первые студийные дагеротипные портреты отлично передавали облик человека благодаря установке нужного освещения, особым химикатам и более высокому разрешению, которое обеспечивали большие металлические пластины. На заре фотографии любой мог получить свое изображение. В дагеротипии использовалось простое покрытие из йодистого серебра, которое позволяло навсегда запечатлеть лицо человека на черно-белом портрете. Единственный минус состоял в том, что приходилось долго неподвижно стоять, чтобы отраженный от кожи свет изменил химические связи в слое серебра на пластине. Процесс был довольно простым и часто осуществлялся в домашних условиях, так что кто угодно мог заснять кого угодно.
Аболиционист и оратор Фредерик Дуглас (1818–1895) превозносил достоинства фотографии как великий инструмент демократии, ведь позволить себе собственный снимок мог человек любого социального статуса, в отличие от написанного художником портрета. «Самая скромная служанка с доходом в несколько шиллингов в неделю[235], – писал Дуглас, – теперь может получить более точное изображение, чем аристократки и даже королевские особы». В XIX в. Дуглас искренне восхищался новой технологией и превозносил ее в своих речах: «Дагер превратил всю планету в картинную галерею». Эти слова Ф.Д., как часто называли Фредерика Дугласа друзья, могли бы считаться пророчеством о современной эре социальных сетей, но для того времени важно было то, что Дуглас понимал, как велико значение фотографии.
За всю свою жизнь Дуглас произнес в США и Соединенном Королевстве сотни речей о бедственном положении рабов, о чем знал не понаслышке, и часами выступал перед большими толпами, как водилось до изобретения телевидения, а люди располагались на пикники и слушали. Он казался неутомимым, но, когда выдавалось свободное от речей время, он часто заходил в фотостудию, чтобы запечатлеть свое красивое лицо и позволить ему говорить за своего хозяина, ведь его фотографии продавались и распространялись. Он хотел, чтобы его портреты сломали господствующие в 1800-х гг. стереотипные представления об афроамериканцах.
К середине XIX в. Фредерик Дуглас стал самым фотографируемым[236] человеком на планете. Его фотопортретов было больше, чем снимков Твена, Гранта или даже Линкольна. Дуглас использовал свою приятную внешность, чтобы противопоставить ее бытующим отрицательным образам чернокожих американцев. В то время как законы страны утверждали, что раб – это 3/5 человека, Дуглас стремился показать чернокожих людей в наилучших проявлениях. Он надеялся, что его образ станет для белых их собственным отражением. Несмотря на черную кожу, черты его лица были европейскими[237], поскольку он был смешанных кровей. При взгляде на него можно было отметить его англосаксонский нос, царственную позу и величественную осанку. С помощью этих изображений Дуглас хотел сломать стереотип дикаря.
Однако в конце XIX в., когда Дуглас полюбил фотографию, кое-что произошло, технология стала меняться: фотопленку вместо домашней кухни начали делать на фабриках и продавать, и это все пришлось на вторую половину жизни Дугласа. Стандартная рецептура перешла от простого сочетания химикатов к сложной формуле, и пленка производилась с расчетом на то, что определенные объекты должны быть отражены наилучшим образом, в то время как другие не принимались в расчет.
В начале ХХ в. Уильям Дюбуа (1868–1963), известный специалист по афроамериканской истории, также видел потенциал изображения положительных образов чернокожих. Дюбуа, родившийся на пятьдесят лет позже Фредерика Дугласа, заметил, что запечатлеть чернокожего человека стало куда сложнее, чем во времена Дугласа. Он писал, что белые фотографы «ужасно халтурят[238], делая их портреты». Для современников Дюбуа самодельные снимки, преподносившие всех беспристрастно, уже не были нормой. Население страны давно увлекалось фотографией, и компании вроде той, что принадлежала Истману, удовлетворяли спрос, производя фотопленку милями и предоставляя услуги по ее обработке. И пленка как товар широкого потребления передавала образы потребителей с одним оттенком кожи лучше, чем с другим.
Дуглас и Дюбуа хотели использовать фотографии в борьбе с газетными и журнальными стереотипами, где самбо[239] изображались карикатурно, с гипертрофированными чертами лица – яркими, большими глазами и улыбками на черной коже. На заре фотографии, в XIX в., в унизительной традиции подобных картинок наметилась временная передышка, поскольку первые черно-белые снимки отражали реальность. Но химические вещества в составе пленки, а потом и цветная пленка разрабатывались и совершенствовались применительно к задаче лучшего отображения белой кожи, тогда как для черной кожи экспозиция получалась недостаточной. Можно было различить только белки глаз и яркие зубы, а остальные черты лица сливались в темное пятно, что неизбежно формировало вредный стереотип, столь ненавистный Дугласу и Дюбуа. Эта неприятная пародия снова явила свой уродливый лик во второй половине XX в. на школьных фотографиях.
