— Припадочный какой-то. Вроде ничего такого не сказал.
Касым уже приходил в себя, мыча что-то невразумительное. Али-баба сбегал к большому кувшину с водой, зачерпнул из него ладонями и побрызгал на лицо Касыма.
— О-о-о! — протянул тот, отирая влажное лицо пухлой розовой ладонью, не знавшей трудовых мозолей. — Али-баба? — он с трудом сфокусировал взгляд на брате.
— Ты угадал, это я.
— Скажи, что ты пошутил! — Касым резко подался вперед, вцепляясь в рубаху Али-бабы.
— И не подумаю! — вырвался тот, презрительно вскидывая подбородок. — А если не веришь, то возьми и проверь. Вон мешок — бери и тащи его к себе. А завтра расскажешь мне, хорошо ли ты выспался.
Касым покосился на мешок, потом на Али-бабу и судорожно сглотнул.
— Знаешь, я думаю, это слишком много золота для меня. Мне хватит и того, что мы уже поделили с тобой.
— Уже лучше, — криво усмехнулся Али-баба. — Да, чуть не забыл! — он засунул руку за пазуху и вынул оттуда мошну. Позвенев деньгами над ухом Касыма, он кинул ему кошелек. — Это тебе.
— Мне? — Касым ловко поймал мошну и крепко, словно родное дитя, прижал к груди.
— Тебе, тебе. От духа.
— Ай! — Касым отбросил мошну от себя и поджал ноги, словно это был вовсе не кошелек, полный монет, а гремучая змея.
— Не бойся, бери. Это правда тебе. Задаток.
— Задаток? — заинтересовался Касым, но мошну поднимать все же не стал. — Задаток дают за что-то.
— Я рассказал духу, что ты хороший певец, и он захотел тебя послушать. И еще велел передать тебе немного денег. Но если ты отказываешься… — Али-баба наклонился, собираясь поднять мошну, но Касым с невероятной для него резвостью бросился на землю и сграбастал мошну.
— Нет! Я не отказываюсь! — он быстро спрятал кошель за пазуху и погладил его через рубаху. — Я очень хороший певец. А твой дух, он богатый?
— О, ты не представляешь, насколько!
— А сколько он платит за каждую песню? — страх у Касыма, похоже, пошел на убыль, как только разговор зашел о легких деньгах.
— Знаешь, тебе лучше это уточнить у него самого. Я как-то не подумал спросить его об этом.
— Вот в этом весь ты! — пожурил брата Касым, поднимаясь с земли. — Вечно думаешь только о себе.
— А я беру пример с тебя.
— Некогда мне с тобой болтать! — важно заявил Касым. — Меня ждут! Рассказывай, как найти этого твоего духа.
— Охотно расскажу, только я бы не советовал идти тебе именно сейчас.
— Я не нуждаюсь в советах какого-то грязного оборванца! — с презрительным высокомерием фыркнул Касым, огладив бороду.
— Смотри, я предупредил. Разбойникам может очень не понравиться, что ты незваным притащился в их пещеру.
— Каким еще разбойникам? Что ты мелешь, пустозвон?
— А тем самым, которых никто поймать не может.
— «Коршуны пустыни»! — охнул Касым. Коленки у него заметно задрожали.
— Они самые. Да ты никак испугался, брат!
— Никого я не испугался! Говори, где эта пещера!
— Ладно, скажу… но лучше бы ты туда не ходил, а?
— Я знаю, почему ты меня отговариваешь, — хитро прищурил один глаз Касым, тряся указательным пальцем. — Ты хочешь сам все золото захапать!
— Ну, разумеется!
— Говори, где пещера! Быстро! — надменно упер руки в бока Касым. — А не то я за себя не отвечаю.
— Главное, чтобы тебе не пришлось отвечать перед разбойниками, — покачал головой Али-баба.
— Ты долго будешь надо мной издеваться, отродье полудохлого верблюда? Говори сейчас же! — топнул ногой Касым, выходя из себя.
— Хорошо, только обещай дождаться, пока разбойники не уедут по делам, и только потом входи в пещеру.
— Обещаю, обещаю! — покивал головой Касым. — Говори уже.
— Ну что ж, в таком случае распахни свои уши пошире и внимай мне, о брат мой, как птица вбирает крыльями упругий ветер, как серна тянется за горным цветком, как!.. — Али-баба для усиления эффекта медленно воздел широко разведенные в стороны руки.
— Али-баба, если ты сейчас же не прекратишь и не скажешь мне, где находится эта проклятая пещера, то я, клянусь своими тапками, огрею тебя чем-нибудь тяжелым по твоей пустой голове, так и знай!
— Нет в тебе ни капли поэзии, Касым, — немного обиделся Али-баба на брата. — Хорошо, слушай…
Глава 10. Чьи в пещере мешки
— Ну и как же это называется, господа хорошие? — Махсум, сидя на выступе скалы, похожем на трон, тяжелым взглядом исподлобья обводил застывших перед ним навытяжку разбойников. Разбойники краснели, стыдливо отводили глаза и помалкивали. — Как, я вас спрашиваю?
— Но, шеф, — осторожно подал голос Ахмед, быстро вертя в руках тюбетейку. — Мы ведь взяли богатый улов!
— Что ты называешь богатым уловом, Ахмед? — взгляд Махсума уперся в лицо телохранителя, и тот сжался, скукожился, видно, в попытке стать совсем маленьким и незаметным. — Дряхлый беззубый старик, который просто не смог сбежать, мальчишка, не убежавший ради собственно деда, и смазливая девчонка, по собственной глупости запутавшаяся в веревках? Это, по-твоему, богатый улов?
