Тяжкие думы Махсума, сидящего в сторонке на песке были прерваны непонятным нарастающим воем, возникшим за его спиной. Махсум резко обернулся и застыл с распахнутым ртом. Прямо на него неслась во всю прыть растрепанная ведьма в обгорелом платье — глаза навыкате, волосы дыбом, кривые острые когти нацелены на него, а из раззявленной пасти торчать острые и длинные клыки.
Вдосталь «насладившись» невероятным зрелищем, Махсум опомнился, и вовремя. Ведьма была уже совсем рядом. Он только и успел, что пригнуться, прикрыв голову руками. Юмюм-хана цапнула когтями воздух, кувыркнулась через Махсума и кубарем покатилась по песку. Но очухалась она довольно быстро. Вскочив на ноги, она вновь кинулась в атаку, однако Махсум и на этот раз перехитрил ее, в последний момент откатившись вбок. Юмюм-хана упала на песок, зашипела от злости, забила лапами. Промахнуться два раза подряд — такого с ней еще ни разу в жизни не случалось. Похожая на рассвирепевшего бультерьера, готового ринуться в атаку, она отбросила когтями песок, но тут ее остановил громкий окрик.
— Стоп! — Махсум, выпрямившись, выбросил руку навстречу ей. — Чего тебе, добрая женщина, от меня надо?
— Кто добрая, я? — уставилась на него Юмюм-хана. — Ты сумасшедший?
— Да, я такой!
— Точно ненормальный, — гуль-жена расслабилась, поднимаясь во весь свой немалый рост. — Ладно. Отпусти моего мужа, и я вас не трону — сегодня я уже вдосталь насытилась.
— По-моему, это ты здесь ненормальная, — криво усмехнулся Махсум. — Если ты заметила, нас почти сорок человек. Так что иди-ка ты с миром, и мы тебя не тронем.
— Хорошо подумал? — оскалилась Юмюм-хана.
— Лучше не бывает.
— Ну, держись! — Юмюм-хана вся подобралась, изготавливаясь к прыжку, но незаметно подкравшийся к ней сзади Ахмед полоснул наотмашь саблей.
Никто не понял, как гуль удалось увернуться от молниеносного удара, успеть перехватить саблю одними пальцами и вырвать ее из рук Ахмеда. Но факт был налицо: Ахмед стоял дурак дураком, глядя на собственные пустые руки, а гуль, хохоча, помахивала сабелькой у него перед носом. Потом она вдруг сунула ее себе в рот и принялась жевать, причмокивая и хрустя металлом. Сжевав половину сабли, она бросила огрызок под ноги Ахмеду. Тот наклонился, поднял то, что осталось от его любимого оружия, и растерянно почесал затылок.
— Как это? — спросил он у Юмюм-ханы. — Это фокус такой?
— А мою можете? — вдруг протолкался вперед из толпы разбойников Азиз, протягивая саблю гуль-жене. — А то я сзади стоял и почти ничего не видел.
— Ну… — немного смутилась нечистая сила. — Если ты так просишь.
Она взяла саблю, оглядела ее и засунула в рот. Жевала она ее уже не так усердно, видно, занятие это не приносило ей внутреннего удовлетворения. Поэтому гуль ограничилась тем, что перекусила ее пополам.
— А мне! А мою! Ну, пожалуйста, опа! — разбойники наперебой начали совать Юмюм-хане свои сабли. Та, смущенная таким обильным вниманием, принимала сабли одну за другой, перегрызала их и возвращала владельцам вместо автографа.
— Возьми тогда уж и мою! — Махсум сунул ей под шумок свою саблю рукояткой вперед.
— У тебя не возьму, — заартачилась гуль. — Ты меня обидел.
— А если извинюсь?
— Ладно, так и быть, — согласилась Юмюм-хана. — Извиняйся.
— Извиняюсь.
— Давай сюда свою саблю-у-у! — она выхватила из рук Махсума его оружие, но тут же отбросила саблю от себя, словно ядовитую гадюку. — Что ты натворил, гнусный мальчишка-а-а! — вой перешел в визг, руки гуль задымились и начали обугливаться. — Проклятый идиот, что ты мне дал?
— Саблю, — пожал плечами Махсум, наклоняясь и поднимая свое оружие с земли. — Хорошую саблю. Значит, не будешь ее есть?
— Будь ты проклят навеки! А-а-а! — Юмюм-хана упала на колени, потом завалилась вбок и забилась в припадке на песке. От нее уже вовсю валил дым. Тело чернело на глазах, разваливаясь на кусочки угля и чешуйки пепла.
Вой оборвался внезапно. Наступила звенящая тишина.
У ног Махсума и ничего не понимающих разбойников лежала дымящаяся куча тряпья, кучка золы да груда изувеченного металла.
— Изверги! Вандалы! Вы убили мою жену! — забился в веревках Олим-Кирдык.
— Ты тоже, я вижу, не прочь пообедать саблей? — уточнил Махсум у пленного.
— Нет, не хочу, — тут же успокоился тот. — Благодарю, но я сегодня уже завтракал.
— Тогда лежи себе и помалкивай, — Махсум отер саблю о плащ и сунул ее в ножны.
— Но что произошло, шеф? Я ничего не понимаю, — пристал к Махсуму Ахмед. — Она так забавно ела их, а тут раз и…
— Действительно, забавно. У вас, у пещерных идиотов хоть одна целая саблю осталась? Вот именно.
— Простите, шеф! — откашлялся Ахмед в кулак. — Мы немножко того… увлеклись.
— Увлеклись они. А что было бы, когда она съела все сабли? За вас принялась?
— Мы… мы об этом не подумали. Но ведь все обошлось! Как же это у вас получилось?
