Глава двадцатая
Все утро мы ждем Алису, цепляясь за последнюю надежду, что она может вернуться в любой момент. Но ее нет. Ходим по очереди в кафе на набережной за кофе и какими-нибудь закусками. Нил, оказывается, тот еще едок. Он ни за что не возьмет в рот сэндвич с беконом, если тот намазан маслом, или тост с дешевым сыром, а кофе непременно должен быть не слишком крепким, но и не слишком слабым, и обязательно очень горячим. Готовить для него должно быть сущим кошмаром.
— Это все моя мать, — говорит он. — Она была такой же. Нет, еще похлеще. Она никогда не ела в ресторане, потому что была убеждена, что все повара сморкаются в пюре.
Мы сидим рядышком на диване. Я очень устала, чувствую себя отвратительно, и мне кажется, что стены комнаты постепенно сдвигаются и она становится все меньше и меньше. Я нахожусь на грани очередного срыва, и тут Нил включает телевизор и заявляет:
— Почему бы вам не вернуться в отель, принять ванну и вздремнуть?
— Вы считаете, что я грязная? — спрашиваю я, глядя на него полузакрытыми глазами.
— Нив коем случае. Просто я хоть немного поспал ночью, а вы нет.
— Вы и правда думаете, что я смогу спать, зная, что в любую минуту из моря могут выловить тело моей кузины?
— Вы только что чуть не уснули стоя. Идите.
— Да идите вы…
Любой нормальный человек на этом месте от меня бы отстал. По крайней мере так всегда поступают Пэдди и Айзек: видя, что надвигается гроза, они прячутся по своим норкам и ждут, пока небо прояснится. Но Нил не таков.
— Вам надо пойти в отель и освежиться, — медленно повторяет он. — В таком виде вы не продержитесь до вечера.
— Не указывайте мне, что делать.
— Но вы же знаете, что я прав.
— Ничего вы не правы, хрен вы моржовый.
— Спасибо за комплимент. Хотите добавить что-то еще?
— Да, хочу. Она позвонила вам и сказала, что с нее достаточно, а вы проигнорировали ее сообщение. Это все равно что убить ее.
— Как вы смеете мне это говорить? — взрывается Нил, вскочив с дивана и глядя на меня сверху вниз пылающим взглядом. — С того самого дня, как с ней это случилось, я не перестаю винить себя.
Но в том, что с тех пор она не сказала ни одного слова правды, нет моей вины.
Я тоже встаю и смотрю ему прямо в глаза.
— Она мертва, правда? — спрашиваю я, но он не отвечает. — Если вы скажете, что это так, я вам поверю.
— Не могу ничего сказать, — говорит Нил, качая головой. И вдруг он берет меня за руку и произносит: — Простите меня.
Я накричала на него и обозвала его всякими словами, а он еще и извиняется? Нет, это уже слишком! Я бросаюсь ему на грудь и заключаю его в свои объятия. Через некоторое время он тоже обнимает меня, и я чувствую то, что мне сейчас так нужно, — безопасность.
— Так, может, все-таки пойдете в отель и передохнете? — спрашивает он уже гораздо мягче. — Я буду ждать здесь. Если она объявится, я вам позвоню.
— Это такой ужасный отель. Там вокруг ванны — плесень.
Он отстраняется от меня, резко выдыхает, и на его лицо снова возвращается каменное выражение.
— А жаловаться пробовали?
Не имеет смысла, — отвечаю я, мотая головой. — Хозяйке ни до чего нет дела.
— Тогда не стоит там оставаться.
— Больше негде. Я нашла его в последний момент.
— Вы можете остановиться в моем номере, а я буду спать на кресле. Я и так сплю очень мало.
— Нет. Это неправильно.
— Не спорьте. Соберите ваши вещи, выпишитесь из этого клоповника и идите в «Лалик». — Нил достает из кошелька пластиковую карточку. — Сорок восьмой номер.
— Вы снова мне указываете?
— Да. А теперь валите отсюда.
— Что вы собираетесь делать?
— То, что и сказал, — отвечает он, глядя в окно. — Поспрашиваю людей, посмотрю записи камер наблюдения и проинформирую береговую охрану.
В десять вечера мы с Нилом стоим на пристани, глядя на периодически исчезающий огонек оранжевой лодки спасателей, прыгающей вверх-вниз на волнах залива. Они провели в ней десять часов и теперь возвращаются из-за штормового предупреждения. Сегодня они уже не смогут продолжать поиски.
Нил навел справки в баре на набережной, чтобы проверить историю, рассказанную Шоном. Хозяин бара подтвердил, что Шон провел там в одиночестве большую часть вечера, а бармен, который в тот вечер выносил во двор пустую бочку, сказал, что видел женщину, подходящую под описание Алисы, которая прошла мимо бара в направлении моря. Мы направились к игровым автоматам, чтобы проверить записи камер. Двенадцатилетний пацан, присматривающий за автоматами, так долго копался в поисках соответствующей записи, что я была готова разорвать его на части, но размытое изображение Алисы на черно-белом экране монитора искупило все мои ожидания.
— Вот, вот она! Это она, правда?
— Да, это она, — подтверждает Нил.
