Но возвращаться в пещеру ему совершенно не хотелось. Мало ли что могло произойти на этот раз. Это ему тогда повезло — разбойники удалились по своим, разбойным делам, а дух Сим-сим оказался в хорошем (прошу прощения за каламбур) расположении духа. А вдруг именно завтра (или, правильнее сказать, уже сегодня) все случится как раз да наоборот? Что тогда? Прости-прощай, дорогая голова? А ненасытный Касым так и будет преспокойно жить-поживать и дальше и в бороду не дуть?
Али-баба уже сильно жалел, что пошел на поводу у ополоумевшего от блеска золота Касыма, науськанного собственной женой. Сгорел бы этот проклятый дом, ну и шайтан бы с ним! Али-баба наконец отделался бы от назойливого и докучливого соседства, поселившись где-нибудь на другой окраине города в ветхой заброшенной лачуге, коих в городе было предостаточно благодаря заботе эмира и его приближенных о благе народа.
Вот кто его тянул за язык!..
Впрочем, сейчас рассуждать об этом было уже слишком поздно. Али-баба относился к тем людям, которые, дав обещание, стараются исполнить его, и потому ему не оставалось ничего другого, как пойти в горы, войти пещеру, уповая на деловое отсутствие разбойников, и умолять духа дать еще денег, чтобы отвязаться от нападок Касыма. Но вот в чем вопрос: захочет ли оставить его в покое сам Касым, после того как Али-баба выполнит свое обещание (если выполнит, разумеется)? Али-баба не без причины подозревал, что одним мешком дело никак не ограничится, хотя если взять с Касыма расписку…
Но Али-баба был, как вы сами понимаете, еще тот юрист, и о составлении расписок и прочих крючкотворствах имел самое приблизительное понятие. Он даже дарственную на дом с Касыма не смог вытребовать, когда тот сам — никто его за язык не тянул — пообещал. Так что надуть его мог кто угодно, не говоря уж о поднаторевшем в этих вопросах Касыме. Значит, Али-бабе оставалось уповать только на благосклонность судьбы, волю случая и собственный неисчерпаемый оптимизм, хотя его неисчерпаемость даже самому Али-бабе уже казалась слишком преувеличенной.
С такими тягостными мыслями, как вы сами понимаете, заснуть было довольно трудно, и Али-баба, в очередной раз повернувшись на другой бок, вдруг осознал, что сон покинул его окончательно. Осторожно поднявшись с лежанки, Али-баба наскоро собрался, стараясь не разбудить чутко спящую, как и все старики, мать, на цыпочках вышел во двор, и, ежась от влажной предрассветной прохлады, направился в стойло.
Осел, низко повесив голову, дрых, стоя прямо у пустой кормушки, в надежде, что хозяин утром сменит гнев на милость, и он вновь утолит голод, как и подобает ослу его положения.
Однако Али-баба повел себя довольно странно, с точки зрения осла, проснувшегося от тихого шороха у самого его носа.
— И… — начал было осел свою приветственную песнь, как Али-баба бросился к нему и зажал пасть руками.
— Тихо ты, лопоухий, перебудишь всех!
Ослик замер, боясь шевельнуться, а Али-баба долго вслушивался в тишину, потом медленно убрал руки.
— Больше не вздумай крикнуть, а то… — Али-баба снял с гвоздика плетку, которой никогда в жизни не пользовался, и погрозил ей ослу.
Ослик понятливо закивал. Все это очень дурно попахивало, но плетка в руке хозяина обладала даром рассеивать всякие сомнения.
— Вот и хорошо, — шепотом похвалил его Али-баба, отвязывая поводья от столба. — Пошли!
Однако ослику никак не улыбалась тащиться невесть куда посреди ночи, и он заупрямился, давая задний ход.
— Пошли, тебе говорят! Ну? — потянул его к выходу из стойла Али-баба. — Предупреждаю: будешь упрямиться, вообще сегодня еды не получишь.
Это возымело свое действие. Осел, немного подумав, недовольно взмахнул хвостом и поплелся следом за Али-бабой, недоумевая, куда это хозяину приспичило идти в такую рань. Если бы он знал, куда, то ни в жизнь не сдвинуть Али-бабе его с места, даже под угрозой голода и плеточных нагоняев. Но ослик ни о чем не догадывался, а Али-баба на сей счет не распространялся, полагая, что ослу знать цель ночной вылазки совершенно необязательно.
Ночью все ворота города были закрыты, поэтому, пройдя по самой окраине города, Али-баба приблизился к одному из проломов в городской стене и, отодвинув рукой бурно разросшиеся колючки, пропустил вперед осла. Затем протиснулся следом сам. Потревоженная верблюжья колючка зашуршала и вновь скрыла небольшой лаз, в который мог протиснуться разве что осел или человек с небольшой ношей.
О проломах в городской стене знали почти все в городе, но успешно делали вид, что их не существует. Простому люду они давали возможность беспрепятственно и безо всякого контроля покидать город и возвращаться. Стражникам было наплевать на лазы, поскольку их это по большому счету совершенно не касалось. Те, кто должен был чинить стену, чинили ее лишь на бумаге, а деньги, как водится, клали в собственный карман, делясь, разумеется, с теми, кто эти деньги выделял. Сборщики податей, вечно ошивающиеся у ворот и обирающие прибывающий в город люд, тоже знали об этих проломах, но много ли поимеешь с тех, кто ими пользуется? Поэтому Али-баба совершенно ничем не рисковал, покидая город под покровом ночи, и он это прекрасно знал.
