[344]. Это сработало. Но вскоре он вступил на незнакомую территорию, где его знаний уже не хватало. Ему требовалась помощь.
Хагопяну нужен был магнитный порошок, так что он обратился к компаниям, которые применяли его в других целях[345]. Он позвонил в California Ink Company из Сан-Франциско, которая использовала магнитные чернила для маркировки банковских чеков, чтобы их можно было обрабатывать без кассира. Затем обратился к Ferro Enameling Company, производителю керамики из Окленда, применявшему магнитный порошок для окраски глазури в черный и коричневый цвета. Потом связался с кинокомпанией Reeves Soundcraft Corporation из Нью-Йорка, которая продавала оксид железа киностудиям для нанесения звуковой дорожки на края пленки. Наконец, он написал производителю краски W. P. Fuller and Company в Саут-Сан-Франциско, где оксид железа служил пигментом для оранжевых и бурых оттенков, которым красили детские площадки в области залива Сан-Франциско. Тут Хагопян нашел золотую жилу.
В компании по производству краски Fuller Хагопяну с радостью согласились помочь, создав в своей лаборатории красную краску из оксида железа с добавлением меламина для прочности и поливинила – для пластичности. Они выставили цену около $16 за галлон, что было весьма выгодно в сравнении с $90, которые брали в 3M. И эта краска подошла.
Оказалось, что в компании Fuller производили также знаменитую оранжевую краску для моста Золотые Ворота. Будучи любопытным человеком, Хагопян заказал небольшое количество и покрыл диск ярко-оранжевым. Цвет вышел очень красивый, но магнитное поле оказалось слишком слабым для хранения данных[346]. Опыт с краской для моста Золотые Ворота внес разнообразие в монотонную работу Хагопяна. Он рассказал о своих экспериментах коллегам, но вскоре пожалел об этом. Разошелся слух, что рабочий слой жесткого диска состоит из краски для Золотых Ворот. «Я недоволен[347] таким упрощением [моей работы]», – говорил Хагопян. Так или иначе, усилия Хагопяна, как и остальных членов команды, привели к созданию компьютерного жесткого диска, а вскоре после этого и к появлению больших центров обработки данных, которые хранят данные Всемирной сети.
Благодаря многолетней работе всех инженеров кусочки мозаики наконец сошлись, и компания IBM произвела первый коммерческий жесткий диск RAMAC (random access method of accounting and control) – метод произвольного доступа для учета и контроля. RAMAC был размером с два холодильника, весил больше тонны и мог хранить пять миллионов бит данных, то есть пять мегабит (примерно столько занимает в наши дни одна фотография).
Огромный RAMAC обладал небольшой емкостью, но вскоре индустрия хранения данных, которую компания IBM помогла создать, стала руководствоваться принципом: больше данных в меньшем пространстве. Пока кремниевые чипы следовали закону Мура, индустрия данных производила информацию вдвое быстрее. На каждый бит «владений» на жестком диске претендовало все больше маленьких «жильцов». Меньшее пространство вмещало больше данных, и вскоре у публики появился неукротимый аппетит к информации. Его пытались утолить увеличением емкости запоминающих устройств для файлов, приложений, игр, фотографий и музыки, и потребители все больше привыкали делиться этой информацией друг с другом. Но миниатюризация данных означала и другие последствия.
Хранение музыки прошло путь от обернутых фольгой валиков до пластинок и магнитной ленты. Но вскоре музыка окончательно избавится от физического носителя и будет порхать по виртуальному пространству, как бабочка, обитающая в цифровом виде на жестком диске компьютера, в MP3-плеере или в центрах обработки данных, называемых «облаком». Когда музыка потеряла свою оболочку и стала цифровым файлом, слушатели от этого выиграли – теперь они могли наслаждаться ею в любое время. Однако и смысловое содержание данных изменилось. Данные из букв на бумаге превратились в углубления в фольге, потом в рельеф на пластинках и отверстия в перфокартах, затем в биты на магнитной ленте и наконец в нематериальную форму – и эволюция на этом не остановилась. Благодаря повсеместности и компактности накопителей данных на жестких дисках появилась возможность собирать колоссальные объемы данных о людях. Раньше объектом коллекционирования была музыка, а теперь мы сами.
Новая нематериальная форма существования музыки изменила то, как мы ее слушаем. Веб-сайты от Napster до YouTube, стриминговые сервисы, социальные сети и iTunes принесли музыку всем и каждому, и количество скачиваний превзошло все прогнозы Эдисона. К тому же в процессе случилось нечто, чего Эдисон, пожалуй, не ожидал. Цифровой формат изменил не только то, как мы слушаем музыку, но и то, чем мы делимся. Медиасервисы передают музыку, и она представляет собой данные, но и сведения о слушателе тоже записываются. Эти сервисы знают, какие песни человек выбирает, как долго они проигрываются и как часто, а еще они собирают сведения о том, где слушатель находится, когда предпочитает включать музыку и кто в это время рядом. Эти сайты – коммерческие, так что, пока мы просто наслаждаемся творчеством любимых исполнителей, они делятся собранной о нас информацией с другими компаниями, агентствами и рекламодателями.
