— Ахмед? — подозрительно покосился на горшок Азиз. — Это ты?
— Я, болван, а то кто ж?
Злого и крайне надутого Ахмеда извлекли из горшка и аккуратно опустили на пол, затем предупредительно отодвинулись от него на безопасное расстояние.
— Вай, Ахмед! — сказал Шавкат. — Зачем ты выкрасился в черный цвет?
— Так надо, болван! В горшки, все в горшки! — Ахмед вскочил и, щедро раздавая пинки направо и налево, принялся загонять разбойников по горшкам. Те не сопротивлялись, чувствуя свою вину. К тому же Ахмед в ярости крайне несдержан в проявлении эмоций и мог запросто зарубить кого-нибудь.
— Ох, я больше не могу! Ха-ха! — гремел голос духа Сим-сим, отдаваясь гулким эхо в ушах прятавшихся в кувшинах разбойников.
— А вы, шеф, вы! — подбежал Ахмед к Махсуму. — Зачем вы это сделали?
— Успокойся, Ахмед, — утирая слезы, с трудом проговорил Махсум. — Зато теперь мы наверняка знаем, что тебя никто не узнает…
Поздним вечером, когда стражники уже собирались закрыть ворота города, на горизонте на фоне заходящего солнца вдруг показался караван. Двадцать коней, нагруженных кувшинами и мешками, спешили укрыться за стенами гостеприимного города. Стражники ждали. Им торопиться было некуда. А сборщик налогов радостно потирал руки.
Ждать пришлось недолго. Караван спешил; уставшие животные, чуя приближение долгожданного отдыха и обязательной кормежки, шли сами — не было никакой нужды их подгонять. И вот первые двое коней ступили на городскую землю. На них ехали важный одноглазый купец и его черный слуга. За ними в ворота города втянулся остальной караван. Тяжелые ворота со скрипом и грохотом закрылись. Одноглазый караванщик спешился, сладко потянувшись. К нему уже спешил радостный сборщик налогов.
— Салам алейкум, почтеннейший…
— Хасан. Так меня зовут, — одноглазый бородач изволил заметить обиралу и повернуть к нему голову. — Салам, салам. Думал, не успеем, и придется заночевать у стен города.
— Зря беспокоились, почтеннейший Хасан. Двери нашего города всегда гостеприимно открыты для всех страждущих, но все имеет свою цену.
— Ты прав. Назови свою цену, э-э…
— Ваш покорный слуга Маруф, — почтительно склонился сборщик налогов.
— Назови свою цену, слуга Маруф, — произнес Хасан, широко зевнув при этом. Маруф недоуменно моргнул, пытаясь сообразить, оскорбили его или у этого караванщика просто такая манера общения. Он долго смотрел в непроницаемое лицо караванщика, жуя губами, потом все-таки решил не связываться с заносчивым купцом, ведь неизвестно еще кто он и каковы его покровители.
— Да, — сказал Маруф собственным мыслям. — Значит, так, — он вытащил из-за пазухи внушительный свиток и развернул его. — Начнем с того, что доблестной страже пришлось задержать закрытие ворот на… — Маруф обернулся к высокому постаменту, на котором были установлены огромные песочные часы, и что-то прикинул, — на сто песчинок, а это будет два динара.
— Крохобор! — тихо произнес Хасан.
— Что вы сказали, почтеннейший? — не расслышал Маруф, вытягивая худую длинную шею.
— Я сказал: разумеется! Один золотой, чего ж тут непонятного.
— Нет-нет, — запротестовал Маруф. — Я сказал: два золотых. Два! — он показал караванщику два пальца, решив, что тот несколько глуховат.
— Мои кони устали, мой слуга валится с ног, а ты задерживаешь меня пустой болтовней. Уже упало двадцать песчинок, а когда ты закончишь обдирать несчастного путника, то упадут все пятьдесят. Так что один золотой идет в зачет мне.
— О! — восхитился подобным счетом Маруф, а стражники от удивления раскрыли рты. Ничего подобного им еще видеть и слышать не приходилось. Со сборщиком налогов предпочитали не связываться, поскольку это могло закончиться расставанием с довольно внушительной суммой денег.
— Хорошо, — сказал тот и сделал пометку грифелем на висящей на поясе деревянной дощечке. — Плюс два, минус один. Продолжим, почтеннейший Хасан.
— Продолжим, — кивнул тот.
— Что везете?
— Ты что, слепой? Кувшины, мешки!
— Да, но… — немного растерялся Маруф. — Меня интересует, что у вас в кувшинах и мешках.
— Тогда так и спрашивай, — сверкнул единственным глазом Хасан, вновь зевнув.
— А разве я… Неважно! Начнем с кувшинов. Что у вас в них?
— Масло, отборнейшее масло!
— Масло — это хорошо! — оживился Маруф, быстро проматывая свою бумагу. — Какое конкретно?
— Обычное! Жидкое и масляное, — лениво отозвался Хасан.
— Подсолнечное, — подсказал мавр, не слезая с коня.
— Ага! — Маруф подошел к одному из кувшинов, приоткрыл крышку, понюхал и сунул в кувшин палец.
— Ты чего, козлиная твоя морда, оборзел? — набычился Хасан.
— Не понял, — уставился на него Маруф, растерянно облизывая палец.
— Куда ты свои грязные пальцы суешь? Сначала ковыряет ими неизвестно где, а потом сует в кувшин! Кто у меня потом все это купит?
— Но как я тогда проверю, что это подсолнечное масло? — развел руками Маруф.
— Ложечку надо иметь, морда ты некультурная!
