Метхли вдруг тонко взвизгнул, закрыв лицо ладонями, заскулил, словно пёс, угодивший под выплеснутый из бадейки кипяток. Его гайто захрапел, вставая на дыбы, – и чародей, безвольно взмахнув руками, рухнул вниз, прямо под копыта, запутавшись в узде. Скакун бешено рвал повод, в тщетных попытках ускакать от своего хозяина.
Сорвался с места предводитель наёмников, закрутил мечом над головой, увлекая за собой отборную сотню всадников – потому что северяне уже проломили строй пешцев и, сбившись плотным клубком, пёрли прямо туда, где застыла Алиедора.
Алиедора, конечно, тоже слышала страшные истории о северных варварах.
По сравнению с ними доарнские наёмники могли показаться надёжными спутниками и прекрасными товарищами.
«Беги!» – взвыло всё существо доньяты, однако налившиеся вдруг каменной тяжестью руки даже не шевельнулись, и храпящий жеребец остался на месте.
Впереди дико и страшно ревели варвары, истошно выли доарнцы, будто псы, которых сечёт немилосердный хозяин. Варвары оказались в плотном кольце, однако непохоже было, что их это взволновало хоть в малейшей степени. Зато кондотьеры падали один за другим; Алиедора сама видела, как плечистый северянин, уже лишившийся шлема, ловко поймал левой рукой толстое копьё наехавшего на него всадника, резко крутнулся – и тяжеловооружённый кондотьер вылетел из седла, словно камень, пущенный катапультой.
Порыва наёмников хватило ненадолго. Кто-то из пехотинцев первым швырнул наземь бесполезную, обломанную пику и бросился наутёк. Строй доарнцев рухнул, сломался, словно яичная скорлупа, и люди брызнули в разные стороны, словно мелкие рыбёшки от хищного клыкохвата.
Всадники поворачивали скакунов, но уйти удавалось далеко не всем – варвары ловко подсекали ноги гайто, наёмники падали, и северяне деловито оглушали не успевающих подняться людей.
Алиедора по-прежнему не могла тронуться с места, словно какая-то сила приковывала её к лежавшему без сознания трёхглазому чародею.
Очень скоро она осталась одна. Доарнцы спасались бегством, бросившись во все стороны, верно рассудив, что горстка северян не сможет преследовать сразу всех; варвары и в самом деле не стали гоняться за двумя ушканами – развернувшись цепью, они отсекли где-то сотни полторы пеших воинов, быстро прикончив сопротивлявшихся, после чего оставшиеся бросили оружие. Алиедора слышала громкие стенания и истовые мольбы, обращённые и к Ому Прокреатору, и к Семи Зверям; северяне обращали на это внимания не больше, чем на гудение мух, будь здесь сейчас мухи.
Трое рослых варваров поднялись на холм, туда, где неподвижно застыла Алиедора, не сводя с поля боя остекленевшего взгляда.
Нельзя сказать, что северяне вышли из боя без единой царапины. Все трое были попятнаны, у одного был рассечён лоб, у другого кровь стекала по руке, третий приволакивал ногу. Прямо на Алиедору шагал высоченный воин, шириной плеч поспоривший бы с дверным проёмом. Высокий шлем в виде оскаленной драконьей головы он снял и нёс на сгибе левой руки, мокрые от пота волосы слиплись и висели неопрятными сосульками, щёки, лоб и открытую шею покрывали татуировки – какие-то спирали, перевитые языками пламени.
– Где он, Хтафр? – густым басом осведомился высокий, судя по всему, предводитель северян. – Где этот колдун?
– Здесь, кор Дарбе, – почтительно отозвался другой воин, шагавший по правую руку от вожака. Татуировок на его лице было куда меньше. – Я бил так, чтобы он не скоро поднялся, хвала Дракону вечному, непобедимому.
Вожак молча кивнул.
– Вот он, кор, – заговорил третий варвар, с секирой, окровавленной по всей длине топорища.
Метхли слабо зашевелился и застонал. Его гайто бросился было прочь, однако воин с секирой неожиданно ловко метнул своё громоздкое на первый взгляд оружие, подрубив несчастному животному ногу. Скакун с отчаянным, почти человеческим криком повалился на истоптанный и окровавленный снег, забился в агонии, фонтанируя кровью из перебитых жил.
– Его-то за что… – бесцветным, ничего не выражающим голосом проговорила Алиедора. Что-то очень важное должно было вот-вот случиться с нею, что-то страшное – но необходимое. И она замерла, затаилась, чувства ушли в глубину – так будет легче, знала она. Откуда пришла эта уверенность, кто её внушил – какая разница? Алиедора не сомневалась, что поступать стоит именно так.
Словно только что заметив её, северяне замерли, уставившись на девушку. В их взглядах, как ни странно, Алиедоре почудилось нечто общее с тем, как, бывало, смотрел на нее Метхли.
– Кто это, Хтафр? – осведомился предводитель.
– Воистину, то ведает лишь Дракон побеждающий, предвечный. – Варвар по имени Хтафр склонил голову к плечу, разглядывая доньяту.
– Она скована с колдуном, – прищурившись, объявил третий воин.
– Значит, к мясу её, когда с ним покончим, – бросил вожак, презрительно покосившись на Метхли. – А этого – поднять! С ним я сам должен.
Хтафр и ещё один воин тотчас же вздёрнули полубесчувственного чародея на ноги. Трёхглазый застонал, голова его бессильно моталась. Казалось, его багровое око варваров ничуть не удивило.
