Тишина.
Потрескивание.
Чье-то дыхание.
Щелчок.
Короткие гудки.
— Кто-то ошибся номером, — говорю я Эмили, но мое сердце снова начинает гулко стучать.
Иду с ней в спальню, опускаю жалюзи, сажусь на скрипучую кровать, которую хозяин квартиры обещает вскоре заменить, и прижимаю Эмили к себе, положив ее голову на свое плечо. Тишину нарушает лишь гулкий стук у меня в ушах.
Тупо смотрю на висящий посреди пустой стены портрет Фриды Кало, оставленный предыдущим жильцом. Понятия не имею, кто она такая, но хозяин квартиры сказал, что картина называется «Бег времени», а парень, который ее оставил, был художником и умер от передозировки. На портрете Фрида одета в белое платье, над головой у нее летит маленький аэроплан, а сбоку на полке стоят часы. Ее густые брови пугают меня. Не понимаю, что все это значит. Кажется, я вообще уже ничего не понимаю.
Глава вторая
Меня зовут не Мэри. Мое имя Джоан. По крайней мере, так они меня сейчас называют. Но свое настоящее имя я не могу открыть никому. Здесь, на свободе, находится лишь часть меня. Другую — большую часть мне приходится скрывать. Я вовсе не врач. У меня нет всех этих детей, о которых я рассказала парикмахерше, и мужа, персонального тренера по имени Кейден, тоже нет. Зато имеется новый сосед, которого так зовут, да еще мужская рубашка из благотворительного магазина, обрызганная духами из бесплатного тестера одеколона «Пако Рабан», и я делаю вид, что он забыл ее у меня. Это все. Мэри — это всего лишь образ, причем один из многих. Личина, которую я надеваю, чтобы все они оставили меня в покое.
Но они все-таки вычислили меня, разве нет? Они снова меня нашли.
Нет, говорю я себе, не нашли. А может быть, то были не они? Может быть, Скантс прав, говоря, что во всем виновата моя паранойя. Или он говорит это просто потому, что ему платят за то, чтобы он присматривал за мной, и он вынужден так говорить? Даже если это были они, «Три поросенка», город все-таки достаточно большой, и сейчас он наводнен туристами, родителями с детьми на каникулах и просто праздношатающимися, среди которых легко затеряться. Они, скорее всего, искали бы меня в отеле или небольшой гостинице, так что, пока у меня есть квартира, я в безопасности.
Два дня я из осторожности никуда не выходила. Сказала на работе, что Эмили приболела, и сидела дома. Играла с Эмили и кошками, пекла пирог, принимала ванну, украшала квартиру (хотя до Рождества еще достаточно далеко) и смотрела диснеевские мультики. Я всегда смотрю их только до тех пор, пока не начинается что-то грустное, а потом проматываю или выключаю. Повзрослев, я решила, что печали с меня хватит, поэтому в моем мире Муфаса все еще жив, Немо не потерялся, а Чудовище никак не может превратиться в этого их отвратительного принца.
Потом я заказала кое-что по интернету: новый коврик, чтобы закрыть большую часть ужасного линолеума в кухне, который хозяин квартиры не намерен менять, настольную игру для моего разносчика газет Альфи (я как-то рассказала ему о ней, а тут нашла со скидкой на «Ибей»), прикольные заколки для волос и серебряные блестки. Я еще не решила, что буду делать с блестками — скорее всего, использую их как-нибудь на Рождество. Пригодятся обязательно.
После этого я поискала информацию о Фриде Кало. Оказывается, это была мексиканская художница-бисексуалка, «портреты которой открывают окно в интимный мир женской психики». По крайней мере, так пишут в интернете. А еще в восемнадцать лет она попала в аварию и не могла после этого иметь детей. Поэтому она окружила себя коатами[1]. Теперь ее портрет, висящий в спальне, нравится мне гораздо больше, а ее брови уже не так пугают.
На автоответчике появилось еще одно сообщение: тишина, потрескивание, чье-то дыхание, а потом щелчок и короткие гудки. Опять простое совпадение? Мне приходится в это поверить. По крайней мере, так сказал бы Скантс. Я не должна приставать к нему, если не чувствую настоящую угрозу. Таковы правила.
Я уже съела почти все, что было в доме, даже печенье, которое хранила на черный день. Вода в кране пока еще есть, но могу поспорить, что в любую минуту могут ударить морозы и трубы замерзнут. Эмили становится все более капризной. Ей нужен свежий воздух. Пойду пройдусь. Может, перейти через дорогу и купить пончики у уличного торговца? Но ведь это не полезно, разве не так? Пончики к чаю. Сегодня утром я насчитала в мусорном ведре пятнадцать промасленных бумажных пакетов. Пятнадцать! А еще один, весь разрисованный, лежит на столе. Я взяла его в руки и принялась рассматривать имена, написанные разными почерками:
Энн Хилсом.
Мелани Смит.
Клер Прайс.
Джоан Хейнс.
Чувствую себя грязной. Надо принять ванну.
Укладываю Эмили в люльку, стоящую возле комода, и она с довольным видом принимается разглядывать игрушку, которую я прикрепила с краю. Она еще такая маленькая. Иногда мне хочется, чтобы она подросла и смогла крепко-крепко обнять меня. Но потом понимаю, что чем больше она станет, чем больше узнает, тем меньше будет моим ребенком. Лучше уж пусть остается маленькой и думает, что мир — это чудесное место, в котором все тебя любят, а все воображаемое — реально. Взрослым хочется быть, только пока им не станешь.
