— Простите, шеф! Скорее вызывайте ифрита! Ну же!
— Какого еще ифрита, болван?
— Который у вас в железной коробочке сидит.
— Это зажигалка!
— Так зажигайте, чего вы медлите!
Махсум опомнился и принялся вновь щелкать колесиком. Огонек вспыхнул. Ахмед тут же ткнул в него факелом. Пламя лизнуло паклю, пропитанную смолой, и весело побежало по ней, чадя и быстро разгораясь.
— Стойте, идиоты, это верблюды! — воскликнул Ахмед, когда потрескивающее, мигающее пламя выхватило из темноты сгрудившихся кучкой у своих животных людей. — Это наш караван!
Разбойники, прекращая метаться, один за другим замирали на месте, оборачиваясь к ярко пламенеющему в ночи светочу.
— Верблюды?
— Как верблюды?
— Караван? Это же караван! Держи их, хватай!
— Ах вы, гады! Прикинулись шайтанами, пустынными гулями! Хотели нас напугать, да? Всех перережу!
Разбойники, пылая гневом и ненавистью, повыхватывали из ножен кривые клинки и медленно пошли на трясущихся от страха людей, в молитвенном жесте протягивающих к разбойникам ладони:
— Не надо! Не губите! Пощадите! Мы не хотели!
— Хватай их! Гаси! — выкрикнул Ахмед, первым бросаясь на богато одетого толстяка, вероятно, владельца каравана.
Высоко вскинув саблю, он полоснул ей сверху вниз, но толстяк успел упасть на песок, закрывая голову руками, и лезвие наискось рассекло два мешка, притороченных меж горбов верблюда. Из мешков на голову караванщика посыпалось зерно. Тот вздрогнул и затих, прикидываясь мертвым.
— Я здесь, Ахмед! — из темноты выскочил Саид. За ним ринулся табун коней, сметая все на своем пути.
— Дурак, кто тебя звал! — в бессильной ярости замахал на него саблей Ахмед. — Куда? Да держи же коней!
— Но мне показалось, ты крикнул «Саид», — растерянно похлопал глазами Стальной Коготь.
— Я крикнул «гаси», глухая ты обезьяна! Уй-юй! — едва успел отскочить в сторонку Ахмед, когда на него налетел, хрипя, первый из коней.
Разбойники шарахнулись в стороны, чтобы не быть затоптанными собственными же конями. Началась настоящая свалка. Кони метались, ржали, спотыкались о падающих им под ноги людей. Разбойники носились, впустую размахивая саблями. Кто-то из них случайно полоснул по веревке, удерживающей сбившихся в кучку рабов, и те решили, что самое время делать ноги. Один из рабов успел выхватить из ножен пробегавшего мимо другого вопящего разбойника, за которым гнался разъяренный по неясной причине верблюд, кинжал и быстро разрезал оставшиеся веревки. Пленники прыснули в стороны, стараясь отбежать как можно дальше от каравана и затаиться в ночи.
Паника в караване усилилась. Никто не мог понять, что происходит. Разбойники не нападали, но и не уходили — это было странно, сильно настораживало и попахивало особо изощренным садизмом, когда жертву сначала стараются запугать до смерти, а лишь потом уже прикончат. Кто-то заметил, что рабы бежали, но сейчас было не до них. Ревели верблюды, ржали кони, почувствовав запах корма. Некормленые целый день, они набрасывались на разорванные мешки, вбирая мягкими губами ячмень и пшеницу вперемежку. Толстяк-караванщик вопил об убытках, колотя себя кулаками по лысой голове и умолял разбойников прикончить его, но тем было не до него. В довершение ко всему кто-то разломал клетки с голубями, и перепуганные птицы принялись метаться меж людей и лошадей, внося свою толику во всеобщую панику и неразбериху.
Факел выбили из рук Махсума, и тот упал на песок. Его тут же затоптали множество ног. Во вновь накрывшей людей непроглядной тьме началась настоящая свалка. Ни крики, ни увещевания главаря не помогали восстановить порядок в разбойничьем войске. Вой, топот, ржание и хрипы невозможно было перекричать.
Махсум, едва не сорвав голос и порядком охрипнув, махнул наконец на все рукой, отошел подальше и уселся на песок, низко повесив голову. Мимо, издевательски чавкая, прошел верблюд, за ним еще один и еще. Слышались людской шепот и неприятные, скребущие душу насмешки. Махсум не шевелился. Ему уже было глубоко на все наплевать.
— Шеф, где вы? Шеф? — прокричал где-то совсем рядом Ахмед.
— Я здесь, — буркнул Махсум не оборачиваясь.
— Мы взяли рабов, шеф! Взяли!
— Я рад за тебя, Ахмед. Очень рад… — вздохнул Махсум и уставился на восток, туда, где на самом горизонте, едва алея, начинало зарождаться утро нового дня.
Касым проснулся рано. За окном только-только забрезжил рассвет, окрашивая небо в желтовато-оранжевые оттенки. С рассветом проснулись первые птицы, осторожно пробуя голос. В другой комнате всхрапывала и причмокивала во сне губами Айгуль, беспокойно ворочались дети.
Касым повернулся на спину и распахнул глаза. Взгляд его остановился на горелой дыре в потолке. На краю дыры сидела крупная ворона и, вывернув вправо голову, пристально разглядывала Касыма одним глазом.
— Кыш! — сказал ей Касым, не особо, впрочем, рассчитывая на успех.
— Кар! — ответила ему ворона и, повернув голову, уставилась другим глазом.
— Ну и… шайтан с тобой.
