— Замечательно, — подвел итог Крайцлер. Я заметил, что его карандаш перестал двигаться. — Но меня удивляет другое, детектив-сержант: нельзя ли последние выводы сделать также из содержания записки, а не только исходя из вашего первоначального и несколько более наукообразного анализа почерка?
Маркус улыбнулся и кивнул:
— Вероятно, можно. Именно поэтому так называемое искусство чтения характера по почерку до сих пор не причислено к научным дисциплинам. Но я полагаю, что будет не лишним включить в материалы следствия эти наблюдения, поскольку они как минимум не проявляют значительных расхождений между текстом записки и почерком автора. А почти во всех фальшивках такое несоответствие наблюдается. — Крайцлер принял это заявление благожелательным кивком, хотя по-прежнему ничего не записывал. — В общем, это насчет почерка, — заключил Маркус, извлекая из кармана флакон с угольным порошком. — А теперь я поищу по краям листа отпечатки нашего любезного друга.
Пока он проделывал эту операцию, Люциус, все время внимательно изучавший конверт, произнес:
— А вот касательно марки ничего определенного сказать не могу. Отправлено было со Старого Почтамта у Городской ратуши, но надо полагать, наш человек приехал туда умышленно. Он достаточно осторожен и предполагал, что марку не оставят без внимания. И тем не менее нельзя исключать возможности, что он живет где-то в районе Ратуши.
Тем временем Маркус достал из кармана снимки отпечатков убийцы и принялся сверять их с почерневшими краями записки.
— У-гуммм, — промычал он. — Совпадает.
Теперь уже отпала всякая надежда, что письмо могло оказаться фальшивкой.
— Что обрекает нас, — сказал Крайцлер, — на титаническую работу по анализу и интерпретации текста. — Он посмотрел на часы — почти девять. — Лучше бы, конечно, совершать это на свежую голову, но…
— Да, — сказала Сара, окончательно придя в себя, — но… Мы все прекрасно поняли, что значит это «но»: убийца вряд ли учитывает, что его преследователям иногда необходим отдых. С этим настоятельным соображением мы собрались покинуть террасу в направлении дома № 808, где придется варить кофе. Какие бы опрометчивые планы ни строил каждый из нас на тот вечер, все безоговорочно отменялось. Ласло коснулся моей руки, дав понять, что хотел бы перекинуться со мной словом наедине.
— Я надеялся, что ошибаюсь, Джон, — произнес он, когда остальные обогнали нас. — И все еще могу ошибаться, но… с самого начала я подозревал, что этот человек наблюдает за нами. Если я прав, то он, возможно, шел следом за миссис Санторелли до Малберри-стрит и заметил, с кем она говорила. Сара сказала, что переводила несчастной женщине письмо прямо на ступеньках здания; убийца, если он действительно следил за ней, не мог пропустить их беседы. Он даже мог последовать за Сарой сюда, более того — возможно, он наблюдает за нами и сейчас.
Я тут же обернулся, успев кинуть взгляд на Юнион-сквер и кварталы вокруг, но Крайцлер резко дернул меня за рукав.
— Не надо — его все равно не видно, а я не хочу, чтобы это заподозрили остальные. Особенно Сара. Это может отразиться на их работе. Но мы с вами должны усилить предусмотрительность.
— Но… следить за нами? Зачем?
— Возможно, из тщеславия, — тихо ответил Ласло. — А может, также от отчаяния.
Меня как громом поразило.
— И вы подозревали все это время?
Крайцлер молча кивнул и мы двинулись следом за остальными.
— С тех пор, как мы нашли ту окровавленную тряпку в коляске. То был первый день. Вырванная страница внутри была…
— Вашей статьей, — быстро сказал я. — Как я и предполагал.
— Да, — ответил Ласло. — Должно быть, убийца наблюдал за мостом, когда я прибыл на место преступления. Я подозреваю, что страница была с его стороны чем-то вроде признания моих заслуг. А заодно — и насмешкой.
— Но откуда такая уверенность в том, что ее подбросил именно убийца? — спросил я в надежде отсрочить жуткий вывод: за нами, хоть и с перерывами, все это время следило недреманное око.
— Тряпка, — объяснил Крайцлер. — Хоть она была изгаженной и окровавленной, материал поразительно напоминал кусок сорочки Санторелли, а у той, если помните, был оторван рукав.
Сара, шедшая впереди, обернулась и вопросительно взглянула на Крайцлера, от чего Ласло прибавил шагу.
— Запомните, Мур, — сказал он. — Никому ни слова.
С этими словами он поспешил догнать Сару, а я успел бросить последний нервический взгляд на темную массу парка Юнион-сквер по ту сторону Четвертой авеню.
Ставки, как выразились бы мои приятели, росли.
Глава 21
— Прежде всего, — объявил Крайцлер, когда мы вечером добрались до штаб-квартиры и расположились за столами, — я думаю, нам следует покончить с одной давнишней неопределенностью.