— Ложечка? — лупнул глазами Маруф. — Что такое ложечка?
— Проехали, — только и махнул рукой Хасан.
— Кто? — огляделся по сторонам Маруф, но поблизости никого не было.
— Что — кто? — теперь пришла очередь растеряться Хасану.
— Проехал кто, спрашиваю?
— Забудь. С тебя, кстати, золотой. За порчу товара.
— Да вы что! — оторопел Маруф, но на всякий случай отодвинулся от кувшинов. Такой въедливый пройдоха, как этот купец Хасан, ему еще ни разу не попадался.
— У меня есть свидетели, — кивнул Хасан в сторону начинающих косеть стражников.
— Э-э… — почесал грифелем затылок Маруф.
— Ты не чешись, а вычитай. И поторопись: время — деньги!
— Ладно! — согласился после долгих колебаний Маруф. Он все равно обдерет этого нахального купца. Сборщик налогов сделал очередную пометку на своей дощечке. — Минус один золотой. Двадцать кувшинов с подсолнечным маслом — это будет тридцать золотых, — объявил он.
— Точно оборзел, фраер? — подбоченился Хасан.
— Не понял, — вновь похлопал честными глазами Маруф. — Что-то не так? Полтора динара за кувшин, — еще раз сверился он с бумагой. — Получается тридцать!
— Дай сюда! — Хасан быстрым движением руки выхватил из рук остолбеневшего сборщика налогов бумагу и передал ее своему мавру. — Проверь!
Пока Маруф пытался найти объяснение происходящему с ним, мавр быстро прокрутил список, водя пальцем по строчкам, и объявил: — Масло подсолнечное. Полдинара кувшин, мой господин!
— Полтора, говоришь? — Хасан навис над притихшим Маруфом. — Ах ты, ворюга!
— Что вы себе позволяете?! — выпятил грудь Маруф.
— Да я тебя… — Хасан состроил грозную «козу» и пошевелил пальцами.
— Ошибка, вкралась ошибка! — перетрусил Маруф, чуть присев под натиском караванщика. Подобного жеста он ни разу в жизни не видел, но выглядело это страшно, а что могло означать — даже подумать боязно было.
— С тебя пять золотых за ошибку, — объявил Хасан успокаиваясь. — Верни ему бумагу! — приказал он своему слуге, и мавр передал ценник Маруфу.
— Пять золотых?! — захныкал сборщик налогов. — Но это!.. Это же!..
— Что-то не так? — повел бровью Хасан.
— Нет, нет, все верно! — поспешно согласился Маруф, вытирая рукавом счет на табличке и внося новые цифры. — Плюс… минус… плюс… минус… Десять золотых!
— Ну-ка, дай мне сюда свою писанину, — потребовал Хасан, пошевелив пальцами. — Я сам проверю!
— А, нет-нет! — спохватился Маруф. — Пять, пять золотых!
— Четыре!
— Нет, пять! Сами проверьте.
— Ошибка толкуется в пользу клиента. Минус один золотой.
Маруф посмотрел на Хасан с возросшим уважением. Видно, купец порядком поднаторел в торговых делах!
— Да смотри у меня! — заметив замешательство сборщика налогов, погрозил ему пальцем Хасан. — Только попробуй еще раз надуть — должен останешься.
— Да-да, я понял, — согласно закивал головой Маруф. — Итак, четыре золотых! Эй, вы, бездельники! — он махнул рукой стражникам. — Проверьте, что в мешках.
Хасан только и успел, что раскрыть рот.
Стражник, однако, не стал утруждать себя развязыванием мешка и, приблизившись к одному из них, просто ткнул в него острым концом копья.
Мешок хрюкнул.
Мавр побледнел, что было заметно даже через слой ваксы, но никто на него не смотрел.
— Маруф-ако, мешок-то хрюкает! — удивился стражник и ткнул еще раз. Мешок опять хрюкнул.
— Чего это у вас, почтеннейший Хасан, в мешке хрюкает? — прищурившись, спросил Маруф.
— Не хрюкает, а хрустит, — нашелся Хасан. — А если этот болван еще раз ткнет в него копьем, то так хрюкнет, что костей не соберете.
— Э-э…
— Порох там, понял? Черных порох!
— Уй-юй! — в ужасе отшатнулся от мешка стражник.
— Во-во. И, чем дальше, тем лучше, — подбодрил его Хасан.
— Значит, порох, — Маруф вновь обратился к ценнику. — Так… полтора динара мешок.
— Что? Ты опять? — тут же возмутился Хасан.
— Сами посмотрите! — обиделся Маруф. — На этот раз никакой ошибки. Пятнадцать мешков пороха — это будет… туда… сюда… двадцать два с половиной. Округлим…
— Я тебе округлю, шпана подзаборная! — сурово предупредил Хасан сборщика налогов.
— …в меньшую сторону. Итого с вас двадцать шесть динаров. Плюс один динар за мою работу, — с чувством выполненного долга Маруф засунул грифель за ухо и выжидающе уставился на купца.
— Ты на государственной должности, вот с государства и получишь, — нагло заявил ему Хасан, отсчитывая двадцать шесть монет.
— Но…
— Получи и выдай мне квитанцию! — Хасан бросил монеты на дощечку, которую Маруф держал, как нищий на паперти тарелочку, и завязал кошель.
— Что выдать?
— Квитанцию, балда! Откуда я знаю, что вон за тем углом не стоит еще один Маруф, и обдиралово не начнется по новой?
— Да что вы себе позволяете?! Я честный человек, — Маруф хлопнул себя дощечкой по груди, и монеты со звоном просыпались на землю. Стражники бросились подбирать их.