— А этот его святой? — спросил я. — Это очень важно, Джозеф, — ты сам его когда-нибудь видел?
— Нет, сэр.
— Фатима когда-нибудь встречалась с ним на крыше? — внезапно спросил Маркус. — И ты не заметил случайно кого-нибудь с большой сумкой?
— Нет, сэр, — ответил Джозеф, вновь впадая в замешательство. Но тут же просветлел, явно стараясь угодить нам: — Хотя несколько раз приходил к ней — уже после того, как они познакомились. Я точно знаю. Хотя он наказал ей никому не рассказывать, кто он.
Маркус криво улыбнулся:
— Может, обычный клиент?
— И ты ни разу не догадался, кто это? — уточнил я.
— Нет, сэр, — ответил Джозеф. — Фатима сказал, что если я буду хранить все в тайне и вести себя хорошо, этот человек, возможно, когда-нибудь заберет и меня.
Я крепко обнял его за плечи и снова окинул взглядом окрестные крыши.
— Ты должен надеяться, что этого не произойдет, Джозеф, — сказал я, и его карие глаза вновь заблестели слезами.
В тот вечер «Золотое Правило» больше не подарило нам никаких сведений, равно как и не порадовали нас обитатели остальных зданий в этом квартале, которых мы успели опросить. Перед тем как покинуть это место, я почувствовал, что просто обязан спросить у Джозефа, не хочет ли он оставить работу у Виски-Энн: даже по меркам дома терпимости малыш был слишком юн для такого дела. Мне пришло в голову, что есть шанс уговорить Крайцлера из соображений благотворительности приютить его в Институте. Но бедный Джозеф, осиротевший в три года, был сыт по горло всеми институтами, приютами и родительскими домами (не говоря уже о темных переулках и заброшенных вагонах), так что никакие рассказы о том, что учреждение Крайцлера «отличается» от прочих заведений, не произвели на него ни малейшего впечатления. «Золотое Правило» было для него единственным домом, где его не морили голодом и не избивали — может, Виски-Энн и омерзительная особа, но она заинтересована, чтобы мальчики были здоровы и не изуродованы. А это для Джозефа главнее любых моих доводов о том, насколько опасно и порочно это место. Более того, после истории с Али ибн-Гази и его святым Джозеф с нескрываемым подозрением относился ко всем мужчинам, обещавшим лучшую жизнь где-нибудь в другом месте.
Решение мальчика меня искренне опечалило, но он был непоколебим. Увы, в 1896 году законного способа вырвать ребенка из лап «Золотого Правила» не существовало. Только потом появились государственные организации, к которым для этого можно было обратиться через голову мальчика. Пока же американское общество не признавало, в общем и целом (как по большей части не признает и теперь), что дети не могут полностью отвечать за свои поступки и решения: детство никогда вообще не рассматривалось большинством американцев как некая особая стадия развития личности, отличная от взрослой жизни и подчиняющаяся собственным правилам и законам. Дети рассматривались как «взрослые в миниатюре», и, по законам 1896 года, если ребенок желал погубить свою жизнь пороком и развратом, он волен был поступать, как ему заблагорассудится. Так что мне ничего не оставалось, только попрощаться с этим перепуганным десятилетним человеческим детенышем и с ужасом подумать, что малыш вполне может оказаться следующей жертвой мясника, шныряющего вокруг таких гнусных заведений, как «Золотое Правило». И тут, перед самым уходом, мне в голову пришла мысль, обещавшая безопасность Джозефу, а нашему следствию — новые перспективы.
— Джозеф, — сказал я, опустившись перед ним на колени у парадного входа в клуб. — У тебя много друзей, которые работают в таких же местах?
— Много? — Мальчик задумчиво пососал палец. — Ну, нескольких, наверное, я знаю. А что?
— Я хочу, чтобы ты передал им мои слова. Человек, который убил Фатиму, уже погубил много детей, занимавшихся тем же ремеслом. Большинство из них мальчики, но, видимо, не только. А самое главное: хоть мы пока и не знаем, почему так вышло, все они работали в домах, похожих на этот. Так что я прошу тебя — передай своим друзьям, чтобы впредь они были очень, очень осторожны со своими клиентами.
Джозеф отреагировал на это пугающее заявление вполне логично: отшатнулся от меня и в страхе огляделся по сторонам. Но не убежал.
— А… почему только в таких местах? — спросил он.
— Я тебе уже сказал — мы пока не знаем. Но, возможно, он еще вернется, так что скажи всем, что следует быть настороже. И присматривайтесь к тем, кто станет сердиться, когда кто-нибудь из вас будет… — я пытался подобрать слово, — …«строптивым».
— Вы хотели сказать — борзым? — спросил Джозеф. — Это Виски-Энн так говорит — борзость.
— Правильно говорит. Он мог выбрать Фатиму именно из-за этого. Не спрашивай меня, почему, — я не знаю. Но будь осторожен. И самое главное: никуда ни с кем не ходи. Никогда не покидай клуб, каким бы приятным ни показался тебе человек и сколько бы денег тебе ни посулил. И передай то же своим друзьям. Договорились?
— Ну… ладно, мистер Мур, — медленно протянул Джозеф. — Но может… может, вы с детектив-сержантом Айзексоном все же будете иногда нас тут навещать? Те другие фараоны, которые явились сегодня утром, — их, похоже, совсем не волновало, что с нами станет. Они просто приказали всем молчать про Фатиму и ушли.
