[317]. Вскоре Золотая пластинка стала настоящим «пробным образцом» с места своего происхождения. Наряду с Пятой симфонией Бетховена с ее знаменитыми первыми нотами, разрывающими тишину, там звучали и сенегальские ударные инструменты, и азербайджанские балабаны, и напевы индейцев навахо, и меланезийские флейты, и афроамериканский джаз.
Первую Золотую пластинку запустили с Земли 20 августа, вторую – 5 сентября 1977 г., и так началось их долгое путешествие в качестве музыкального собрания планеты. Изначально задача миссии NASA заключалась в сборе информации о космосе, но в итоге добавилась цель распространения информации с мировой музыкой.
Это событие в 1977 г. стало возможным благодаря изобретенному столетием раньше фонографу. В 1877 г. Томас Эдисон по счастливой случайности создал устройство, которому было суждено принести общественную пользу, поскольку оно позволило не только хранить музыку, но и делиться ею. Эдисон прикоснулся к древней любви и традиции, ведь музыка играет важную роль в любой культуре.
С нашими современными нравами невозможно себе представить мир, в котором музыка не в любой момент находится у нас под рукой, но когда-то это было реальностью. Чтобы стать общедоступной, во времена Эдисона музыке пришлось пройти через определенные метаморфозы. Ей нужно было изменить форму. Стать материальной. Музыка должна была превратиться в данные.
До 1877 г. не существовало прибора, который мог бы записать и воспроизвести человеческий голос. Соответственно, высота и модуляция голоса любого человека, умершего до изобретения Эдисона, нам неведомы. Поколениям людей не суждено услышать речь Конфуция или Шекспира. Нам не суждено узнать голоса Авраама Линкольна или Фредерика Дугласа. Мы не услышим, как По или Дикинсон читали собственные произведения. Даже произношение звуков в древних языках, например устная речь, записанная египетскими иероглифами, навсегда останется тайной для ученых. Запись звука до XIX в. казалась невыполнимой мечтой, все равно что заарканить свет или загнать ветер в бутылку. Поэт Ральф Уолдо Эмерсон предрек технологию Эдисона, когда написал: «мы приручим эхо». Но в 1877 г. Эдисон не просто приручил эхо. Он сделал его осязаемым, портативным и воспроизводимым.
Звуковая мечта Эдисона
Летом 1877 г. в возрасте тридцати одного года Томас Эдисон запускал технологии XIX в. в будущее и метил на два изобретения. И в лабораторных опытах, и в мыслях он стремился найти способ автоматически записывать послания, передаваемые с помощью телеграфа Сэмюэла Морзе, а также исправить недостатки телефона Александра Белла. Эдисон был мастером усовершенствований существующих изобретений и нередко занимался несколькими задачами одновременно. И 17 июля 1877 г., в самый обычный день, работая параллельно и над телефоном, и над телеграфом[318], он вдруг подумал, что их можно соединить, как арахисовое масло и шоколад. Совместив способность телеграфа записывать и возможность телефона воспринимать звук, Эдисон создал то, что позже называл своим любимым изобретением, – аппарат, умеющий записывать звук. Он назвал его фонографом.
Летние месяцы 1877 г. были суматошными, так как Эдисон пытался одновременно усовершенствовать телефон, чтобы не упустить популярное устройство Белла, изобретенное годом ранее, и поспеть за идеями, выплескивающимися из собственной головы. Одна часть его вытянутой лаборатории была отведена под столы, заваленные пружинками, рычажками и острыми иглами для изготовления прибора, который прокалывает точки и тире на бумажных полосках со специальным покрытием, записывая сообщения с телеграфа Морзе. В другой части комнаты Эдисон экспериментировал с телефоном. Хотя Александр Грейам Белл его опередил, в конструкции его изобретения был изъян. Если слова содержали согласные звуки -т, -п, -в, то они сопровождались присвистом, в то время как -с, -ш и межзубные не были слышны вовсе[319]. Каждый день сотрудники лаборатории видели, как Эдисон кричал в раструб, прикладывая к нему пальцы, чтобы ощутить вибрации материала, покрывающего узкую часть конуса – так называемой мембраны. Эдисон испытывал разные варианты, чтобы найти материал, послушно вибрирующий от человеческого голоса. Его блокноты пухли от чертежей, а записи о телеграфе и телефоне перемежались. Именно в один из таких жарких и влажных дней напряженной умственной работы в окружении прокалывающих бумагу деталей и кусочков резонаторов у него родилась идея.
