— Выходит… я тоже безумна, доктор Крайцлер? А этот человек — он должен забрать меня в такое же страшное место?
— Что? — вырвалось у Крайцлера. Он забрал у девочки злополучную книгу, мимоходом состроив мне укоризненную гримасу. — Безумна? Что за вздор! Напротив, у нас для тебя очень хорошие новости. — Крайцлер говорил с ней как со взрослым человеком, — прямо и не выбирая выражений, хотя тон его при этом оставался успокаивающе-добродушным — классический тон разговора с ребенком. — Иди-ка сюда, — позвал ее Крайцлер и усадил себе на колени. — Должен признаться вам, мисс, вы — очень здоровая и разумная юная леди. — Щеки малышки озарились легким румянцем и она тихо и довольно рассмеялась. — Во всех твоих неприятностях виноваты маленькие наросты у тебя в носике и ушках. Они, в отличие от тебя, просто в восторге от той окаянной холодрыги, что царит у тебя дома. — При этих словах он потрепал ее по затылку и продолжил: — Тебе нужно будет повидаться с врачом. Я познакомлю тебя с одним доктором, моим хорошим приятелем — он просто удалит тебе эти наросты, пока ты будешь спать, и все. Что же касается этого человека, — он опустил ее на пол, — позволь мне представить тебе еще одного своего друга, его зовут мистер Мур.
Девочка сделала книксен, при этом не сказав ни слова. Я поклонился ей в ответ.
— Рад встрече с вами, Берта.
Она снова рассмеялась, на что Ласло поцокал языком и заметил:
— Ну все, хватит хихикать, сбегай за матушкой, и мы с ней обо всем договоримся.
Берта выбежала в коридор. Ласло подошел ко мне и, похлопав по бумагам, которые только что мне выдал, возбужденно произнес:
— Быстрая работа, а, Мур? Представьте, они уже час как здесь.
— Какая работа? — спросил я, ничего не понимая. — Кто — они?
— Дети Цвейга! — ответил Ласло с тихим ликованием. — Те самые, из водонапорной башни — у меня внизу их останки.
Картина показалась мне до того отвратительной и несогласной со всем, что происходило в тот день в Институте, что я содрогнулся. Но не успел я поинтересоваться, за каким чертом ему все это понадобилось, в кабинет вошла Берта со своей матерью — той самой женщиной в шали. Женщина сразу же обменялась с Крайцлером несколькими репликами на венгерском, но познания Ласло в этом языке были ограниченны (его отец-немец был против того, чтобы ребенок болтал на языке матери), и они быстро перешли на английский.
— Миссис Райк, вы обязательно должны прислушаться к моим словам! — раздраженно сказал Крайцлер.
— Но, доктор, — взмолилась женщина, заламывая руки, — вы же видите, иногда она прекрасно все понимает, но потом в нее точно демон какой вселяется, просто семейное проклятье, другого слова не подберу…
— Миссис Райк, я уже не знаю, как мне вам следует объяснять, чтобы до вас дошло, — настойчиво сказал Ласло, предпринимая последнюю попытку остаться беспристрастным. Он вынул из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, посмотрел на циферблат и продолжил: — Или на скольких языках? Временами опухоль не так ярко выражена, понимаете? — Для путей наглядности он показал на собственное ухо, нос и горло. — В такие времена у нее ничего не болит, она может не только слышать и говорить — она легко и нормально дышит. Вот откуда берутся эта живость и проворность. Но по большей части образования в ее глотке и прилегающей полости носа — а они у нее и в горле, и в носу — перекрывают евстахиевы трубы, и слышать становится крайне трудно, если возможно вообще. А ваша вымороженная квартира и постоянные сквозняки только усугубляют ее состояние. — Крайцлер положил руки на плечи Берты и та снова радостно улыбнулась. — Короче говоря, она не мучает вас и своего воспитателя намеренно. Вы меня понимаете? — Он наклонился к самому лицу матери, внимательно высматривая своими птичьими глазами ответную реакцию. — Нет. Явно не понимаете. Ну хорошо, в таком случае вам придется просто выслушать меня. Никаких отклонений у нее нет — ни в психике, ни в развитии. Покажите ее доктору Осборну из больницы Святого Луки, он регулярно выполняет подобные процедуры, а я в свою очередь наверняка смогу убедить его сделать вам некоторую скидку. Осенью, — Крайцлер взъерошил девочке волосы, и она посмотрела на него чуть ли не с благодарностью, — Берта уже будет вполне здорова и перестанет отставать на занятиях. Вы согласны со мной, юная леди?
Девочка не ответила, но хихикнула снова. Однако мать не сдавалась.
— Но… — начала она, хотя Крайцлер уже взял ее под руку и повлек за собой через вестибюль к выходу:
— Ну все, миссис Райк, будет. Если вы чего-то не понимаете, это не значит, что его не существует. Отведите ее к доктору Осборну! И учтите, я обязательно свяжусь с ним и проверю, как вы следуете моим указаниям. Упаси вас боже их нарушить. Гнев мой будет ужасен.
Он закрыл за матерью и маленькой Бертой парадные двери и вернулся в холл, где был незамедлительно осажден оставшимися там семьями. Крикнув, что в собеседованиях объявляется короткий перерыв, Крайцлер поспешно ретировался в кабинет и запер за собой дверь.
