Глава 1. Визирь Мансур
Вы, конечно же, непременно спросите, почему разбойников было не сорок, не тридцать пять, а именно тридцать девять — не больше и не меньше? Да еще и плюс один? Простите, но так уж вышло… Клянусь Аллахом, их было именно тридцать девять и именно плюс один, и ничего с этим я поделать не могу! Тридцать девять отъявленных головорезов, жадных, как пустынные шакалы, и жестоких, словно разъяренные львы. Сколько караванов разграблено этими нечестивцами, сколько людей полегло от их быстрых кривых сабель, и не сосчитать! Они появлялись ниоткуда и так же стремительно исчезали в никуда. Караваны не спасали ни вооруженная до зубов охрана, ни хитрости и уловки караванщиков.
По слухам, банда обитала где-то в горах в стороне от караванных троп и близких селений, но никто не знал наверняка где. Разбойники никогда не оставляли живых свидетелей. А если кому и посчастливилось пережить набег, то такие разумно помалкивали, от греха, так сказать, подальше. Слухов о разбойниках ходило множество, только толку от них было, как с верблюда мужского пола молока. Одни говорили, будто это вовсе и не люди, а джинны в человеческом обличье под предводительством самого Иблиса; другие уверяли, что это хотя и обычные люди, но наделены они небывалой силой, ловкостью и выносливостью. Были и те, кто подходил к вопросу более прозаично и трезво — обычные удачливые разбойники с большими связями «наверху», иначе откуда они могли знать, когда и куда идет караван, и что он везет. К тому же эмирская стража, как бы в доказательство этой версии, не особо торопилась покончить с бандитами с большой дороги.
Сказать по правде, правы оказались именно последние: тридцать девять разбойников под предводительством Черного Кади и вправду были не вездесущи и не всеведущи — их направлял сороковой «разбойник», сидевший в роскошных покоях эмирского дворца, и имя ему было Мансур. Мансур-хитрый, Мансур-проныра, как его называли придворные меж собой, и был он Главным сборщиком налогов — должность, надо сказать, довольно влиятельная. Да вы и без меня это знаете. К тому же эмир Мухаммед Аль Кашти был крайне доволен своим ретивым служакой: вводились новые налоги, собирались богатые подати, казна трещала по швам, а народ пух с голоду. Но разве кому есть дело до простого люда? Ведь для чего существует чернь? Как уверял Мансур, чернь существует именно для того, чтобы богатые становились еще богаче, и с этим эмир не мог не согласиться, хотя временами и побаивался этой самой черни — нельзя бесконечно затягивать веревку, ведь если она когда-нибудь вдруг лопнет…
Но Мансуру все было мало. Несмотря на забитые доверху золотом, драгоценными камнями и тканями сундуки, Мансур не мог спокойно заснуть, если день не приносил ему хотя бы десяток золотых монет, а лучше целый кошель слепящего глаза своим блеском и ласкающего слух звоном золота. Или два кошеля, нет — три! Да, жадность этого человека могла любого загнать в могилу. И не то что могла, а именно загоняла.
В один из волшебных чарующих восточных вечеров, когда солнце, скатившись за горизонт, расцветило небо пастельными оттенками заката, и на землю опустилась долгожданная прохлада, Мансур, утомленный дневными заботами, жарой и плотным ужином, предавался заслуженному отдыху. Главный сборщик налогов возлежал на мягких пуховых подушках с опустевшей пиалой чая в руке, расслабленно, даже лениво и отрешенно взирая на кружащуюся в танце у фонтана наложницу. В своих воздушных одеждах девушка была похожа на стрекозу, взмахивающую крыльями и перелетающую с места на место. Зрелище это Мансуру давно приелось, и влиятельного господина тянуло в сон. Но вечерний танец был традицией, и довольно мнительный визирь ничего не хотел менять.
— Господин, к вам посетитель, — тихо произнес незаметно приблизившийся слуга, склонившись к самому уху Мансура.
— Наконец-то! Впусти! — оживился Мансур и, не глядя, протянул давно пустую пиалу другому слуге.
Тот спешно наполнил ее, поклонился и отступил в сторону, застыв позади хозяина восковой статуей.
В залу вступил высокий плечистый человек, закутанный с головы до пят во все черное, даже чалма и повязка, прикрывающая нижнюю половину лица, были черны. Его длинный шелковый плащ при ходьбе развевался, вздуваясь и опадая, словно крылья ворона. Взгляд темных глаз цепко держался за фигуру хозяина дома в глубине залы.
Уверенной походкой мужчина стремительно приблизился к Мансуру, поклонился, прижав ладонь к груди, другая рука выудила из-под одежд вместительный кошель и протянула Мансуру.
— Салам алейкум, почтенный Мансур! — густым низким голосом произнес посетитель.
— Салам, салам! Я вижу, твоему делу сопутствовала удача, несравненный Кади, — удовлетворенно кивнул Мансур, как бы нехотя принимая кошель и взвешивая его в руке.
— Обойдемся без имен, уважаемый! — Черный Кади весь напрягся, смерив подозрительным взглядом нового слугу Мансура.
Тот, казалось, вообще ничего не замечал вокруг себя, лишь заботливо прижимал к груди чайник, будто грел его руками.
— Мой новый слуга глух и нем. На этот счет можешь не беспокоиться, — Мансур пошевелился, устраиваясь поудобнее на подушках.