В комнате до сих пор пахло дымом, а стены и пол все еще были влажными от пролитой на них воды. Касым досадливо поморщился, почесал бок и, кряхтя, поднялся с постели. Ежась от утренней прохлады, он спешно накинул на плечи халат, обулся в разношенные шлепанцы и, широко зевая, поплелся во двор. Ему показалось, что скрипнула калитка на половине Али-бабы. Ну, он ему сейчас задаст, он ему покажет, как будить людей в такую рань! А может, это Али-баба уже отправился за мешком золота, как и обещал? Хорошо бы…
Впрочем, вчерашний задор у Касыма уже несколько прошел, и теперь он ощущал горький осадок от всего, что натворил вчера: поругался с Али-бабой на пустом месте, вывел из себя соседа, получив горшком по голове, и с дури поджег собственный дом — он до сих пор не мог взять в толк, зачем ему это вообще понадобилось. Касыму едва ли не впервые в жизни стало стыдно. Совсем немножко, правда, но этого хватило, чтобы Касым усомнился, а нужен ли ему еще один мешок золота, и не дороже ли этого самого мешка нормальные отношения с братом, в смысле, с односторонней выгодой. А вдруг Али-баба возьмет, да и переедет куда-нибудь подальше от Касыма, что ему тогда останется делать? Работать самому или нанимать слуг, чтобы ходили на рынок, рубили дрова и готовили лепешки? Так никаких денег не напасешься! А если Али-баба вообще из-за этого проклятого золота сгинет — ведь явно здесь дело нечисто! — что тогда?
Касым, мучимый сомнениями, решил остановить брата, пока тот еще не ушел слишком далеко, но, к его удивлению, Али-баба был все еще во дворе, когда Касым впопыхах ворвался на его половину.
— Ох, Али-баба! Хорошо, что ты здесь! — обрадовался Касым, вразвалочку, на гусиный манер, подбегая к брату.
— Чего тебе, кровосос? — грубо бросил ему Али-баба вместо приветствия.
— Я кровосос? Я? Ай-яй, как тебе не стыдно! — опешил Касым, но тут же взял себя в руки, изобразив на лице подобие благочестия и смирения. — Послушай, брат, давай не будем ругаться, а?
— А я с тобой, между прочим, и не ругался, — ответил Али-баба, расседлывая усталого осла и засыпая ему в кормушку остатки зерна вперемешку с сеном. — Это ты на меня набросился вчера, как дикий коршун на хромую куропатку.
— Э-э, знаешь, у меня вчера все пошло наперекосяк.
— Я заметил. Это от жадности.
— Да… — Касым смущенно повертел в пальцах петельку на халате. — То есть, нет! Я вовсе не жадный. И, знаешь что, мне не нужен этот мешок! Вот! — выдал на одном дыхании Касым, и вдруг почувствовал, как у него полегчало на душе. Он даже широко улыбнулся от умиления за самого себя.
— То есть, ты хочешь мне вернуть те полмешка, что ты у меня вчера забрал?
— Ты что, макового семени объелся?! — брови Касыма поползли на лоб. — Полмешка — это моя честная, законная доля. Я говорю о том мешке, что ты…
И тут взгляд Касыма случайно наткнулся на валявшийся в стойле у ног осла еще один крутобокий мешок, точь-в-точь такой, как тот, что вчера Касым утащил к себе. Только этот был полон золота до краев.
У Касыма враз перехватило дыхание, а на лбу выступила невольная испарена.
— Что? Как это? Когда?
Али-баба проследил за взглядом брата и спокойно задвинул ногой мешок в угол, подальше с глаз долой.
— Ты уже был там и принес еще один мешок? — хрипло проговорил Касым облизнувшись.
— А тебе-то что за дело? Ты только сейчас сказал, что тебе этот мешок без надобности.
— Сказал! Но это… это нечестно с твоей стороны! Ты обещал его мне! — ткнул себя в грудь Касым. — Разве не так?
— Я вижу, ты не хозяин своему слову, Касым, — покачал головой Али-баба, складывая руки на груди. — Сначала пообещал мне дом и позабыл об этом; сейчас сказал, что мешок тебе не нужен, а стоило тебе его увидеть, как он тебе опять понадобился.
— Но я же не знал, что ты его припер! Я честный человек, и потому согласен на половину! — Касым ринулся вперед, но Али-баба, шагнув в сторону, загородил собой проход в стойло. Касым отшатнулся назад. — Ты что? Что ты себе позволяешь?
— Из этого мешка ты не получишь ни монеты! — жестко отрезал Али-баба.
— Как это? Ты в своем уме?
— Тот, кто мне его дал, напрочь запретил давать его тебе.
— Врешь, брат! Думаешь, ты хитрее меня? Думаешь, меня можно так просто обмануть? Признавайся, кто тебе его дал!
— В том нет секрета, — пожал плечами Али-баба. — Мне его дал дух.
— Дух? — Касым основательно побледнел, глаза его округлились, а нижняя челюсть отвалилась, удобно устроившись на его рыхлой груди. — К-какой дух?
— Самый обычный. Тот, что охраняет сокровища. И он еще сказал следующее: если ты, жадный боров, посягнешь на деньги Али-бабы, то он будет являться к тебе во сне, пока ты не двинешь эти… как их… во, ласты!
Касым икнул, глаза его затуманились и он начал медленно оседать на землю.
— Ах, чтоб тебя! — Али-баба кинулся к брату и в последний момент успел подхватить того подмышки. Оттащив Касыма в сторонку, он аккуратно прислонил бесчувственное тело к стволу яблони и выпрямился.