Во время обычного полуночного ужина, когда суета в улье его лаборатории улеглась, всклокоченный волшебник из Менло-Парка с торчащими во все стороны волосами все еще работал над вибрирующими материалами. Рассуждая вслух, он со своей фирменной уверенностью сформулировал идею главному помощнику Чарльзу Батчелору. «Если поставить иглу в центр этой мембраны и говорить, а при этом тянуть под ней вощеную бумагу[320], – сказал он, – то, протянув бумагу под иглой второй раз, услышим эти слова снова». Эта мысль ошеломила всех в лаборатории, как раскат грома. Предложение зафиксировать человеческий голос и потом прослушать его показалось чрезвычайно интересным, так как ничего подобного еще не существовало. Услышав слова Эдисона, все, словно по сигналу стартового пистолета, устремились собирать детали для такого говорящего устройства.
Инструменты, оставшиеся на деревянных столах после одного из предыдущих экспериментов Эдисона, немедленно пошли в ход и были переделаны. Один ассистент отрезал острие иглы и припаял его к круглой мембране[321]. Другой прикрепил мембрану и коническую трубку к деревянной подставке. Третий отрезал полоску вощеной бумаги и поместил под иглу. Меньше чем через час аппарат предстал перед волшебником. Комната погрузилась в тишину, когда Эдисон присел, величаво наклонился всем корпусом и приставил губы к раструбу. Затем он выкрикивал: «Аллоо!», пока его ассистент Батчелор тянул снизу полоску вощеной бумаги, медленно и без резких движений, как рыбу из пруда. Закончив кричать в рожок, Эдисон и Батчелор посмотрели на бумагу и заметили, что линия была сначала широкой, а затем сужалась, напоминая проглотившего что-то червяка. Они вернули начало полоски под иголку и снова протянули ее под мембраной. «Я слушал не дыша, – сказал Эдисон. – Мы определенно слышали звук[322], который можно было соотнести с тем самым «алло» при наличии хорошего воображения». Почти глухой Эдисон что-то слышал, но Батчелор был настроен скептически.
Так были посеяны семена, из которых выросла говорящая машина, или фонограф, но его время еще не пришло. Эдисон вернулся к работе над телефоном и телеграфом, а еще он начал раздумывать над новым способом электрического освещения. Шли месяцы, и, хотя Эдисон не мог вернуться к работе над фонографом, он продолжал делать в блокноте наброски конструкции. В конце ноября он нашел время подумать над своим устройством и решил для хранения голоса выбрать цилиндр, рассмотрев варианты с пластинкой и длинной полоской бумаги. Гениальность изобретения состояла в его простоте: рупор собирал звуковые волны, которые толкали мембрану, как батут, а закрепленная на ней игла-резец двигалась вверх-вниз, делая углубления в оловянной фольге, обернутой вокруг цилиндра. После долгих раздумий и нескольких пробных вариантов Эдисон сделал набросок и передал его Джону Крузи, проверенному инженеру, со словами, что собирается сделать говорящую машину. Тот не поверил своим ушам.
Крузи устроил инженерный марафон и первые шесть дней декабря[323] провел за изготовлением фонографа. Чтобы воплотить в жизнь идею Эдисона, он нанес на поверхность латунного цилиндра спиральную бороздку, напоминающую полоску на карамельной тросточке. Бороздка должна была вести иглу, а также давать ей место для выдавливания углублений в фольге. Вместе с Чарльзом Батчелором они закрепили на цилиндре фольгу, а потом, 6 декабря, передали его своему начальнику на испытание. Волшебник поднес губы к рупору и приготовился вложить в свое детище первые слова. Он произнес то, что часто говорил своим маленьким детям, которых в шутку называл Точка и Тире. Он прокричал: «У нашей Мэри есть баран»[324]. Хотя эту детскую песенку не назовешь пророческой, в отличие от произнесенных в 1844 г. слов Морзе «Вот что творит Бог», это был уже более продуманный выбор, чем фраза: «Уотсон! Идите сюда. Вы мне нужны» – сказанная годом раньше, в 1876 г., Александром Беллом. Когда для воспроизведения звука прикрепили другой рупор и повернули ручку, слова Эдисона звучали еле слышно, но сомнений они не вызывали. «Никогда в жизни я не был так ошеломлен»[325], – сказал он.
Надо признать, что его изобретение было небезупречно. «У нашей Мэри есть баран» с первой попытки, скорее всего, прозвучало как «у на эри аран»[326]. К тому же продолжительность записи ограничивалась одной минутой[327] из-за длины спиральной канавки на цилиндре, кроме того, из-за мягкости фольги сообщение можно было прослушивать всего два-три раза – потом металл деформировался, и звук становился неразборчивым. Но энтузиазм Эдисона не ослабевал, и он вместе с остальными трудился всю ночь, чтобы сделать звук фонографа как можно отчетливее. Они хотели показать миру свое создание на следующий же день.
Седьмого декабря 1877 г. Эдисон и Батчелор сели в поезд на крошечной деревянной станции Менло-Парк, штат Нью-Джерси, и направились в Нью-Йорк, где к ним присоединился деловой партнер Эдисона по имени Эдвард Джонсон, и вместе они посетили редакцию