И тут наверху что-то громко хрустнуло. Мункар закачался из стороны в сторону, размахивая широкими крыльями, а потом вдруг понесся на и без того перепуганных гулей.
— О-о-о! — вопил Мункар, планируя над столом.
— А-а-а! — гули вскочили и заметались по комнате.
Олим-кирдык шустро забрался под стол и затих там, а его жена Юмюм-хана случайно зацепила лампу, стоявшую на столе, и та опрокинулась. Масло пролилось на платье гуль-жены и мгновенно вспыхнуло, пламенной дорожкой разбегаясь по одежде. Юмюм-хана, вереща от страха и обжигающей боли, бросилась к двери, но там ее ждала Смерть с косой наизготовку. Коса с шипением рассекла воздух, но Юмюм-хана, уже ничего не соображая, поднырнула под нее и, объятая пламенем, подвывая, на четвереньках вылетела вон из комнаты.
Тем временем Мункар, завершив свой полет, грохнулся на стол. Стол с покойником перевернулся, а сам покойный мулла сполз на спрятавшегося под столом Олим-кирдыка, повиснув на нем. Не помня себя от ужаса, Олим-кирдык взвизгнул, отпихнул от себя приставучего муллу, решив, будто тот решил ему отомстить лично, и бросился к окну. Но тут начавший проседать над его головой потолок, затрещал, пошел трещинами и проломился, и на голову несчастного гуля обрушился кто-то еще, удобно устроившись у него на шее, свесив ножки и вцепившись в его и без того небогатую шевелюру. Решив, что это на подмогу Мункару прибыл его брат Накир, Олим-кирдык взвыл не своим голосом и попытался сбросить со своей шеи седока, но тот только сильнее вцепился в его жидкие кудри, при этом что-то крича и колотя пятками по груди. Наматывая круги по комнате с седоком на шее, очумевший гуль наконец заметил окно и, подлетев к нему, вынес его вместе с рамой и, оглашая спящий город душераздирающими воплями, скрылся в ночи.
— О-ох! — Мункар приподнялся с пола на руках, сел на пол, отодвинул ногой в сторону лежащий на боку стол и провел правой рукой по волосам. — Что это было?
— Али-баба, ты в порядке? — к нему подбежала Смерть-Марджина, отбрасывая в сторону косу, и присела на корточки.
— Я… не знаю. Не уверен, — помотал головой Али-баба, приходя в себя. — Кажется, да, — он заметил торчащее из-за левого плеча помятое крыло, схватился за него, оторвал и отбросил в сторону. — А где эти, гули?
— Они бежали! — воскликнула Марджина. — О, как они бежали!
— Это плохо, — Али-баба, морщась от боли в боку, поднялся на ноги. — Нужно было их того…
— Я думаю, после пережитого они уже сюда ни за что не вернутся.
— Хорошо бы. Но я так и не понял, что произошло? Все шло, как по маслу, а потом меня вдруг бросило вперед, прямо на этих поганых гулей, и я…
Али-баба замолк прислушавшись.
Из высаженного напрочь окна донеслись натужное сопение и возня. Марджина, тихонько вскрикнув, прижалась к Али-бабе, и тот непроизвольно обнял девушку, прижав ее к своей груди.
— Кто это? — тихонько пискнула Марджина.
— Не знаю, — глухо отозвался Али-баба. Он протянул руку, нащупал ножку стола, с треском отломил ее и воздел над головой. — Выходи, кто там есть?
— Да я это, я, — проскрипел старушечий голос, и в проеме окна возникла взлохмаченная голова матери Али-бабы. Лицо у нее было сплошь перепачкано грязью, а в волосах запутался всякий сор. — Дом совсем прогнил, а этого проклятого бондаря нужно на кол посадить за никчемную работу.
— Фу-у, мама! Зачем так пугать, — выдохнул Али-баба, опуская импровизированное оружие.
— Испугался он, а мне какого, по-твоему? Сначала этот ваш ворот заклинило, потом он треснул напополам, и веревка сорвалась, ударив меня по ногам, а потом еще этот гнилой пол, чтоб он провалился! — старушка, пыхтя, взобралась в окно и спустила ноги на пол. — Хоть бы помог матери, стоишь истуканом.
— Мама, он и провалился. А войти можно было и через дверь.
— Да, ты прав. Я об этом не подумала, — пригладила растрепанные волосы старушка. — И отпусти наконец Марджину! Чего ты в нее вцепился?
Марджина, зардевшись, отодвинулась от Али-бабы, застенчиво опустив глаза.
— Кхм! — смущенный Али-баба похлопал в ладоши. — Да… А здорово ты это с мышами придумала.
— Тебе понравилось? — заулыбалась Марджина, весьма довольная похвалой в свой адрес. — А знаешь, как я измучилась к их спинам светлячков приделывать — знала бы, никогда бы за это не взялась. Да еще лезть на дерево и сыпать им на головы зерно…
— Послушайте, а где Ибрагим?
— Тут я, — многострадальный сосед Али-бабы Ибрагим, изображавший муллу на смертном одре, кряхтя, выполз из-за стола на карачках. Вид у него был не очень.
— Ну, слава Аллаху! — обрадовался Али-баба, кидаясь к Ибрагиму и помогая тому подняться на ноги. — Ибрагим, как ты?
— Чтоб я еще раз связался с вашей семейкой! — проворчал Ибрагим, отряхиваясь от пыли. — То ненормальный Касым песни по ночам орет, то костры на доме разводите, а теперь вот с озверевшим гулем пришлось бороться. Все, хватит с меня!
