— С Александром Маклеодом, — ответил тот. — Лучшим почерковедом в Северной Америке. Маркус с ним учился.
— Великолепно, — сказал Крайцлер. — Идеальная отправная точка. Из результатов такого анализа мы сможем сделать ряд более общих выводов.
— Минуточку. — Я поднялся, стараясь одновременно говорить тихо и не думать об ужасе и отвращении, охвативших меня. Вместе с тем реакция этих людей меня потрясла. — Мы только что обнаружили, что это… этот субъект не только убил мальчика, но и съел его, как минимум — частично. И я не понимаю, что еще вы собираетесь обнаружить с помощью вашего проклятого почерковеда?
Сара подняла взгляд, усилием воли заставив себя включиться в происходящее.
— Нет. Нет, они совершенно правы, Джон. Я знаю, что это звучит ужасно, но попробуй минуту помолчать и подумать.
— И действительно, Мур, — добавил Крайцлер. — Этот кошмар в самом деле углубился для нас, но только представьте, насколько сильно он повлиял на человека, которого мы ищем. Письмо демонстрирует, что его отчаяние достигло пика. Возможно, он вступил в окончательную фазу, когда жажда саморазрушения…
— Что? Простите меня, Крайцлер, что с того? — Мое сердце продолжало колотиться как безумное, а голос предательски дрожал, хоть я старался говорить шепотом. — И вы еще будете утверждать, будто он вменяем и хочет, чтобы мы его поймали? Да он пожирает свои жертвы, вы что, не поняли?
— Этого мы не знаем, — тихо, но уверенно отозвался выглянувший из-за двери Маркус, прикрывая двумя пальцами телефонный приемник.
— Именно, — торжественно объявил Крайцлер, вставая из-за стола и подходя ко мне; Маркус же вновь уткнулся в свой аппарат. — Он мог поедать части тел своих жертв, но мог и не поедать. Совершенно точно он сделал единственное — сообщил нам, что поедает их, зная, что подобное заявление только шокирует нас и заставит с новыми силами взяться за его поиски. И это вполне разумное поведение. Вспомните все, чему вас учили: если бы он был сумасшедшим, то убивал, — готовил добычу, пожирал ее и еще бог знает чем бы занимался, никого не ставя в известность — по крайней мере, тех, кто с этой информацией отправится прямо к властям. — Крайцлер крепко сжал мою руку. — Лучше представьте, что он нам только что подарил — это не просто почерк, это масса данных, которые нам следует интерпретировать!
Тут Маркус снова возопил:
— Александр! — однако на сей раз в его возгласе слышалось куда больше удовлетворения. Более того — он улыбнулся. — Да, это Маркус Айзексон из Нью-Йорка. У меня к вам срочное дело, здесь нужно выяснить пару деталей… — затараторил он, понижая голос и скрываясь за дверью, так что продолжение услышал только его брат, стоявший рядом и жадно ловивший каждый звук.
Следующие четверть часа Маркус разговаривал с Канадой. Все это время письмо лежало на столе — зловеще и неприкасаемо, подобно мертвым телам, разбросанным убийцей по Манхэттену. И в каком-то смысле оно было куда страшнее: ибо до сих пор убийца, несмотря на кровавую реальность своих деяний, оставался для нас всего лишь воображаемой мозаикой черт. Но отчетливый и подлинный голос изменил все. Он уже не был кем-то — он был им, единственным, чей разум способен спланировать все эти преступления, единственным, способным облечь их в слова. Оглядываясь на гомонящих игроков на террасе, глядя на прохожих, я вдруг почувствовал, что теперь наверняка узнаю его, встретив в толпе. Это было новое и пугающее чувство, привыкнуть к которому было нелегко; но даже пытаясь осознать это, я уже понимал — Крайцлер прав. Какие бы нечеловеческие и жуткие помыслы ни владели убийцей, эта записка никак не могла быть каракулями безумца — она была бесспорно логичной, хотя куда уводила эта логика, мне еще только предстояло узнать.
Оторвавшись наконец от аппарата, Маркус подошел к столу и, усевшись, погрузился в изучение письма. Минут через пять он принялся удовлетворенно хмыкать, что заставило нас теснее сплотиться за столом. Крайцлер приготовил блокнот и карандаш, дабы немедленно фиксировать все мало-мальски ценное. Азартные вопли игроков вокруг раздавались каждые несколько минут, так что я не выдержал и громко попросил их орать потише. Подобное требование в иное время наверняка бы вызвало взрыв возмущения и ехидных насмешек, но в моем голосе, видимо, звучала такая настоятельность, что мои приятели угомонились. И после этого в затухающем свете нежного весеннего вечера Маркус принялся объяснять нам, торопливо, но четко:
— Исследование почерка делится на две основные части. — Голос его от волнения срывался. — Первая — исследование документа в привычном юридическом свете, то есть строгий научный анализ с последующим сравнением и подтверждением личности автора. Вторая — комбинация нескольких методов, которые можно было бы назвать… более умозрительными. Эта вторая часть не считается большинством научно обоснованной и, разумеется, не имеет никакого веса в суде. Но в свое время она здорово помогла нам в паре расследований. — При этом Маркус взглянул на брата, который лишь молча кивнул. — Так что начнем с азов.