— А что же стало с предыдущим?
— Он был слишком разговорчив, — довольно заперхал Мансур.
— Согласен с вами: болтливость — большой грех.
— Я думаю, ты пришел ко мне не обсуждать достоинства и недостатки моих слуг?
— Истинно так, — вновь склонил голову Черный Кади. — Но у меня плохие новости.
— Что случилось? — Мансур тут же весь подобрался, уставившись в непроницаемые глаза гостя.
— Последний караван, равно как и несколько предыдущих, не оправдали наших надежд…
— Я это заметил по… размеру оплаты, — нахмурил жидкие белесые брови Мансур, еще раз взвесил в руке кошель и засунул его под подушку. — Только вот никак не возьму в толк, в чем здесь проблема.
— Проблема, о великий Мансур, в том, что нельзя безостановочно забивать кур, несущих золотые яйца. Нужно давать возможность им плодиться.
— Я плохо понимаю иносказания, — вяло повел плечами тот. — Говори как есть.
Черный Кади задумчиво пожевал губами под повязкой.
— Караваны редеют. Все меньше торговцев хотят отправлять с ними свои товары, а те, кто рискует, отправляют всякую мелочь. Ведь ни один более или менее крупный караван с дорогими товарами еще не добрался до пункта своего назначения.
— Вай мэ! — возмущенно воскликнул Мансур, расплескав чай на свой дорогой халат и даже не заметив этого. — Неужели я должен беспокоиться об этих грязных торгашах, в своей непомерной жадности любыми способами утаивающих от меня налоги!
— Да, но непомерные налоги также заставят их изыскивать иные возможности сбывать свой товар или вовсе покончить с этим благородным занятием.
— Ну и пусть, — упрямо топнул ногой Мансур. — Появятся другие. Торговля всегда была и будет!
— Сомнительное замечание, — проворчал Черный Кади. — Кто будет торговать себе в убыток?
— Ты предлагаешь, чтобы их убытки покрывал я? — грозно сверкнул глазами Главный сборщик налогов. — Мне кажется, ты заговариваешься, Черный Кади! В конце концов мне не составит большого труда найти другого, более удачливого человека на твое место!
— Да поймите же, дело не во мне! — произнес Черный Кади, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать все, что он думает о методах своего покровителя. — Торговцы не хотят отправлять товары с караванами, и скоро нам просто некого будет грабить!
— Ты так думаешь? — Мансур недоверчиво покосился на своего гостя.
— Уверен, о светлейший! — Черный Кади неохотно склонил голову в очередной раз. — Уже сейчас караваны столь редки, что приходится ждать неделю, а то и две. А вспомните, как было в самом начале. Не проходило дня, чтобы по караванным тропам не прошли хотя бы два или три.
— О-хо-хо, — досадливо покачал головой Мансур. — Ладно, присядь. Мы обсудим твое предложение. Я надеюсь, оно у тебя есть?
— Есть, — кивнул Черный Кади, подбирая плащ и опускаясь напротив Мансура.
— Это хорошо. Ешь, пей и рассказывай, — милостиво предложил Мансур, указывая на остатки своего роскошного ужина.
Черный Кади, из принципа ни к чему не притронувшись, взял пустую пиалу и протянул ее слуге…
А в это время, вернее, одновременно с этим разговором, но через тысячу лет происходил еще один разговор. В старом заброшенном доме из почерневших бревен, покосившемся от времени и вросшим в землю, заседала воровская братия, обсуждавшая причины своих неудач последних двух недель. За кривоногим столом в масляных жирных пятнах, пожженном сигаретами и засыпанным пеплом и остатками еды, сидели трое матерых воров с суровыми пропитыми лицами, хмуро взирая на пустые рюмки. В их желтых, чуть дрожащих пальцах дымились сигареты. Под потолком плавало облако сизого дыма. На продавленном облезлом диване, стоявшем у окна, сидели еще двое, помоложе. Эти отрешенно бросали мелкие монетки, пытаясь попасть ими в банку из-под соленых огурцов. Третий — совсем молодой и красный от негодования — стоял по другую сторону стола. Пальцы его рук то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.
— Не кипишись, Мах, — скрипучим сухим голосом порекомендовал ему один из сидевших за столом — жилистый бородач с красными поросячьими глазками и сильно оттопыренными ушами, за что носил прозвище Лопух.
— Да, Мах, дал ты маху, — хихикнул один из сидящих на диване и, прикрыв один глаз, метнул в банку очередную медяшку, но опять промазал.
— Я Макс, а не Мах! — молодой человек был уже на грани нервного срыва. Еще немного, и он готов был кинуться на сидящих за столом и расквасить эти ненавистные ему рожи.
— Да какой с тебя Макс, — отмахнулся от него другой сидящий за столом, взялся за початую бутылку водки и разлил ее содержимое по мутным рюмкам. — Макс — это максимум, а ты даже на минимум не тянешь. Косой прав: был ты Махом, им и подохнешь!
— Да я… — вскипел Макс, подступая к столу. — Да я вас…
— Остынь, сказали же, — Лопух ловко выхватил из-под пиджака нож и воткнул его в столешницу. Рюмки подпрыгнули. — Сявка ты еще. Слушай старших да мотай на ус, когда отрастет.