— Да все же отлично получилось! Особенно с кровью.
— Знаешь, Али-баба — это была вовсе не кровь, а, как бы это сказать… в общем, испугался я сильно. Так что мне не помешало бы справить новые штаны.
Марджина, отвернувшись, хихикнула.
— И ничего смешного, между прочим, — обиделся Ибрагим, прячась за столешницей. — Со всяким может случиться.
— Не переживай, справим мы тебе новые штаны, — пообещал Али-баба. — Главное, что мы от паршивых гулей город избавили.
— Это да, — согласился с ним Ибрагим, и это была чистейшая правда.
Гули действительно позорно бежали из города, бросив и дом, и работу, и место своего пропитания. Остановились они лишь за стенами города на краю пустыни. Немного отдышавшись, они опустились на холодный песок и переглянулись.
— Я такого ужаса еще ни разу в жизни не испытывал, — сказал Олим-кирдык жене.
— Я тоже, — честно призналась Юмюм-хана.
— Хорошо, что мы от них убежали. Надеюсь, они нас не догонят.
— Я тоже.
— Знаешь, ну его этот город! — вздохнул Олим-кирдык.
— Ага.
— Мы все-таки пустынные гули, и мне давно хотелось на волю.
— И мне.
— Знаешь, у тебя нос того, — приглядевшись к лицу жены, показал пальцем Олим-кирдык. — Набок смотрит. Это, наверное, на всю жизнь.
— А тебе чего? — разозлилась на мужа Юмюм-хана. — Это ведь ты, трус несчастный, меня вперед себя в дом послал.
— Нет, я тебе говорил, что туда не надо ходить, — уточнил Олим-кирдык.
— Говорил, не говорил! Вот щас тебе тоже сверну носопырку на бок, будешь у меня знать. Нос ему, видишь ли, мой не нравится!
— А знаешь, тебе так даже больше идет, — спешно выкрутился Олим-кирдык. — Необычно, по крайней мере. Я слышал, сейчас это очень модно, особенно на левую сторону.
— Правда?
— Правда, правда, чего мне врать-то. Только вот жаль, поужинать так и не успели…
Карим очухался далеко за полночь. Раскрыв глаза, он лежал некоторое время, глядя в высокий дощатый темный потолок и пытаясь припомнить, что с ним произошло. Бежал, поскользнулся, упал в реку, едва не утонул. Во что-то больно въехал головой — голова до сих пор побаливала, — но, главное, жив остался и от разбойников скрылся. Но где же это он? На родной дом Касыма это мало походило, на разбойничью пещеру — тем более. Может, кто его подобрал?
«Подобрал! — испугался Касым и захлопал себя по одежде. — Ну вот, так и знал, — расстроился он, — последние деньги сперли».
Касым приподнялся на локтях и повернулся набок. В темноте было плохо видно, но он разглядел, что лежит на мешках. Мешки пыльные, и от пыли свербит в носу. Нет, это не пыль, а мука! Значит, он на каком-то складе или… мельнице! Касым все вспомнил, и как он головой в водяное колесо угодил, и как разломал его — мельник явно ему спасибо за это не скажет! — и как его почти в беспамятстве двое тащили на мельницу. Вот и деньги, наверное, его забрали в счет починки колеса. Касым пошарил вокруг рукой, не особо надеясь обнаружить пропажу, и вдруг ему под руку подвернулась тряпица, в которую было завернуто что-то жесткое и круглое. Деньги, его деньги! Касым быстро сел, развернул тряпицу и спешно пересчитал монеты — все одиннадцать динаров были на месте. Мельник ничего не взял.
Касыму стало немного стыдно за свои нехорошие мысли. Его спасли от верной гибели, принесли не мельницу, уложили спать в тепле, переодели в сухую одежду, а он, мало того, что мельницу людям попортил, так еще и в воровстве хозяина мельницы зазря обвинил. Однако дожидаться утра и потом объясняться с хозяином Касыму никак не улыбалось, и он решил идти домой. В темноте кто-то сопел, и не один судя по звукам. Касым решил, что это, верно, работники мельника — сам бы он на мешках никак спать не стал.
Аккуратно завернув деньги в тряпицу, Касым зажал ее в руке, чтобы ненароком не звякнули монеты и сполз с мешков на пол. Пройдя на цыпочках к дверям, он остановился. Ох, неправильно это, совсем неправильно.
Касым вернулся к мешкам, развернул тряпицу и положил на мешок две монеты — этого должно было хватить на починку колеса. Нет, мало. Хозяин может обидеться и счесть Касыма свиньей. Касым вздохнул и положил на мешок еще пару монет. Это было уже лучше, но душу все равно точил червь сомнений — еще неизвестно, как сильно пострадало колесо. Касым, скрепя сердце, положил на мешок еще две монеты. А сухая одежда, а приют, а его спасение? Что сталось бы с Касымом, не вылови его мельник из воды? Касым покачал головой и добавил еще один золотой. У него в тряпице остались жалкие четыре монеты. Касым долго смотрел на них, а потом разозлился и бросил их на мешок к остальным — пропади оно все пропадом! Из-за этого проклятого золота он чуть жизни не лишился.
Развернувшись, Касым решительно направился к двери, распахнул ее и… вывалился на землю с высоты двухэтажного дома.
— О-ох! — протянул он, приподнимаясь на руках и мотая головой. — И какой ишак делает двери без лестниц! — оказалось, что он упал на мешки, набитые чем-то мягким, вероятно, травой. По крайней мере пахло именно ей.