Маркус сделал паузу, чтобы заказать высокий бокал «Пилзнера» и смочить горло, и продолжил:
— Мужчина — а в данном случае характерный нажим пера несомненно выдает мужской почерк, — написавший чту записку, имеет за плечами как минимум несколько классов начальной школы, где его обучили правописанию. Школа эта находилась на территории Соединенных Штатов, а само обучение имело место не менее пятнадцати лет назад. — Здесь я не сдержал обескураженного взгляда, заметив который, Маркус пояснил: — Здесь присутствуют четкие признаки того, что его обучали согласно Палмеровской системе чистописания, и обучение это было регулярным. Известно, что систему Палмера впервые ввели в 1880 году, и она стремительно завоевала популярность в школах по всей стране. И оставалась, можно сказать, господствующей до минувшего года, когда на востоке, а также в некоторых крупных западных городах на смену ей пришел метод Занера-Блоссера[21]. Если исходить из предположения, что начальное образование убийцы завершилось не позднее пятнадцати лет, сейчас ему должно быть никак не больше тридцати одного. — Звучало убедительно, и Крайцлер, поскрипывая карандашом, заносил все это в блокнот, с тем чтобы позднее переписать на грифельную доску. — И в таком случае, — продолжал Маркус, — если мы допускаем, что этому мужчине около тридцати и он закончил школу в пятнадцать или чуть раньше, у него должно остаться еще около пятнадцати лет на совершенствование как почерка, так и личности. И не похоже, чтобы время это он провел с приятностью. Для начала, как мы это уже вывели, он неисправимый лгун и интриган — он прекрасно владеет грамматикой и правописанием, однако искусно старается убедить нас, что это не так. Смотрите, вот здесь вверху, он написал «напрямо», вместе с «привлеклось» и «оказие». Он явно хотел доказать нам, что малограмотен, но оступился: вот здесь, внизу он пишет, что, схватив Джорджио, он унес его «прямо к мосту» — и при этом у него не возникло проблем с правописанием.
— И тут можно утверждать только то, — промурлыкал Крайцлер, — что к концу он сосредоточился на сути своего послания, забыв об игре.
— В точности так, доктор, — подтвердил Маркус. — Так что его манера письма совершенно естественна. К тому же в намеренных ошибках видна характерная неуверенность и нечеткость почерка. В частности, это касается окончаний таких слов, лишенных твердого и четкого нажима, характерного для остального письма. С грамматикой тоже самое: местами он пытается подражать речи необразованного батрака: «видал я вашего пацаненка» и так далее, — но за этим следует совсем не вяжущаяся с деревенщиной конструкция: «но он умер неоскверненным мной и газеты обязаны об этом рассказать». Совершенно непоследовательно, однако если он и перечитывал написанное, то непоследовательности этой не заметил. А это говорит нам о том, что он, будучи несомненно талантливым интриганом, может чересчур высоко ценить свои умственные способности. — Сделав еще один глоток «Пилзнера», Маркус прикурил сигарету и продолжил, уже не торопясь: — До сего момента мы стояли на твердой земле. Все это старая добрая наука, и ее выводы вполне могут служить уликами в суде. Около тридцати лет, несколько классов приличной школы, продуманная попытка обмана — ни один судья против этого не возразит. А вот дальше все становится несколько туманнее. Какие черты характера выдает сам почерк? Многие специалисты утверждают, что все люди, не обязательно преступники, в физическом акте письма раскрывают основные черты своего характера — независимо от того, какие слова они пишут. Маклеод здесь проделал огромную работу, и я полагаю, что в нашем случае его принципы могут принести плоды.
В этот момент его речь прервал истерический вопль с террасы:
— Святый боже, никогда не видал, чтобы такой жирняй — и так бегал!
Я уже хотел было вторично потребовать тишины, но мои приятели эту работу взяли на себя. Маркус мог продолжать.
— Прежде всего, размашистость вертикальных штрихов и крайняя угловатость многих букв указывают на человека измученного неким огромным внутренним напряжением, для которого не находится иной отдушины, кроме гнева. Фактически нажим и отрывистость письма — особенно вот здесь, видите? — так ярко выражены, что безопасно допустить склонность к физическому насилию и даже, возможно, садизму. Но все гораздо сложнее, ибо у нас имеются и другие, противоречащие элементы. В верхнем регистре — эксперты называют его «верхней зоной» — вы можете разглядеть небольшие завитушки, оставленные пером. Это часто говорит о развитом воображении автора. В нижних зонах почерк, напротив, достаточно беспорядочен — больше всего это проявляется в тенденции выворачивания хвостиков таких букв, как у и ф. Это происходит не всякий раз, но происходит, и это важно: автора хорошо выучили письму и обычно он все делает не торопясь, тщательно рассчитывая каждый шаг.