Scientific American – главный источник научных новостей. Там они поставили фонограф на стол редактора, а вокруг собралось несколько наблюдателей. Эдисон повернул ручку, и все увеличивающаяся толпа, скрипевшая половицами, услышала: «Доброе утро. Как вы поживаете? Как вам фонограф?»[328], а затем аппарат пожелал собравшимся спокойной ночи. Scientific American сделал то, что делал крайне редко. В тот день журнал приостановил печать уже набранных номеров, чтобы передать экстренное сообщение всему человечеству, что жизнь изменилась навсегда. «Речь стала бессмертной»[329], – гласило оно.
Эдисон создал новый способ представления информации вдобавок к письменному. Слова на странице проживали две жизни – как сказанные и как записанные. Но у звука раньше была только одна жизнь. Звуку отводился лишь миг в пространстве между губами одного человека и ушами другого. За этими пределами он, как снежинка, не оставлял следа. Поэтому слова Эдисона «У нашей Мэри есть баран» стали вехой человеческого прогресса, сравнимой с фразой Нила Армстронга, ступившего на поверхность Луны: «Один маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества». С появлением фонографа все сказанное, как, например, первые слова ребенка, можно услышать в любое время. Сам того не осознавая (как и человечество), Эдисон изменил форму данных. Информация проделала метаморфозу от каракулей на пергаменте и слов, напечатанных на станке Гутенберга, до Эдисоновых углублений на фольге.
Волшебник из Менло-Парка вообразил свое любимое изобретение, а через несколько месяцев после его воплощения составил список предполагаемых применений. В нем были аудиокниги, обучающие записи, предсмертные слова, музыка, игрушки, автоответчик[330], и многое из этого существует в наши дни. Эдисон также считал, что основным предназначением его изобретения станет диктовка деловых документов. Но здесь он ошибся, ведь гораздо больший след фонографу предстояло оставить в музыке.
До появления фонографа песни распространялись либо через живое исполнение странствующими певцами, либо через ноты[331], по которым играли местные музыканты. Фонограф распалил воображение людей, и скоро его можно было найти в самых дальних уголках цивилизации – от роскошных гостиных богатых усадеб до ветхих домишек бедных фермеров, что демократизировало прослушивание музыки. Мечтой Эдисона было сделать так, чтобы при помощи фонографа песня была доступна для человека любого уровня благосостояния. И его изобретению это удалось.
Волшебник привнес музыку в жизнь людей, а вскоре фонограф изменил и способы ее восприятия. В ходе живого исполнения в концертном зале, парке или танцзале музыка была общей для исполнителей и всей аудитории. Но с появлением фонографа коллективное прослушивание музыки сжалось: теперь вместо огромных залов она звучала в домашних гостиных и ее можно было проигрывать в любое время. Фонограф стал одним из любимых изобретений Эдисона, но полюбилось оно не всем. Покровитель маршевых оркестров Джон Филип Суза считал, что фонограф «заметно испортит американскую музыку и музыкальные вкусы»[332]. Тем не менее продажи фонографов все росли. К 1906 г., через тридцать лет после изобретения Эдисона, было продано более двадцати шести миллионов записей[333]. Еще через пятьдесят лет, к 1927 г., продажи составляли сто миллионов[334].
Люди обожали музыку из фонографа, не отдавая себе отчета в том, что он меняет и саму музыку, которая им так нравится. Так же, как первый телефон Белла не мог уловить звуки вроде -с и -ш, фонограф Эдисона имел свои ограничения. Звучание виолончели, скрипки и гитары было слишком тихим для первого фонографа, так что предпочтение отдавалось более громким инструментам вроде пианино, банджо, ксилофона, тубы, трубы и тромбона[335]. Вдобавок фонограф повлиял на формирование музыкальных стилей в сегрегированной стране. Люди с черной и белой кожей не общались, но записи фонографа пересекали расовые границы, позволяя белокожим и чернокожим музыкантам слышать и заимствовать стили друг у друга. Фонографы стали культурными посредниками. Этот музыкальный взаимообмен помог создать джаз и блюз, а позже и рок-н-ролл, сплотив общество, о чем Эдисон никогда не помышлял.
Через сто лет после рождения фонографа, в 1977 г., потомство эдисоновского изобретения продолжало свою эволюцию. Одна ветвь семейного древа произвела аналоговую пластинку с канавками для хранения данных; другой ветвью стала кассета с лентой, на которой ноты запечатлевались с помощью магнитной записи. Каждая имела свои недостатки. Пластинки были громоздкими, но слушатель мог сразу поставить интересующую его композицию, а качество воспроизведения было высоким. Кассеты умещались в кармане, но требовалось терпение, чтобы добраться до нужной песни, а качество было так себе. Как и все двоюродные сестры, они внешне отличались и друг от друга, и от своего общего предка, но сохраняли семейную черту – все они были средством распространения музыки.
