— Но это не так уж и необычно. Особенно в случаях, когда тела находятся непогребенными столько времени. Да и если глотки были перерезаны, из них вытекло достаточно крови, чтобы привлечь пожирателей падали.
— Возможно, — ответил Крайцлер, сопроводив свои слова легким кивком, и снова принялся мерить шагами комнату. — Но водонапорная башня была опечатана как раз из тех соображений, чтобы не допустить внутрь грызунов и прочих падальщиков.
— Да, действительно… — протянул Теодор, судя по всему, окончательно запутавшись. — Кто-нибудь писал об этом?
— Писали, — сказал Крайцлер. — Я полагаю, это дело нашло отражение на страницах «Уорлд».
— Но, — возразил я, — не построено еще такое здание, а тем паче водонапорная башня, куда бы не было доступа животным. Крысам, например.
— Верно, Джон, — кивнул мне Крайцлер, остановившись. — И учитывая полное отсутствие любых улик, я был вынужден тогда согласиться с этой версией. Вот только почему крысы, пускай даже и нью-йоркские, обнаружив пару тел, решили так аккуратно закусить глазами и не тронуть прочего, осталось для меня загадкой, на которую я старался не обращать внимания и которая до поры оставалась неразрешенной. До минувшей ночи. — Сказав это, он продолжил свой променад по кабинету. — Увидев состояние тела Санторелли, я сразу же приступил к обследованию глазных орбит. Работать при свете факела, разумеется, не слишком удобно, но, тем не менее, я обнаружил то, что искал. На скуловой кости — также, как и на надглазничном гребне — серию прямых надрезов, а на крыле клиновидной кости, практически на дне полости — несколько небольших вмятин. Все это недвусмысленно указывает на использование режущей кромки и острия ножа, предположительно охотничьего. И я предполагаю, что если бы мы эксгумировали тела двух жертв 1893 года — а я собираюсь потребовать проведения такой экспертизы, — то и у них обнаружились бы подобные следы. Иными словами, джентльмены, глаза были извлечены рукой человека.
Ужас мой усиливался. Совершенно не отдавая себе отчет, я пробормотал вместо аргумента:
— Но как же то, что говорил сержант Коннор?..
— Мур, — произнес Крайцлер тоном, пресекающим любые возражения. — Если мы действительно собираемся продолжать эту беседу, я полагаю, нам следует забыть о мнении таких людей, как сержант Коннор.
Рузвельт нерешительно поерзал в кресле. По его лицу я понял, что он только что израсходовал последнюю возможность оставить Ласло в неведении относительно действительного положения вещей.
— Боюсь, я должен вам это сказать, доктор, — начал он, вцепившись руками в подлокотники, — но за последние три месяца у нас произошли еще два убийства, которые, как мне кажется, укладываются в… тот шаблон, о котором вы говорите.
От такого заявления Ласло остолбенел.
— Что? — спросил он быстро, но в то же время очень тихо. — Где, где были найдены тела?
— Точно сказать не могу, — ответил Теодор.
— И это были проститутки?
— Полагаю, что да.
— Вы полагаете? Отчеты, Рузвельт, мне необходимо увидеть отчеты! Да неужели никто в вашем ведомстве даже не соизволил подумать о явной связи всех этих дел? И вы, Рузвельт?
За отчетами немедленно послали. Когда их принесли, нам открылись новые факты — еще два трупа мальчиков, несомненно, торговавших своими телами, также были обнаружены, по мнению коронера, вскоре после смерти. Как и сказал мне накануне Рузвельт, в тех случаях крови было меньше, хотя похоже, что разница в количестве ранений и некоторые мелкие отличия никак не влияли на явное сходство этих дел. Первый мальчик, двенадцатилетний африканский иммигрант, которого все называли не иначе, как «Милли», был прикован цепями к корме парома на остров Эллис. Второго, десятилетнего Аарона Мортона, нашли на Бруклинском мосту — его просто подвесили за ноги. Согласно отчетам, оба мальчика были частично обнажены, глотки у обоих перерезаны, наблюдались и другие увечья, но самое главное — у обеих жертв отсутствовали глаза. Читая отчеты, Ласло несколько раз пробормотал последнее обстоятельство, явно пребывая в глубоких раздумьях.
— Я полагаю, что понял, о чем вы говорите, Крайцлер, — громко сказал Теодор. Он терпеть не мог во время дискуссии оставаться в стороне, даже в тех случаях, когда тема была ему не близка. — Первое убийство было совершено три года назад. А теперь кто-то начитался старых газетных статей и решил заняться имитацией. — Теодор был явно доволен собственной оригинальной экстраполяцией. — Верно, доктор? И ведь такое не в первый раз происходит с подачи наших любезных газет.
Крайцлер тем не менее лишь постукивал указательным пальцем по сжатым губам, и вид у него был такой, будто он только сейчас осознал, что дело это намного запутаннее, чем ему представлялось раньше.
Я в свою очередь осмелился сделать иной вывод.
— А что там насчет останков? — спросил я. — Все эти… недостающие органы, отрезанная плоть… э-э… ну все это? Такого ведь не было в предыдущих делах.
— Не было, — медленно ответил Крайцлер. — Но мне кажется, есть объяснение этим отличиям, хотя сейчас нас это не должно волновать. Глаза — вот ключ, связь и способ… Я готов поставить что угодно на… — Тут он снова замолчал.