Фонограф Эдисона превратил музыку в данные, которые можно собирать, но сегодняшние технологии превратили в данные самих людей. Мы стали последним шагом в эволюции информации, которая прошла путь от создания Эдисоном записи музыки путем нанесения углублений в фольге до отслеживания каждого нашего шага. И насколько усердно Эдисон работал над записью звука – настолько же усердно мы должны теперь трудиться, чтобы контролировать и защищать свои данные.
Когда Эдисон изобрел фонограф, он предвкушал день, когда можно будет делиться музыкой. И он наступил. Умение записывать звук и хранить данные дало волю нашему воображению о том, чем и с кем мы можем делиться, включая даже инопланетные цивилизации. Но в наше время платформы не просто предоставляют музыку, чтобы нас порадовать, но и собирают информацию о нас, она утекает с наших электронных устройств и потом продается другим компаниям. Значение слова «делиться» стало другим. Мы получаем что-то, но мы же отдаем. Такая ситуация стала возможной в ходе эволюции и миниатюризации данных. Сегодняшние технологии – отголосок прогнозов Эдисона, только наши времена, похоже, не совсем то, на что он надеялся и о чем мечтал.
Джон Касани из NASA с Золотой пластинкой перед тем, как ее закрепили на космическом аппарате «Вояджер»[348]
На футляре Золотой пластинки выгравированы инструкции для инопланетян по воспроизведению записи
Фонограф Эдисона записывал звук, прокалывая фольгу, размещенную на цилиндре
Фонограф в хижине, где живет этот маленький мальчик, иллюстрирует демократизацию музыки
Кассета позволила слушателям делиться музыкой и записывать свои микстейпы
Джейкоб Хагопян – инженер, который внес вклад в изменение формы хранения данных, создав магнитный слой для ранней версии жесткого диска IBM[349]
Рей Джонсон взял на себя миссию найти способ хранения данных без перфокарт IBM[350]
Перфокарта хранила информацию, которую отражало положение отверстий, но количество перфокарт разрасталось катастрофически
Герман Холлерит нашел способ собирать и обрабатывать данные переписи населения, прокалывая отверстия в карточках
Это портрет Жозефа Мари Жаккарда, вытканный по инструкциям на перфокартах. (Отверстия на картах пропускали иглу, и таким образом создавалась картина.)[351]
Увеличенный фрагмент портрета Жаккарда, показывающий, что изображение действительно выткано
Машины Холлерита перфорировали, табулировали и сортировали карты с данными
Ранний прототип жесткого диска IBM был собран из деталей со свалки
Эти три картинки демонстрируют, как Хагопян наносил магнитное покрытие, вращая диск[352]
RAMAC, первый коммерческий жесткий диск IBM, емкость которого составляла 5 мегабит
Чтобы подготовить RAMAC IBM к отправке, требовалось несколько грузчиков
Место рождения жесткого диска – авеню Нотр-Дам в Сан-Хосе, Калифорния
7Открывать
Как стеклянная лабораторная посуда помогла нам открыть новые лекарства, а также секрет цифровой эпохи.
Научные трофеи
Засев в лаборатории на втором этаже больницы Св. Марии в Лондоне, Александр Флеминг смотрел в микроскоп и размышлял о том, как победить болезни. Сидя над шумной Прад-стрит осенью 1928 г., он в своей маленькой лаборатории был окружен стеклом. На столе, по обеим сторонам которого были окна, стояли мерные пипетки, колбы и чашки Петри. Здесь, уединившись в краснокирпичном здании, Флеминг часто возвращался мыслями к Первой мировой войне. Во время его службы десять лет назад он видел множество людей, выживших в траншеях, но вынужденных сражаться с другим врагом: инфекцией на больничной койке. Флеминг наглядно убедился, что бактерии в организме столь же опасны для жизни, как вражеские солдаты в поле, и серьезный ожог или загноившаяся рана часто становились смертельным приговором. Как только был объявлен мир и от него больше не требовалась неотложная помощь, он посвятил жизнь поиску средства, способного помочь человеческому организму в дуэли с микроорганизмами. Война с инфекцией была не нова, с античных времен сохранились свитки с описаниями способов победить то, что позже назовут бактериями. Флеминг пытался внести вклад в эту долгую медицинскую кампанию, вооружившись стеклянной лабораторной посудой. Он работал упорно, но без выдающихся результатов