Существуют свидетельства[240], что Kodak, ведущий производитель цветной пленки, был осведомлен об этом дефекте своей продукции, но игнорировал его. Жалобы чернокожих матерей в 1950-х и 1960-х гг. были в некотором смысле пророческими, ведь то была эпоха зарождения гражданских прав. Уже началось движение под лозунгом: «Черный – это красиво», но существующий порядок вещей был сильнее. Однако все изменилось, когда крупные корпорации устроили шумиху по поводу пленки Kodak, которую они закупали оптом для рекламных материалов. В борьбе против некачественного отображения темных тонов неожиданно объединились две непохожие друг на друга группы предпринимателей – производители мебели и шоколада[241].
В обеих отраслях важно было не только точно передавать темно-коричневые оттенки, но и ясно, красиво отображать детали. Молочный, полусладкий и горький шоколад должны были искушать покупателя, демонстрируя свои отличия. Столы из вяза, ореха или дуба нужно было снимать так, чтобы новобрачные стремились приобрести их для дома своей мечты. Специалисты Kodak трудились над тем, чтобы устранить недостатки пленки, разрабатывая новые формулы и испытывая их на фотографиях, иногда набирая вес от всего этого шоколада, который приходилось снимать[242]. Жалобы чернокожих матерей не смогли повлиять на Kodak, а вот жалобы компаний – вполне. К концу 1970-х гг. новые варианты рецептуры цветной пленки, подходящей для всех, были уже в процессе разработки, и обновленная, улучшенная пленка Kodak Gold появилась в продаже к следующему десятилетию.
В рекламе нового товара компания Kodak не хотела привлекать внимание к прошлым предрассудкам и объявила, что обновленная пленка способна запечатлеть «темную лошадку в потемках»[243]. Это романтическое описание не было отсылкой к Оксиденту – коню, бег которого фотографировал Эдвард Мейбридж в XIX в. Поэтичная фраза давала понять, что теперь эта новая пленка может запечатлеть темную человеческую кожу. На сей раз Kodak очистила химическую формулу от предвзятости, позволяя передавать темный цвет древесины, черного шоколада и темной кожи.
Пленка запечатлевала изображения, но и культурные предрассудки. Фотографии часто делали по радостным поводам, ловя моменты счастья, пока человек позировал перед камерой. Но позирование далеко не всегда было приятным делом, иногда за ним стояло ущемление прав. Мало кто из жителей США знал, что американские производители пленки и созданные ими технологии использовались за рубежом для неблаговидных дел. Эти подлости вскрылись в 1970-х благодаря молодой женщине-химику, работавшей над пленкой, и ее действия послужили прогрессу.
Запечатленные
Подняв взгляд от школьной парты, десятиклассница Кэролайн Хантер смотрела на своего учителя истории, мистера Валдера, вдыхая его слова как воздух. Уже не первую неделю 1962 учебного года мистер В[244]., как его называли ученики, всячески пытался пробудить политическое сознание у нью-орлеанской молодежи своими призывами активнее участвовать в движении за гражданские права. Но его аргументы не находили отклика, так как в этой расово сегрегированной части города он был в некотором роде чужаком. Подготовительная школа Университета Ксавье была католической, и учились там только чернокожие, а преподавали либо белые монахини, либо чернокожие мужчины и женщины, и мистер Валдер не принадлежал ни к тем, ни к другим. Но когда он дал задание прочитать книгу «Плачь, любимая страна» (Cry, The Beloved Country) о ЮАР, она тронула душу Кэролайн. Девушка заучила отрывки из книги, записав их в учебнике по алгебре, и декламировала по памяти. Сюжет был посвящен тяжелой жизни при режиме апартеида с сегрегацией чернокожих в местах, расположенных на расстоянии 8 000 миль от нее. Но описанные реалии напоминали ее собственную жизнь в родном Новом Орлеане 1962 г. Когда она ехала в школу в городском автобусе, надпись велела ей садиться в задней части салона. Когда она приходила в универмаг посмотреть на понравившееся платье, продавщица сообщала, что она не может его купить. Когда она останавливалась у закусочной, привлеченная запахом гамбургеров на гриле, официант говорил, что ей нельзя есть у стойки. Книга «Плачь, любимая страна» встряхнула Кэролайн, и она хранила воспоминания о ней и об уроках мистера Валдера так долго, как только могла, пока подростковые проблемы не вытеснили их.