Дорога в горы заняла немного времени, ведь эта часть городской стены примыкала почти вплотную к подножию гор, и Али-бабе оставалось лишь не сбиться с намеченного пути в кромешной темноте — ущербная луна, как назло, уже скрылась за горизонтом. Поплутав немного, Али-баба вышел к тому самому месту, где он впервые услышал голоса разбойников, а дальше оставалось лишь пройти вдоль бурного потока, стремительно сбегающего с гор в долину. Обрадовавшись, Али-баба быстро спустился к реке, ведя за собой на поводу сонного ослика, и бодрым шагом заспешил вдоль нее к пещере. Осел тоже узнал местность, и это вселило в его ослиную душу некоторую тревогу. Он заупрямился, упираясь ногами в каменистую дорогу и тряся головой.
— Нашел время, — разозлился на него Али-баба, без толку дергая поводья. — Ну? Пошли! Пошли, кому сказал!
Но осел продолжал упираться, и сдвинуть его с места было невозможно.
— Упрямое животное! — окончательно вышел из себя Али-баба, бросая поводья. — Знай же: если ты сейчас же не перестанешь упрямиться и не будешь вести себя, как подобает порядочному ослу, я сниму с тебя твою любимую уздечку — это раз, — загнул палец Али-баба, — в твоем стойле поселю баранов — это два. От них будет гораздо больше толку! — Али-баба загнул второй палец. — И вместо ячменя и сена ты получишь вот это! — Али-баба соорудил из пальцев знатный кукиш и сунул его ослу под нос.
Осел придирчиво оглядел кукиш со всем сторон, даже понюхал его. Кукиш на его ослиный взгляд оказался слишком пресным и к тому же совершенно непригодным в пищу.
— Так как? — осведомился Али-баба, с вызовом складывая руки на груди. — Что ты решил?
— Иа! — шумно вздохнул ослик и покачал головой. Крыть ему было просто нечем. Он-то знал, Али-баба слов на ветер никогда не бросал.
— Я был уверен, что с тобой можно договориться, — удовлетворенно кивнул Али-баба и, развернувшись, направился вверх по берегу реки.
Осел, все время недовольно фыркая, плелся за ним следом. В конце концов, лучше сразу помереть, чем терпеть унижение от каких-то безмозглых баранов и питаться кукишами. А может, все еще и обойдется, ведь не законченные же изверги эти самые разбойники, чтобы казнить здоровых работящих ослов. Да и какой в том прок?
Перед пещерой было тихо и пусто. Лишь ветер вздымал, закручивая, тонкие пыльные вихри и играл перекати-поле, гоняя его туда-сюда словно мяч. Али-баба, укрывшись за уже знакомым ему камнем, откуда площадка просматривалась вдоль и поперек, долго размышлял, пребывая в глубоком сомнении. Есть ли в пещере разбойники или они ускакали на очередной грабеж — узнать это не представлялось ему возможным. Не придумав ничего путного, Али-баба решил, будь что будет, и небольшими перебежками приблизился вплотную к стене, закрывающей вход в пещеру. Долго не решаясь произнести волшебные слова, он мялся у самого навеса над входом, потом зажмурился и дрожащим голосом едва слышно произнес:
— Сим-сим, откройся, пожалуйста!
Если разбойники в пещере, то сами собой открывающиеся двери должны были до крайности удивить их, а может, даже напугать. Удивление, как известно, лишает разума не хуже страха. На это и рассчитывал Али-баба, готовый в любой момент сорваться с места и задать стрекача. Попробуй потом отыскать его в этой кромешной тьме!
Ужасающий грохот разорвал тишину ночи. Гигантские языки пламени, извивающиеся в бешеном танце и бугрящиеся дымными валами, отодвинули темноту от пещеры, сгустив ее. Жаркое пламя обожгло лицо Али-бабе. Тот, заслонившись руками от нестерпимого жара, осторожно заглянул в пещеру, вытянув шею. Разбойников в пещере не оказалось, лишь вороватые мыши прянули стайками в разные стороны от мешков с зерном.
Али-баба подождал немного и вступил в пещеру. В жилище разбойников дурманяще пахло свежим шашлыком и дымом, струящимся из мангала, из чего Али-баба заключил, что разбойники покинули пещеру совсем недавно и в большой спешке.
— О, друг Али-баба! — прогремело под сводами пещеры. — Ты ли это?
— Я, я, — проворчал Али-баба, который с перепугу едва не поседел. — Здравствуй, добрый дух Сим-сим. Прости, но мог бы ты говорить чуточку потише и не так внезапно. Знаешь ли, я не догадался взять запасных штанов.
— Извини, но я не думал, что ты испугаешься. Рад тебя видеть.
— И я… в смысле, слышать тебя, о дух. Знаешь, я принес тебе куриную ножку, — Али-баба вынул из-за пазухи остатки своего ужина и протянул перед собой, не зная, куда положить.
— Мне? Куриную ножку? — немного растерялся дух. В его голосе послышались дрожь волнения и растерянность. — Но зачем?
— Извини, у меня больше ничего не было, а ты так много для меня сделал.
— Кхм. Спасибо тебе, конечно, — откашлялся дух Сим-сим. — Ты добрый юноша. Но я не ем куриных ножек. И лепешек с шашлыком. И плова. Хотя не прочь был