— Мы попытаемся, — ответил я, вынимая из кармана пальто карандаш и листок бумаги. — И если вдруг у тебя найдется, что нам рассказать — что угодно, если ты сочтешь это важным, — приходи вот по этому адресу днем. Ночью — вот по этому. — Я дал ему не только адрес нашей штаб-квартиры, но и бабушкин, на Вашингтон-сквер, мимоходом представив себе, как старушенция отреагирует на появление этого мальчика — если, конечно, он когда-нибудь появится. Еще я узнал у него телефонный номер «Золотого Правила». — И не ходи к другим полицейским, если что-то узнаешь, — добавил я. — Сначала расскажи все нам. И не рассказывай другим полисменам, что мы здесь были, хорошо?
— Не волнуйтесь, — бойко ответил мальчик. — Вы вообще-то первые фараоны, с которыми я говорю.
— Наверное, это потому, что я не фараон, — сказал я, широко улыбнувшись.
Мне ответили такой же искренней улыбкой, и я вдруг уловил в лице Джорджа чьи-то знакомые черты.
— Да вы и не похожи, — сказал мальчик. И тут же брови его сошлись от удивления: — Но почему вы тогда хотите найти того, кто убил Фатиму?
Я положил руку ему на голову.
— Потому что мы должны его остановить. — В этот миг из-за дверей клуба донесся резкий скрипучий голос Виски-Энн. Я кивнул и добавил: — Кажется, тебе пора. Запомни все, что я сказал.
Джозеф диким зверьком прошмыгнул в двери и исчез внутри клуба, а я встал и обнаружил, что Маркус улыбается.
— Это у вас здорово вышло, — сказал он. — Раньше много возились с детьми, я угадал?
— Немного, — только и ответил я. У меня не было желания рассказывать ему, что глаза и улыбка Джозефа до боли напомнили мне черты покойного брата в том же возрасте.
На обратном пути мы с Маркусом не преминули обсудить изменившийся ход вещей. Теперь стало ясно, что искомый человек хорошо знаком с такими заведениями, как «Золотое Правило» и «Парез-Холл», а потому — кто еще, помимо клиентов, станет регулярно сюда заглядывать? В какой-то момент нас посетила мысль, что это может быть репортер или очеркист нравов, вроде Джейка Рииса: человек, пустившийся вскрывать городские пороки и, ошеломленный их изобилием, вероятно, доведенный до безумных крайностей. Но так же быстро до нас дошло, что еще никто из репортерской братии не пустился в печатный крестовый поход против детской проституции, тем паче — гомосексуальной. Остаются миссионеры и прочие церковные деятели — категория, похоже, более многообещающая. У меня из головы не шли слова Крайцлера насчет сходства религиозных маньяков и серийных убийц, а потому я задался вопросом, не идем ли мы в самом деле по пятам того, кто вообразил себя карающей дланью Господней. Да, Крайцлер говорил, что не верит в религиозный подтекст этих преступлений, но Крайцлер ведь тоже мог ошибаться. К тому же все эти миссионеры и церковники, исполняя свой духовный долг в трущобах, частенько предпочитают передвигаться по крышам. Но все эти версии разбивались как волны о камень того, что сообщил нам Джозеф. Человек, убивший Али ибн-Гази, регулярно появлялся в «Золотом Правиле», и на эти визиты никто не обращал внимания. Любой же уважающий себя крестоносец-реформатор постарался бы привлечь к себе максимум внимания.
— Кем бы или чем бы он ни оказался, — заявил Маркус, когда мы подошли к № 808, — мы знаем, что он может приходить и уходить незамеченным. Похоже, он свой в таких заведениях.
— Верно, — согласился я. — Что возвращает нас все к тем же клиентам, а это значит, что он может оказаться кем угодно.
— Ваша теория насчет рассерженного посетителя может оказаться полезной. Даже если он не залетная птица, его, должно быть, не раз обдирали как липку.
— Не уверен. Встречались мне мужчины, ограбленные шлюхами. Да, они могут при случае душу из женщин выбить, но устроить такую резню? Этот человек просто обязан быть сумасшедшим.
— Так, может, возвратимся к старым версиям Потрошителя? — спросил Маркус. — Может, у него мозг попорчен дурной болезнью? Которой он заразился в притонах вроде Эллисонова или «Золотого Правила».
— Глупости, — возразил я, руками будто бы отталкиваясь от этой гипотезы, чтобы собраться с мыслями. — Единственное, за что мы пока можем держаться, — то, что наш убийца вменяем. Теперь это уже не оспаривается.
Маркус ненадолго замолк, после чего заговорил, тщательно подбирая слова:
— Джон. Вы же спрашивали себя, я полагаю, что будет, если основные допущения Крайцлера ошибочны?
Сделав глубокий вдох, я ответил:
— Да, я задавался таким вопросом.
— И каков ответ?
— Если он ошибается, всех нас постигнет неудача.
— И вы удовлетворены этим ответом?
Мы уже успели дойти до юго-западного угла 11-й улицы и Бродвея, где сновали экипажи и трамваи, развозя по городу гуляк. Вопрос Маркуса будто бы повис в воздухе передо мной, мешая влиться в привычный городской ритм. Недалекое будущее пугало. В самом деле — к чему сведутся все эти ужасные знания, накопленные нами, е