В 21:39 она прошла по набережной мимо фургона продавца пончиков. Одна. Глаза широко открыты, темные волосы развеваются на ветру. Та же девочка, которую я знала, только восемнадцатью годами старше и ужасно испуганная. Я смотрю, как она останавливается, вглядывается в черную ночь и исчезает из кадра. Останавливается, смотрит поверх волнореза и исчезает. Останавливается, смотрит, уходит. Я перематываю эти кадры шесть раз.
До 22:27 на экране мелькают только летящие в порывах ветра обрывки газет и клочья морской пены. Вдруг на другой стороне дороги появляется темная фигура, волокущая большой черный тюк — мусорный мешок? — бросает его в волны прибоя и исчезает. Ее лицо скрыто под капюшоном куртки.
— Кто это? — спрашиваю я, напуганная звуком собственного голоса. — Это была она?
— Невозможно сказать, — отвечает Нил, перематывая запись.
— А что это? Мусорный мешок? Такой тяжелый?
— Довольно тяжелый. Смотрите, здесь его волокут по земле, — мы просматриваем и запись второй камеры за тот же промежуток времени. — Странно, что она остановилась на том же самом месте, где до этого стояла Алиса.
Это все, что нам удается узнать. Две другие камеры, висящие вдоль дороги недалеко от квартиры Алисы, уже три дня не работают — кто-то разбил их. Совпадение?
Пацан приходит предупредить нас, что заведение скоро закрывается и нам пора уходить, и мы просматриваем обе записи еще раз, чтобы ничего не упустить. Мы знаем только одно: мы ничего не знаем. Кто сбросил мешок в море и что в нем было, остается загадкой.
После того как Нил информирует береговую охрану, в квартиру приходят двое полицейских из местного отделения, и мы рассказываем им все, что нам известно. О Кейдене Коттериле и о том, что Алисе все время казалось, что ее преследуют. Нил объясняет им, как поначалу он думал, что она притворяется, потому что делала это и раньше, чтобы вызвать у него чувство вины, но раньше это никогда не продолжалось так долго. Он рассказывает про телефонные звонки, каталог гробов и сообщение, которое она оставила ему.
И вот впервые после восемнадцати лет перерыва я слышу ее голос.
«Скантс, это я, Алиса. С меня хватит. На этот раз я говорю серьезно. Я больше не хочу так жить. Я хочу уйти. Прости меня и спасибо за все, что ты для меня сделал».
Голос совсем не похож. Это не та Алиса, которую я помню. Но что я, в сущности, помню?
Десятилетнюю девчонку со смехом, похожим на звон колокольчика, и улыбкой, озаряющей все вокруг, как восход солнца. Она застыла в моей памяти как комар в янтаре. С каждой проходящей секундой я чувствую, что отдаляюсь от нее все дальше и дальше. Все это время она росла, менялась и превращалась в… лгунью. В запуганную воровку чужих кошек, меняющую как перчатки свои образы, среди которых есть даже больная раком головного мозга. Я наняла специалиста, чтобы он нашел мне ее. Я хотела вернуть десятилетнюю девочку в семью, где ее любят и ждут. Мне казалось, что она заполнит хотя бы одну из брешей, пробитых другими людьми, что я снова стану самой собой. Но, оказывается, я ее совсем не знала.
Мне и в голову не приходило, что она сама нуждается в этом.
Стою на набережной до самого рассвета. Время от времени я плачу. Когда я вглядываюсь в тени на поверхности воды, в клочья белой пены на торчащих из воды скалах, мне кажется, что я вижу в черной как тушь воде лицо Алисы. Но это, конечно, лишь плод моего воображения. Почувствовав запах кофе, оборачиваюсь.
— Получите, — говорит Нил, передавая мне теплый на ощупь бумажный стаканчик и пакет со сдобной булочкой.
— Спасибо. Какие новости? Вы говорили с полицией?
— Они обещали держать меня в курсе, — отвечает он, потягивая свой кофе. — Надо подождать. Посмотрим.
Подождать, пока они обнаружат ее тело — вот что он имеет в виду. Мне не хочется об этом думать, не хочется увидеть, что обнаружится на берегу, когда закончится отлив. Делаю большой глоток обжигающе-горячего кофе и переключаюсь на ощущения в своем горле.
— Вы сказали, что вы сейчас в отпуске. Почему? — спрашиваю я.
— Моя жена умерла. Я ухаживал за ней.
Так вот откуда этот столь хорошо знакомый мне сплав горя и чуткости.
— Давно?
— Почти год назад.
— Рак? — спрашиваю я.
— Лейкемия.
— А я потеряла мужа.
— Вы еще так молоды, — поворачивается он ко мне.
— Увы. Мы поженились, когда мне было двадцать два, а через четыре года его не стало.
— Рак?
— Проблемы с сердцем.
— Господи, — кивает Нил. — А я и родителей похоронил.
— Вы же сказали, что были у них в Дамфри.
— Я ездил, чтобы посетить их могилы и их дом. Я навещаю его время от времени. У меня никак не доходят руки, чтобы разобрать вещи.
— У меня та же история.
Луч солнца, пробившийся в щель между облаками, освещает его лицо мармеладно-желтым светом.
— Черт! Вы же еще так молоды.
— Ну, вас тоже стариком не назовешь. Сколько вам? Тридцать семь?
— Тридцать девять.
Внезапно налетевший порыв ледяного ветра заставляет меня застегнуть пальто.