— Ай-яй, как вы могли подумать такое обо мне. Это не мне, а Начальнику стражи. И еще тому, кто знает больше нас обо всем этом деле. Помните, я говорил о таком ма-аленьком человечке? Но если вы не согласны…
— Этому оборванцу, который донес на меня? Ему ничего не дам!
— У оборванцев очень длинный язык. Очень. Вы коровий видели? Так вот у него в два раза длиннее, — Халим, склонив голову к плечу, выжидающе уставился на Мансура.
— А-а, согласен, согласен.
— Хорошо! С вас шестьсот золотых, уважаемый, и покончим с этим.
— Ох! — Мансура качнуло, он схватился за сердце, хватая ртом воздух. Халим невозмутимо ждал, постукивая кончиками пальцев по рукоятке кинжала, заткнутого за пояс, когда закончится этот цирк.
Видя, что Халима ничем не пронять, Мансуру не осталось ничего другого, как вытащить из-под подушек мешок и отсчитать шестьсот монет. Делал он это нарочито медленно, доставая по одной монетке и складывая их в столбики по десять монет. Каждый столбик он любовно поправлял, выравнивая монетки. Халим терпеливо ждал. Мансур все больше надувался.
— Вот ваши деньги! — наконец произнес Мансур, отодвигаясь от шестидесяти столбиков. — Забирайте и оставьте меня, бездушный вы человек.
— Ну почему же бездушный? — Халим вытащил, видимо, заранее заготовленные мошны, в каждую из которых помещалось по двести золотых и, пройдя к разложенным на полу монетам, принялся их складывать в мешочки. — Я очень даже душевный и добрый человек. Ведь я пошел не к эмиру, а к вам, почтеннейший.
Мансур только поморщился.
— Ну вот, все разрешилось как нельзя лучше, — Халим завязал мешочки, приторочил два из них к своему поясу по одному с каждой стороны и, прикрыв их халатом, направился к дверям. Другой он нес в руке, подбрасывая его.
— Гнусный шакал, — тихо проговорил ему вслед Мансур, в бессильной злобе прикусывая угол подушки, — змея паршивая, верблюд облезлый!
— Что вы сказали? — обернулся к нему Халим.
— Я сказал: заходите еще, уважаемый Халим. Всегда рад вас видеть, — чуть склонил голову Мансур и опять добавил полушепотом: — Чтоб ты сдох, ишак проклятый!
— Обязательно воспользуюсь вашим предложением. Я думаю, у меня еще появится для этого повод, — ответил Халим и вышел.
Дверь за ним закрылась.
— Ы-ы-ы! — Мансур упал на подушки и заколотил по ним кулаками. — Ох, я несчастный! Ну, погоди, Халим, еще сочтемся! Я тебе все припомню… Слуга!
Сбоку от Мансура тут же возник слуга, застыв в поклоне.
— Слушаю, мой господин?
— Вы нашли мою драгоценную табакерку?
— Ищем, мой господин, — еще ниже склонился слуга.
— Повешу, четвертую, посажу на кол! — окончательно разбушевался Мансур, срывая злость на ни в чем не повинном слуге. — Нет, сначала посажу на кол, а потом повешу.
— Вы так добры, мой господин, — съязвив, опять поклонился слуга.
— Пошел вон, дурак! Слышишь? Вон!
— Слушаюсь. А табакерка? Что с ней?
— О Аллах, за какие грехи ты наградил меня такими слугами? — застонал визирь, закрывая лицо ладонью. — Искать! Искать день и ночь! Моя любимая табакерка, мои деньги, — Мансур отнял ладонь от лица, схватил изрядно похудевший мешок, крепко прижав его к груди, и закачался из стороны в сторону.
Слуга, незаметно покрутив пальцем у виска, неслышно вышел вон, оставив своего хозяина наедине с его горем.
Глава 15. Дом для Али-бабы
Что у Марджины слово не расходится с делом, выяснилось сразу же после обеда. Али-баба, собравшийся было вздремнуть часок-другой, развалившись на топчане под виноградником, был выведен из дремотного состояния тем, что его кто-то нещадно теребил за рубаху.
— Ну, мама, дайте поспать! — дернул плечом Али-баба и повернулся на левый бок, почесав одну ногу об другую.
— Мама? Я тебе не мама! — Марджина заправила под платок выбившуюся из-под него прядь волос и вновь принялась трясти Али-бабу. — Вставай, лежебока.
— Отвяжись, дай поспать, — огрызнулся Али-баба, не открывая глаз.
— Не отвяжусь. Вставай и пошли.
— Да никуда я не пойду! Я спать хочу.
— Пойдешь?
— Нет!
— Ах, так! — Марджина опрокинула заранее заготовленную пиалу воды на голову Али-бабы. — Вот тебе.
— Ты что, очумела? — вскочил Али-баба, отирая мокрое лицо ладонью. Сон мгновенно улетучился.
— Извини, я же предупредила тебя.
— Ничего ты меня не предупреждала.
— Предупреждала. Я сказала: «Ах, так!»
— Это, по-твоему, предупреждение? — Али-баба оправил мокрый ворот рубахи, взял тюбетейку и раздосадованно хлопнул ей себя по голове.
— А разве нет?
— Да ну тебя, навязалась тоже на мою голову!
Марджина надула губки и отвернулась.
— Ладно, чего тебе надо? — Али-баба был человеком отходчивым и незлопамятным, а что не дали поспать, так это, может, даже и к лучшему, а то потом всю ночь глаз не сможет сомкнуть.