Вожак вытянул руку с мечом, по испачканной стали пробежало нечто вроде быстрого отблеска. Конец клинка нырнул под подбородок чародея, заставив того вскинуть голову. Взгляд Метхли прояснился; теперь в нём бился, видела Алиедора, нестерпимый ужас.
– Ну что, урод, – гулко захохотал вожак, – помогла тебе твоя магия?
Метхли захрипел, пытаясь отодвинуться, отвернуться; напрасная попытка, взор вожака варваров притягивал и лишал сил ничуть не хуже третьего глаза самого чародея.
– Гордись, – бросил северянин, не опуская меча, – у тебя сегодня великий день. День освобождения. Ты поведёшь огненной тропою остальных. Их дорога к Дракону непобедимому, вечному должна быть лёгкой.
Рот Метхли приоткрылся, и – о чудо! – уголки губ расползались всё дальше и дальше, чуть ли не до самых ушей, из-под бледной плоти лезла чернота, исчезали обычные человеческие зубы, вместо них появлялся частокол совершенно иных, игольчато-острых. Нижняя часть лица почти отвалилась вниз, чёрный раздвоенный язык задрожал, облизывая края жуткой пасти.
– Я ваш! Ваш! Такой же, как вы! – прошипел чародей, в его странно изменившемся голосе ненависть смешивалась с ужасом. – Я избран, я отмечен! Я с вами!
– Ты не с нами, червь. – У вожака северян не дрогнули ни голос, ни рука, сжимавшая эфес. – Ты не изменён, как мы. Ты изуродован. А уродство жить не должно. Потому-то твоя магия ничего и не смогла нам сделать. Ни тогда, ни сейчас. Огненной тропою ты отправишься первый. Но сперва мы заставим твою плоть отпустить твоё истинное «я».
– Нет, нет, не-ет! – жутко завыл и задёргался в руках державших его маг. – Я… не могу… не готов… не достоин…
– Никто из живущих не может быть ни готов, ни достоин, – оборвал истошные вопли чародея вожак. – Для этого приходим мы. Чтобы провести путём боли. Чтобы очиститься. Чтобы все предстали перед Драконом вечным, всепобеждающим в подобающем виде, готовые не просто простереться ниц, но воистину принять его бессмертной душой.
– Не могу! – метался и бился Метхли. – Не могу-у-у-у!
– Чего ты боишься, если утверждаешь, что «отмечен»? – холодно бросил северянин. – Всё, хватит. К мясу их обоих.
– Стойте! – взвыл трёхглазый. – Я… я откуплюсь. Откуплюсь! Отдам вам… вот её.
– Это мясо и так наше, – варвар даже не покосился в сторону Алиедоры. – Придумай чего получше, урод.
– Нет, нет! – корчился Метхли. – Она – отмеченная, она – капля Его крови! Капля крови Белого Дракона! Избранная! То, что вы искали!
– Она? Капля Его крови?
– Испытайте её… – хрипел чародей. – Я открою путь… вы увидите сами. Только не надо меня… в процессию… на тропу… я не готов… я не могу…
– Ты сам себе делаешь хуже, – пожал плечами варвар. – Но… Дракон великий, единосущный велит нам не унижать свои уста ложью недостойным. Если вот это, – кивок на Алиедору, – не мясо, а и впрямь капля Его крови – ты сможешь уйти невозбранно или остаться с нами. Меня слышали двое смертных и великий Дракон. – Северянин резко опустил меч, и Метхли тотчас принялся для чего-то растирать горло.
– Говоришь, ты должен открыть путь? – недоверчиво проворчал Хтафр. – Говоришь, капля Его крови? Я ничего не вижу и не чувствую. Дракон единственный, всесветный не открывает моих взоров.
– Потому что я скрыл, – не без самодовольства бросил трёхглазый чародей. Казалось, к нему возвращаются наглость и самоуверенность. – Без меня вам…
– Открывай, – негромко, но властно уронил вожак, и волшебник мигом осёкся.
– Требуются приготовления.
– Во славу Дракона единого, всесильного ты получишь всё, что попросишь. – Предводитель варваров притянул к себе волшебника за отворот плаща. – Но если ты солгал…
– Я знаю, я знаю, великий, – мелко закивал трёхглазый, страшная пасть нелепо клацала. – Но и ты не изволь сомневаться в слове Метхли. Ты всё увидишь собственными глазами, великий.
– Великий может быть только Дракон надмировой, таинственнейший, – оборвал излияния волшебника северянин. – Оставь глупую лесть для мягкотелых южан, червяк.
– Повинуюсь, повинуюсь, – поспешно склонился Метхли.
Всё это время Алиедора просидела в седле, молча смотря и слушая. Слова незримыми змеями вползали в сознание, свивались там чудовищными клубками, совершенно утрачивая смысл. Доньята не задавала вопросов. Она принимала всё, как оно есть.
Она – избранная? Капля крови великого Дракона, как верят северные варвары? Или носящая в себе частицу Гнили, как уверял Метхли? Быть может. Неважно, как это называть, – она, доньята Алиедора Венти, и впрямь оказалась «не такой, как все». Выше. Лучше. Достойнее. Её судьба, наверное, страшна – но она же и высока. Ей не сидеть, коротая век, обычной женой нобиля. Перед ней – совсем иная дорога, дорога, которой бы ужаснулся любой – но не она.
Она не боится варваров. Они должны преклоняться перед ней.
Почему-то Алиедора не сомневалась, что трёхглазый чародей окажется прав. И его предательство, то, что он спасал собственную шкуру, продавая доньяту северянам, – только подчёркивало её избранность.