— Главная сложность, — пробормотал он, возвращаясь к столу и приводя в порядок бумаги, — убедить всех этих родителей, что необходимо более трепетно относиться к психическому здоровью своих отпрысков, ибо все больше их полагает, будто мелкие беды чад выдают некое подспудное заболевание. Ну что ж… — Он запер стол на ключ и повернулся ко мне. — Итак, друг мой, пришло время спуститься вниз. Полагаю, нас там уже ждут люди Рузвельта. Я заранее предупредил Сайруса, чтобы он сразу проводил их через боковую дверь.
— То есть вы собираетесь устроить им собеседование здесь? — спросил я, когда мы прошли через смотровую, ускользнув через черный ход от шумного внимания семейств в вестибюле, и оказались в Институтском дворике.
— Честно говоря, я не собирался проводить с ними никаких собеседований, — ответил Крайцлер, поглубже вдохнув морозный воздух. — Куда разумнее предоставить это детям Абрахама Цвейга. А я проверю результаты. Но помните, Мур, — ни слова о нашем деле, пока я не сочту этих людей подходящими для участия в следствии.
Пока мы были в Институте, погода переменилась — пошел легкий снежок, что явно пришлось по душе нескольким юным подопечным Крайцлера, одетым в простую серо-синюю форму, сводившую к минимуму неизбежные в иных обстоятельствах разногласия, возникающие между детьми, принадлежащими к разным общественным классам. «Студенты» носились по дворику, ловя пролетающие снежинки. Заметив Крайцлера, каждый счел своим долгом подбежать и радостно, однако почтительно приветствовать своего доктора. Ласло улыбался в ответ и расспрашивал их об успехах в школе и отношениях с учителями. Несколько ребят посмелее тут же принялись откровенно делиться мыслями касательно внешнего вида некоторых учителей, а также испускаемых ими ароматов, за что были немедленно удостоены замечания, впрочем, не слишком строгого. Покинув дворик и оказавшись в мрачных пределах первого этажа, я еще какое-то время слышал их радостные крики, эхом отдававшиеся в стенах, и думал о том, насколько близки недавно были многие из них к тому, чтобы разделить участь Джорджио Санторелли. Разум мой все чаще обращался к предстоявшему нам делу.
Темный и сырой коридор вел к операционной, очень длинному помещению, в отличие от коридора — сухому и теплому, благодаря газовому камину, шипевшему в углу. Стены были оштукатурены и выбелены, вдоль каждой тянулись ряды белых шкафчиков, за стеклянными дверцами которых блистали ужасного вида инструменты. Над ними располагались белые полочки с целой коллекцией устрашающих экспонатов: правдоподобно раскрашенных гипсовых слепков человеческих и обезьяньих голов с частично вскрытыми черепными коробками, выставлявшими на всеобщее обозрение положение мозга. Многие лица были искажены в предсмертной агонии. Модели эти делили пространство с настоящими мозгами, некогда принадлежавшими разнообразным существам, а ныне погруженными в стеклянные сосуды с формальдегидом. Все свободные стены были покрыты схемами строения нервных систем человека и животных. В центре комнаты высились два стальных операционных стола, снабженных специальными стоками — они шли от середины ложа к ногам так, чтобы любая жидкость свободно устремлялась в емкости на полу. На каждом столе различались грубые очертания человеческих тел, затянутых стерильными простынями. От них отчетливо веяло разложением и землей.
Рядом стояли двое мужчин в шерстяных костюмах-тройках. У того, что был повыше ростом, костюм был скромен, но в модную клетку, у второго, пониже, — просто черный, без изысков. Лиц я толком не разглядел — электрические лампы над столами, висевшие между нами, светили безжалостно.
— Джентльмены, — произнес Ласло, направляясь прямо к ним, — я доктор Крайцлер. Надеюсь, не заставил вас долго ждать.
— Что вы, доктор, — ответил высокий, пожимая протянутую руку. Наклонившись, он шагнул в свет и я смог разглядеть его лицо, отличавшееся довольно красивыми семитскими чертами: ярко выраженный нос, твердый взгляд карих глаз и шапка курчавых волос. У того, что пониже, глазки оказались маленькими, а потное лицо мясистым, к тому же он начинал лысеть. На взгляд, обоим было лет по тридцать.
— Я — сержант Маркус Айзексон, — сказал высокий, — а этой мой брат, Люциус.
Низкий протянул руку и произнес с нажимом:
— Детектив-сержант Люциус Айзексон, доктор. — И затем чуть слышно, в сторону: — Не делай так больше. Ты же обещал.
Маркус закатил глаза и, попытавшись непринужденно нам улыбнуться, так же вполголоса бросил в сторону:
— Ну и что? Что я такого сделал?
— Не надо всем представлять меня своим братом, — настойчиво прошипел Люциус.
— Джентльмены, — сказал Крайцлер, слегка сбитый с толку этой комической перебранкой. — Позвольте представить вам моего друга, Джона Скайлера Мура. — Я пожал руки обоим братьям, после чего Крайцлер продолжил: — Уполномоченный Рузвельт крайне лестно отзывался о ваших талантах и предположил, что, возможно, вы сможете оказать некоторую помощь и моих… изысканиях, скажем так. Поскольку вы фактически работаете на стыке двух профессий, каждая из которых так или иначе затрагивает предмет моих исследований…