— Ну хорошо, — сказал я, опуская руки. — Значит, кто-то три года назад убил двух детей, а сейчас мы столкнулись с сумасшедшим подражателем, который вдобавок уродует тела. И что нам теперь предстоит со всем этим делать?
— В том, что вы сейчас сказали, Джон, — ровным тоном ответил Крайцлер, — нет ни грана точности. К тому же я не уверен, что это дело рук сумасшедшего. И я склонен полагать, что сам он не в восторге от того, чем ему приходится заниматься, — в том смысле, как вообще можно понимать подобное утверждение. Но самое главное — и здесь я боюсь разочаровать вас, Рузвельт, — я уверен как в себе самом, что это не имитатор, а один и тот же человек.
Мы ждали, что он сделает такой вывод, и боялись его — и я, и Рузвельт. Я достаточно отработал полицейским репортером после моего бесцеремонного отстранения от вашингтонских дел из-за поддержки Рузвельта в его борьбе с кумовством в государственном аппарате. Я даже освещал дела о громких убийствах за границей. Так что я прекрасно знал, что преступники, подобные тому, которого описывал Крайцлер, существуют, но никому из нас не было приятно удостовериться в том, что мы столкнулись как раз с таким экземпляром. А Рузвельт хоть и был прирожденным бойцом, мало что понимал в тонких деталях преступного поведения, и ему проглотить подобное было тяжелее всего.
— Но… три года! — ошеломленно воскликнул он. — Честное слово, Крайцлер, даже если такой человек и существует, он ведь не мог водить за нос правосудие столько лет!
— Нехитрая задача — водить за нос того, кто тебя не преследует, — ответил Крайцлер. — А если полиция и проявляла какой-то интерес к этому делу, шансов у нее не было. Ибо они даже не потрудились выяснить мотивы преступления.
— А вы? — На этот раз слова Рузвельта прозвучали чуть ли не умоляюще.
— Потрудился — правда, пока далеко не продвинулся. У меня есть несколько зацепок — но нам необходимо докопаться до остального. Только если мы сможем с полной уверенностью сказать, что именно толкает его на убийства, мы решим эту головоломку.
— Но что может заставить человека совершать такое? — спросил Рузвельт, и в голосе его чувствовалось подлинное смятение. — В конце концов, у Санторелли даже не было при себе денег. Мы опросили его родственников, но они той ночью все были дома. Если только это не результат его ссоры с кем-то, кто…
— Я сильно сомневаюсь, что здесь замешаны какие-то личные дрязги, — ответил Ласло. — Очень может статься, что мальчик до той ночи никогда не встречался со своим убийцей.
— То есть вы утверждаете, что кто бы ни убил ребенка, он не был с ним даже знаком?
— Возможно. Для него не было важно, кого он убивает. Ему было важно, что олицетворяет собой его жертва.
— И? — спросил я.
— И это нам предстоит определить.
Рузвельт продолжил свой осторожный допрос:
— У вас есть какие-то улики, подтверждающие эту версию?
— Нет, если вы имеете в виду именно улики. Я основываюсь исключительно на опыте, полученном из многолетнего общения с подобными пациентами. И на дарованной мне интуиции.
— Но… — Как только настала очередь Рузвельта мерить шагами кабинет, Крайцлер расслабился, будто основная и самая трудная часть его работы выполнена. Теодор же настойчиво продолжал стучать себя кулаком в открытую ладонь. — Послушайте, Крайцлер, это правда, я, как и все мы здесь, вырос в достаточно приличном месте. Но с тех пор как я получил это назначение, мне пришлось весьма близко познакомиться с преступным миром, и перевидал я всякого. Я знаю, что порок и бесчеловечное отношение к себе подобным в Нью-Йорке намного превосходят положение дел в любом месте земного шара. Но даже здесь я не могу понять, что могло толкнуть человека на совершение такого неописуемого ужаса.
— Не ищите, — медленно сказал Крайцлер, стараясь выражаться предельно ясно и понятно, — причин в городе. Ни в недавних событиях, ни в обстоятельствах. Существо, которое вы ищете, явилось на свет очень давно. Возможно, корни его поведения следует искать во младенчестве, совершенно определенно — в детстве. И, возможно, детство его прошло совсем не здесь.
Теодор не нашелся с ответом, на его лице отразилась борьба чувств. Беседа сильно его обеспокоила. Впрочем, всякий раз вступая в дискуссию с Крайцлером, он впадал в сильное волнение. Хотя Рузвельт прекрасно знал, чем закончится этот разговор, и, как я начинал сейчас понимать, даже в некотором роде рассчитывал на это, еще когда просил меня привести к нему Ласло. И теперь с удовлетворением наблюдал, как то, что для любого из детективов в Управлении несомненно показалось бы неизведанным океаном, опытный Крайцлер разлагает на течения и курсы. Теории Ласло явно предлагали решение загадки, которую Теодор был склонен считать неразрешимой, и это позволяло надеяться, что правосудие, пускай и с опозданием, но все же способно восторжествовать. Даже в том случае, когда смерть человека (а теперь, похоже, и не одного) не заинтересовала в Управлении больше никого. Если бы это еще хоть как-то объяснило, что здесь делаю я…