Создание Эдисоном фонографа в 1877 г. со временем привело к тому, что музыка стала продаваться в магазинах. К 1977 г. кассеты только усилили исступленное желание покупать и заимствовать, потреблять и коллекционировать музыку. Но у этого отпрыска появится новая семейная черта. Полоска пластика внутри кассеты, покрытая магнитным порошком, позволяла не только слушать мелодии, но и копировать их для себя. Функция записи подарила людям возможность подбирать ту музыку, которую хочется, и эта свобода коллекционировать, копировать и организовывать записи дала жизнь сборнику композиций – микстейпу, предку плейлиста.
Микстейп позволил слушателям персонализировать звуки. Начиная с 1970-х гг., когда в моде были штаны из полиэстера, содержание микстейпа характеризовало настроение, мысли, волнения и жизненные обстоятельства человека. С 1970-х гг. такая запись стала способом выразить симпатию, дружбу или любовь. Музыка представляла все лучшее в дарителе или то, какими они бы хотели быть. С этой новообретенной суперсилой выбирать и сочетать мелодии, несущие личный смысл для слушателя, микстейп в известном смысле превращался в их звуковое воплощение. Микстейп становился ими.
Микстейпы и коммерческие записи на кассетах помогали распространять музыку множеством разных способов. Звук с кассеты в портативной магнитоле доносился до всех в зоне слышимости. Благодаря кассетным демоверсиям музыканты могли делиться своими произведениями за пределами установленных каналов дистрибуции музыкальной индустрии. Кассета в плеере Sony Walkman, аналоге iPod 1980-х гг., позволяла каждому слушать любимые мелодии в собственном защитном музыкальном пузыре. Намагниченный железный порошок более чем на 130 миллионах кассет[336], проданных в 1977 г. – году Золотой пластинки, – еще больше продвинул музыку в массы, подобно фонографу Эдисона за сто лет до этого.
Пока общество было увлечено музыкой и созданием микстейпов, мало кто заметил, что в скачке от фонографа Эдисона к кассете с магнитной лентой изменилась и форма данных. Цилиндр фонографа, а затем и пластинки имели поверхности, покрытые бороздками, напоминающими холмы и долины, соответствующие создавшим их звуковым волнам. На магнитных носителях эти волны переводились в электричество, чтобы заставить участки магнитной ленты стать слабыми или сильными магнитами. А позднее электрические сигналы, записываемые на магнитную ленту, стали цифровыми – последовательностью из нолей и единиц. Вот так общество перешло от аналоговых канавок на фольге и воске к цифровым битам на магнитной ленте. Пока люди были заняты копированием звука с радио и со своих любимых альбомов, мир входил в век двоичного кода, и менялась форма данных.
Это был важный шаг, ведь двоичный код – это язык компьютеров. Все больше устройств стало говорить на этом языке, приближая реальность, в которой машины могут общаться между собой, мир становится все более автоматизированным, в конечном счете предоставляя компьютерам возможность думать.
Двоичный код кажется современной концепцией, но семена будущего перехода всего мира к цифровому веку были посеяны математиком Джорджем Булем в Ирландии за двадцать лет до того, как в 1877 г. Эдисон изобрел аналоговый фонограф. В 1854 г. Буль, увлекавшийся лингвистикой, обнаружил, что простые логические утверждения можно представлять в виде символов, а связь между ними устанавливать через значения «истина» или «ложь». Спустя восемьдесят лет студент магистратуры MIT Клод Шеннон применил мудреную математическую теорему Буля к переключателям электронной цепи, которые могут быть либо во включенном, либо в выключенном состоянии. Так он наделил свои устройства способностью вычислять и думать. Клод заложил основы компьютерного языка, и для того, чтобы машины могли работать друг с другом, всю информацию требовалось свести к базовым «битам» из единиц и нолей, в том числе если эта информация – музыка. После того как устройство становилось цифровым, участие человека оказывалось не столь важным. Машина могла справиться с задачей самостоятельно.
Несмотря на то что перевод данных на магнитные носители редко упоминается в книгах или газетах, это было настоящей вехой, так как решался вечный вопрос – как вместить больше информации в меньшее пространство. К тому же переход на магнитные носители устранял необходимость в людях-операторах, ведь с двоичным кодом данные могли обрабатывать компьютеры. Цифровая форма позволила также отделять данные, в том числе музыку, от физического носителя и воспроизводить на наших собственных устройствах. Мелодии, которые мы слушаем на стриминговых сайтах, исходят не от красивого фасада наших экранов, а из уродливых зданий центров обработки данных, наполненных жесткими дисками. Наши данные – не просто результат клика, а действие битов на магнитном носителе. Но, прежде чем появились такие огромные склады информации – и наша музыка, – должен был родиться жесткий диск. А для этого требовалось добиться от магнитного порошка нужного поведения.