Принимать ванну — это все равно что погружаться в чьи-то объятия. И то, и другое помогает бороться с депрессией. Это научно доказанный факт, как-то связанный с балансом биоритмов в нашем теле. С годами объятий становится все меньше, но в детстве их у нас было предостаточно. Помню, как тетушка Челле сжимала нас с Фой так, что аж дух захватывало, приговаривая при этом: «Я не могу обнять вас обеих достаточно крепко». А еще помню, как любила есть мыльную пену — прямо с губки, будто это вафля, покрытая взбитыми сливками.
С тех пор как Скантса ограбили в баре в 1988 году, он терпеть не может объятий. Да он еще много чего терпеть не может. Мне не надо думать о нем — он зайдет, когда снова появится в городе. Такой сказал. «Не приставай ко мне», — бросил он таким серьезным тоном, что я сразу поняла, что он не шутит. Я не должна звонить ему, если нет ничего срочного. А разве есть что-нибудь срочное? Только три случайных мужика и пару раз кто-то ошибся номером, вот и все. Надо поскорее линять с этой квартиры. А так все нормально.
Погружаюсь в теплую ванну и позволяю воде с ароматическими маслами обнять мое тело, представляя себе мои тревоги в виде парящего в вышине воздушного змея. Мысленно отпускаю его и, считая до десяти, наблюдаю за тем, как он исчезает в небе. Постепенно паника проходит, хоть я и знаю, что это только временная попытка отгородиться от мира, который все время кажется таким враждебным.
Дверь со скрипом приоткрывается, и в ванную проскальзывает Герцогиня. Я поворачиваюсь набок, чтобы почесать ее за ухом.
— Здравствуйте, Герцогиня. Как дела?
Она гордо усаживается на полотенце и трется головой о мою ладонь. Ее белая шерсть невесома, как облако. Сегодня она кажется мне толстоватой — наверное, я ее перекармливаю. Но лучше уж пусть будет так, чем наоборот. Они все тоже мои дети. Герцог Йоркумский и Граф Грей целыми днями спят на моей кровати, а леди ведут более подвижный образ жизни. Королева Джорджина не очень-то ладит с Принцессой Табитой и Талулой фон Кис и устроила себе логово на одеяле, лежащем на диване. Принц Роланд вообще ни к кому не приближается — он сидит в глубине гардероба и стережет мои свитера от пикси, которые выгрызают в одежде дырки, чтобы добыть материал себе на шапочки. И только Герцогиня всегда приходит поздороваться со мной и поиграть. Конечно, я никогда не скажу об этом остальным, но она — моя любимица.
Мой отец поговаривал, что кошки — это короли и королевы, на которых наложено проклятие, поэтому они всегда ведут себя так надменно и ни на что не обращают внимания. Их королевская кровь не позволяет им снисходить до мелочей.
Как бы мне хотелось остаться в этой ванне навсегда, чувствуя тепло воды и мягкость меха Герцогини под своей ладонью! А еще мне хотелось бы, чтобы у меня, наконец, была своя ванная.
Внезапно по квартире прокатывается резкое бз-з-з-з-з, и у меня снова перехватывает дыхание — это дверной звонок. Но это точно не Скантс — тот всегда предупреждает о своем приходе. Кто бы это мог быть? Родственники жильцов из квартиры надо мной или Кейден, который недавно поселился наверху? А может, кто-то опять ошибся? Что это они всё без конца ошибаются?
А может быть, и не ошибаются.
Выкарабкиваюсь из ванны, выдергиваю пробку и выхватываю из-под Герцогини полотенце. Она громко пр-р-р-ротестует, но отступает в сторону. Обернув вокруг себя полотенце, я жду. Может, это пришел почтальон? Нет, он уже приходил сегодня. Все внутри меня вибрирует. Что, если это они? Что, если они слышат, как журчит вода, убегающая в канализацию? А что, если Эмили сейчас заплачет?
Бз-з-з-з, бз-з-з-з снова раздается в прихожей. Сейчас она заплачет, и они точно узнают, где я. Бз-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з.
Нащупываю висящий на двери халат и набрасываю его на свое мокрое и холодное тело. Паника полностью овладела мной, и я не в состоянии рассуждать трезво. Захожу в спальню, надеваю ботинки и тщательно завязываю их, хотя мой мозг, кажется, забыл, как это делается.
Бз-з-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з-з-з-з-з.
О господи! Мне хочется разреветься. Как, скажите мне, я побегу с ребенком? А что прикажете делать с кошками? Если даже я выйду во двор, мне придется обойти дом, чтобы пройти через калитку, и тогда они меня схватят. На мне нет даже трусиков, только мокрый халат и плохо завязанные ботинки.
Мне нужно набраться храбрости, успокоиться и хорошенько подумать, чтобы не наделать глупостей. Но прежде, чем мою голову посещает хоть одна трезвая мысль, я бегу в кухню и хватаю флакон со спреем для мытья стекол и хлебный нож. Подойдя к двери, я приоткрываю ее на цепочку и выглядываю в коридор. Все мое тело покрыто липким потом, а рот так пересох, что губы, кажется, прилипли к зубам.