— Читай! — Махсум вновь вынул саблю и протянул ее Ахмеду. На лезвии сабли была выбита какая-то надпись мелкими буквами.
«С именем Аллаха, уповаю на Аллаха, нет мощи и силы ни у кого, кроме Аллаха», — Ахмед оторвал взгляд от сверкающего лезвия сабли и поднял ошарашенные глаза на своего предводителя. — Вот это да! Освященная сабля!
— Именно, — кивнул Махсум, забирая саблю у своего телохранителя и вновь возвращая ее в ножны.
— Значит, вы знали, что это сработает? — восхитился мудростью Махсума Ахмед. — И поэтому специально дали ей?
— Нет, но почему было не попробовать?
— Вы издеваетесь, шеф? — побледнел Ахмед. — Значит, вы даже не были уверены, что это подействует на нее.
— Я даже читать-то по-вашему не умею, а ты хочешь чтобы я предугадывал все настолько шагов вперед?
— Но как же тогда?.. — окончательно растерялся Ахмед.
— Во-первых, я подумал, что такая длинная фраза не может быть обычной поздравительной надписью, типа: «Любимому Черному Кадику от дорогого папочки». А во-вторых, какая теперь разница? Главное ведь, подействовало, — усмехнулся Махсум. — К тому же теперь благодаря тебе я знаю, что она означает. В смысле, надпись.
Ахмед хотел еще что-то спросить, но успел лишь раскрыть рот, как из-за ближайшего бархана высыпали десять или чуть более человек и понеслись к разбойникам.
— О, наши драгоценные спасители!!! — голосил на бегу первый, путаясь в развевающихся полах халата.
Разбойники, вскинувшие было свои обгрызенные и изжеванные остатки саблей, вновь опустили их — особой угрозы спешащие к ним люди не представляли.
— Вас еще только не хватало! — зло проворчал Махсум. — Едем! — скомандовал он разбойникам, подходя к своему коню и взбираясь в седло. — И этого зубастика прихватите. Подарим Мансур-ако.
Ахмед тоненько захихикал в рукав. Шутка ему понравилась.
Разбойники подогнали коня несчастного, безвременно почившего аксакала, перекинули присмиревшего гуля через седло, накрепко привязав того веревками, чтобы ненароком не свалился по дороге, и спешно вскочили на своих коней.
— Стойте, куда же вы? — замахал им руками запыхавшийся от быстрого бега купец или караванщик — кто их разберет. — Погодите!
— Едем! — не оглядываясь, приказал Махсум и тронул коня.
— Да что же это! — мужчина поднажал, преодолевая последние метры, и повис на сапоге Махсума, тренированным взглядом распознав в нем главного. — Стойте! Уф-ф!
— Ну, чего тебе? — Махсум придержал коня и уставился сверху вниз на висящего на его ноге мужчину.
— Я Га… Гасан, караванщик! — облизнул тот губы. — Вы спасли нас от неминуемой гибели. Скажите, кто вы, отважные воины?
— Мы Ко… — начал Ахмед, но Махсум пнул его в ногу, и тот заткнулся.
— Мы просто проезжали мимо, уважаемый Гасан. А тут такое творится.
— Да-да, ужас! Кошмар! Если бы не вы…
— У вас все?
— Да! То есть, нет! Мой караван…
— Ваш караван разбежался, но, я думаю, вы его найдете в городе. Извините, мы торопимся.
— О, благодетель! — радостно взвыл Гасан, еще крепче обнимая сапог и едва не впиваясь в него губами. — Разрешите отблагодарить вас!
— Отблагодарить? — задумался Махсум, переглянувшись с Ахмедом. Тот, помявшись, еле заметно кивнул. — Отблагодарить — это хорошо. Я согласен.
— Отлично! Довезите нас до города, а там я уж расстараюсь. Меня знает сам эмир!
— Только эмира нам и не хватало для полного счастья, — устало пробурчал Махсум себе под нос. — Ладно уж, залезайте, что с вами делать…
Охающий от болей в спине и боках Касым без сна ворочался в своей постели, с тоской вглядываясь в прореху в крыше, на краю которой сидели уже сразу три вороны, тараща на стонущего Касыма свои любопытные черные глазки. Но у Касыма не было ни сил, ни желания прогонять птиц. В пустом доме стояла оглушающая тишина. Лишь Касым прекращал стонать, как она врывалась в уши, забивала их, и тогда Касыму начинало казаться, будто он самый несчастный и одинокий человек на всем белом свете. Ему становилось страшно, и он вновь принимался охать, стонать и ворочаться с боку на бок. И тут его слуха коснулся скрип колес арбы — его ни с чем невозможно спутать.
Поскрипев, арба затихла.
Касым прислушался. Ему показалось, что повозка остановилась возле его дома. Тогда, морщась от боли, он поднялся со своего ложа и, держась за правый бок, поплелся во двор. На половине Али-бабы скрипнула калитка, послышались голоса.
Обрадованный Касым заспешил навстречу брату, если, конечно, шаркающую походку немощного калеки можно было назвать спешкой.
— Али-баба! — воскликнул Касым, вваливаясь через внутреннюю калитку на половину брата. — Ты вернулся!
— Брат Касым! — Али-баба застыл в немом изумлении, словно увидел ожившего покойника. — Ты ли это?
— Я, брат, — простонал Касым, опускаясь на узкий порожек у калитки и держась при этом рукой за поясницу. — О-ох!
— Что с тобой? — приблизился к нему Али-баба. — Это разбойники тебя так отходили?
— Какое там! — махнул рукой Касым. — Разве разбойники способны на подобное! Это все Айгуль, проклятая склочная баба. Ох, моя спина!