— Э, да, то есть… я не знаю, шеф, — виновато повесил голову Ахмед.
— Гениальная, прекрасно спланированная мной операция непременно должна была принести нам чистоганом тридцать рабов и восстановить наши честь и славное имя. Всего-то и нужно было, что встретить караван и обобрать его до нитки! А что получилось?
— Что? — наивно спросил Ахмед. Остальные предпочитали помалкивать.
— Ты издеваешься надо мной или правда не знаешь? — правая бровь Махсума взлетела вверх, изгибаясь вопросительным знаком.
— Нет, то есть, да… Ну вот, вы меня совсем запутали, шеф! — помотал головой Ахмед, словно избавляясь о наваждения.
— Хорошо, я скажу вам, что произошло, — Махсум подался вперед, упирая руки в колени. — Начнем с того, что вы умудрились заблудиться. Вы, которые полжизни провели в пустыне, заблудились в трех соснах! Мне простительно: я никогда до этого не бывал в пустыне. Но вы, вы!
Хмурые лица разбойников потемнели еще больше. Одни уставились в потолок; другие сконфуженно опустили глаза; третьи, вертя головой, делали вид, будто говорят не про них.
— Я, правда, не совсем понял, при чем здесь сосны, — осторожно вставил Ахмед, — но мы еще ни разу не нападали ночью. А зажечь факелы вы не разрешили.
Махсум выдержал эффектную паузу, стараясь подавить в себе раздражение, непозволительное персоне его положения.
— Поясняю для особо одаренных…
— Спасибо, шеф! — обрадовался Ахмед, преданно взирая на своего главаря, но тот, проигнорировав его слова, повторил:
— Поясняю для особо одаренных: караван мог заметить факелы еще издалека и затаиться. С факелами мы были бы заметнее, чем чирь на лбу.
— Я об этом не подумал, — рассеянно почесал макушку Ахмед, а остальные разбойники начали тихонько перешептываться — им тоже эта мысль не приходила в голову.
— И почему я этому не удивляюсь? — со вздохом покачал головой Махсум.
— Вероятно, потому, что вас трудно чем-нибудь удивить, о мудрейший из шефов! — льстиво заметил Ахмед.
— Но вам это удалось!
— Правда? — в душе Ахмеда затеплилась надежда на то, что Махсум все-таки сменил гнев на милость.
— Можешь не сомневаться. Кое-кто — не будем называть его имени — сорвал всю операцию, потому что все время вертелся, словно у него в заднице застрял во-от такой гвоздь, — Махсум отмерил полруки и продемонстрировал ее Ахмеду, — и не смог отличить тушканчика от верблюда, наступившего ему на спину.
— Это, вообще-то, вы говорили, что тушканчик, — поправил его Ахмед. — А я подумал, медведь.
— Ты хочешь сказать, медведь больше похож на верблюда, чем тушканчик?
— Ну-у…
— В результате никто из вас не заметил, как караван идет прямо по вашим пустым головам.
Здесь уже крыть было нечем, и Ахмед резонно решил промолчать.
— Далее, — Махсум собрал суровые складки на лбу, — когда все-таки выяснилось, что это караван, а не стадо медведей или тушканчиков и пришло время нападать, появился этот Стальной Хмырь…
— Я Коготь, — ворчливо поправил его Саид, почесывая шрам на лице. — Стальной Коготь. Неужели так трудно запомнить?
— Хмырь! — раздраженно повторил Махсум. — Чугунный болван, тупой и глухой к тому же, как вон тот ваш аксакал!
— Шакал? Я не шакал! — вскинулся старик, опиравшийся обеими руками на саблю, словно на клюку. — Сам ты, молокосос, шакал облезлый!
— Хабиб-ако, он сказал «аксакал»! — крикнул возмущенному старику в самое ухо разбойник, стоявший рядом с ним.
— А, ну энтоть другое дело! — закивал тот. — Совсем другое. Извини, я не расслышал.
— Разобрались? — подождав немного, поинтересовался Махсум.
— Да, продолжайте, шеф, — разрешил Ахмед.
— Так вот, этот хмырь, которого никто не звал, выпустил коней и, повторяю, окончательно запорол все дело! Ахмед?
— Я здесь, шеф! — сделал шаг вперед разбойник, вытягиваясь «во фрунт».
— Какого лешего тебе понадобилось нападать на этого жирного борова?
— Не понял, шеф, — растерянно, честными глазами уставился Ахмед на своего предводителя.
— Повторяю свой вопрос: на кой тебе понадобилось махать саблей? Мы должны были забрать рабов и по-тихому слинять.
— Но, шеф! Мы никогда не оставляем в живых свидетелей.
— Правда?
— Да! — Ахмед рванул рубаху на груди.
— Я заметил.
— И если бы не кони…
— И не медведь с тушканчиком.
— Шеф, это уже не смешно, — надулся Ахмед.
— Совсем не смешно. А знаете, что будет дальше?
— Что?
— Один караван, добравшись до конечной станции, расскажет, что «Коршуны пустыни» — это рохли, строящие куличики из песка тюбетейками (о, прости — чалмами!), сборище младенцев в коротких штанишках, и их может обобрать каждый, кому не лень. А второй караван разнесет по всему свету, что лучше всего ходить ночью, потому что те же «Коршуны пустыни» — это вовсе и не коршуны, а слепые и глухие филины.
— Но шеф, филин как раз очень хорошо слышит и видит ночью, как днем, — не вытерпев, внес поправку Ахмед. — А вот у меня в детстве была свинья-альбинос — так та ни шайтана не слышала и не видела. Так что я с вашего дозволения заменил бы филина на эту самую свинью.