— Ты сказал, тебе нужен новый дом, вот я и подумала, что самое время пойти поискать его.
— Это ты сказала, а не я. А мне и здесь вовсе неплохо.
— Плохо. А будет еще хуже, — предупредила Али-бабу Марджина.
— О Аллах всемогущий, зачем ты создал женщин! — воскликнул в порыве отчаяния Али-баба, сползая с топчана и обуваясь. — Это же сущий…
— Что? — спросила его мать, отрываясь от тандыра, в который она закладывала дрова. В руках у нее была тяжелая кочерга.
— Нет, ничего, мама, — пробормотал Али-баба. — Пошли, ведь не отвяжешься же, — сказал он Марджине, подтягивая бечеву на вечно норовящих сползти штанах.
— Не отвяжусь, — подтвердила Марджина, кивнув. В ее глазах плясали веселые озорные огоньки.
— И где же ты собираешься искать нам новый дом? — спросил Али-баба, когда они вместе вышли за калитку.
— Думаю, надо поспрашивать на базаре, не продает ли кто приличный дом.
— Только не очень дорогой, — сразу предупредил девушку Али-баба. Тратиться на покупку дома, тем более, дорогого у него не было никакого желания.
— Разумеется! Чем дешевле, тем лучше. Мы не богачи какие-нибудь, — сказала она с презрением в голосе, — и нам вполне подойдет небольшой двухэтажный домик на десять комнат.
— А почему сразу не трехэтажный или четырех? — нахмурился Али-баба.
— Я пошутила, — засмеялась Марджина. — У тебя был такой вид.
— Какой?
— А никакой, смешной. Ты ведь ждал, что я скажу: «двухэтажный на десять комнат»?
— Нет, не ждал, — буркнул, отворачиваясь, Али-баба, и делая вид, будто разглядывает что-то в конце совершенно пустой улицы, уходящей вбок.
— Не ври. У тебя не получается.
— Знаю.
— Ну вот, я подумала, дом должен быть просторным, с большим двором и обязательно с воротами.
— Воротами? — удивился Али-баба. — Мы всю жизнь неплохо жили и без этих самых ворот.
— Плохо жили, — вновь не согласилась с ним Марджина.
— Плохо, — подтвердил Али-баба, уставившись себе под ноги.
— Но ты не переживай, теперь все будет по-другому.
— Покою уж точно не дождешься.
— Покой? Что такое покой?
— Это когда после обеда можно поваляться всласть на топчане, и тебя никто не тащит смотреть дома.
— Это лень, а не покой. А покой — это когда на душе спокойно.
Али-баба удивленно уставился на Марджину, бодро вышагивающую рядом с ним босыми ногами по пыльной горячей дороге, мощеной булыжником. Но ничего не сказал в ответ. По большому счету она права, и крыть Али-бабе было нечем. Но все-таки как же неплохо было бы сейчас немного, хоть самую малость поспать…
— Тебе надо купить обувь, — заметил он.
— А разве сейчас зима?
— Нет, но…
— Значит, это подождет.
На базаре, как всегда, было шумно и людно. Одни продавали, без устали и жалости к собственным глоткам, расхваливая свой товар; другие покупали, торгуясь до пены у рта; третьи просто глазели, как продают первые и покупают вторые. Были и те, кому ни до чего не было дела. Они не кричали, не смотрели и ни к чему не прислушивались — они ждали, когда к ним обратятся те, кому нужны их услуги. Это были грузчики, носильщики, арбакеши и те торговцы, товар которых не лежал на прилавках, а хранился в их головах или пыльных бумагах, но при этом стоил очень и очень дорого. К последним-то и направлялись Али-баба с Марджиной.
Лавка одного из скупщиков старья и более дорогих вещей Акрам-бея располагалась на самом краю базарной площади, вплотную примыкая к дворцовой стене и богатым домам. Сам Акрам-бей в данный момент сидел на коврике возле своего дома, щурясь на полуденное солнце. По лицу его блуждала безмятежная благодушная улыбка. В одной руке он держал пиалу с зеленым чаем, а другой довольно и сыто поглаживал внушительный живот, выпиравший из-под новенького халата.
— Это здесь, — шепнула Али-бабе на ухо Марджина, когда они уже почти приблизились к дому скупщика старья. — Мой отец, пока был жив, часто приносил этому живоглоту всякий хлам, который находил… в общем, находил и все.
— Ты смеешься надо мной? — также тихо отозвался Али-баба. — Да ведь это самый жадный пройдоха на всем базаре.
— Есть и пожаднее. Но, возможно, именно у него найдется то, что нам нужно.
— Ты так считаешь?
— Ничего я не считаю, а только всегда лучше спросить, — серьезно ответила Али-бабе Марджина, ускоряя шаг.
Али-баба быстро нагнал девушку и пошел рядом, загребая чувяками пыль. Мимо них проехала арба, груженная домашней утварью и дорогими тканями — кому-то из торговцев, видимо, подвезли товар. Али-баба решил от нечего делать проследить за арбой, но та вскоре свернула за угол и скрылась из глаз. Али-баба почему-то расстроился. Он на миг представил себе, как сидит в своей лавке, а эта арба с товаром подъезжает к нему, и возница…
— Что угодно молодым людям? — гнусавый утробный голос заставил Али-бабу отвлечься от приятных фантазий.
— Салам алейкум, почтенный Акрам-бей! — первой поздоровалась Марджина.
— Салам! Ох, никак Марджина! — обрадовался толстяк. — Давненько вас с отцом не было видно. Как он?