В правом верхнем углу доски, прямо под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ стояло слово ОДИН, после которого следовал вопросительный знак, и этот знак Ласло решительно стер. Мы уже сравнительно точно знали, что убийца действовал без сообщников — ни пара, ни уж тем более группа не смогла бы совершать подобное годами, без того чтобы кто-нибудь не выдал сообщников, рассудили мы. В начальной стадии следствия единственной зацепкой в этой теории был вопрос о том, как один человек может самостоятельно перемещаться по стенам и крышам публичных домов и мест преступлений. Но Маркус этот вопрос успешно разрешил. Таким образом, хотя само по себе местоимение «Я» в записке едва ли могло быть доказательным, в сочетании с остальными фактами оно служило неопровержимым свидетельством работы единственного человека.
Мы все кивнули в знак согласия, и Крайцлер продолжил:
— Теперь насчет приветствия. Почему именно «Моя дорогая миссис Санторелли?»
— Может, по привычке? — предположил Маркус. — Его могли так научить.
— Моя дорогая? — возразила Сара. — Разве школьников не учат писать просто «дорогая»?
— Сара права, — сказал Люциус. — Тут какая-то чрезмерная любовь и неофициальность. Он знает, что его письмо приведет ее в истерику, и наслаждается этим. Он садистски играет с ней.
— Согласен, — сказал Крайцлер, подчеркивая слово САДИЗМ, уже красовавшееся на правой половине доски.
— И я бы хотел обратить внимание, доктор, — уверенно добавил Люциус, — что это еще нагляднее демонстрирует нам природу его охоты. — (Люциус в последнее время утвердился в подозрениях, что очевидные познания убийцы в анатомии объясняются его несомненным охотничьим прошлым, ибо во многом он проявлял себя как опытный ловчий). — Мы уже разобрались с жаждой крови, — продолжал он, — но эти игры подтверждают кое-что еще, за пределами даже кровожадной охоты. Это охотничий склад ума. Спортивный, если хотите.
Ласло задумался.
— Аргумент крепкий, детектив-сержант, — сказал он, записывая на доске СПОРТСМЕН так, что это понятие связывало теперь области, помеченные ДЕТСТВО и ПЕРЕРЫВ. — Но мне нужно больше доказательств, — и он поставил после слова вопросительный знак, — исходя из предпосылок и их следствий.
Предпосылкой к тому, что наш убийца мог оказаться спортсменом, проще говоря, служило некоторое количество свободного времени в юности, когда он занимался охотой не только ради выживания, но и просто для удовольствия. Это, в свою очередь, подразумевало, что он либо принадлежал к высшим слоям городского общества (до появления законов о детском труде только аристократия могла позволить себе отдых, потому что даже средний класс урабатывал своих чад чуть не до смерти), либо провел детство в деревне. Каждое предположение существенно сузило бы область наших поисков, и Ласло хотел окончательно удостовериться в адекватности наших рассуждений, прежде чем принимать что-либо на веру.
— Что касается начала его заявления, — продолжил Крайцлер, — за исключением четкого акцента на «лжи»…
— Это слово несколько раз обведено, — вставил Маркус. — За ним стоят сильные эмоции.
— В таком случае, ложь для него не в новинку, — рассудила Сара. — Такое чувство, что он хорошо знаком с лицемерием и обманом.
— И, надо полагать, они по-прежнему возмущают его, — заключил Крайцлер. — Какие версии?
— Это как-то связано с мальчиками, — предположил я. — Во-первых, они одеты девочками — это своего рода обман. Кроме того, они — проститутки, а следовательно, должны быть уступчивыми, но мы также знаем, что его жертвы могли «борзеть».
— Хорошо, — кивнул Крайцлер. — Итак, он не любит неверных представлений. Но при этом он сам лжец, и нам необходимо это объяснить.
— Он научился, — просто ответила Сара. — Он столкнулся с лицемерием, возможно, вырос в нем и возненавидел его. Но, тем не менее, выбрал его как линию обороны.
— А научиться такому можно всего лишь раз, — добавил я. — С насилием то же самое: увидел, ему не понравилось, но он ему научился. Закон привычки и корысти, прямо по профессору Джеймсу: наш разум исходит из своекорыстия — выживания организма, а привычка следовать этой корысти определяется в детстве и юности.
Люциус схватил первый том Джеймсовых «Принципов» и пролистал его:
— «Характер отвердевает, как штукатурка, — процитировал он, подняв палец кверху. — Однажды застыв, он более не размягчается».
— Даже если?.. — подначил его Крайцлер.
— Даже если, — быстро ответил Люциус, переворачивая страницу и продолжая водить по ней пальцем, — эти привычки по взрослении становятся помехой. Вот: «Привычка обрекает нас всех на борьбу за жизнь, диктуемую воспитанием либо предшествующим выбором, а также на то, чтобы как можно лучше использовать занятие, с этой борьбой несовместимое, ибо к иному мы не приспособлены, а начинать все заново слишком поздно».
— Одухотворенная декламация, детектив-сержант, — заключил Крайцлер. — Но нам нужны примеры. Мы вывели у нашего подопечного изначальный опыт насилия, по природе своей, возможно, сексуальною. — Ласло указал на небольшой квадратик, пока остававшийся пустым под заголовком ДЕТСТВО: он был обведен рамкой и помечен: ФОРМУЮЩЕЕ НАСИЛИЕ И/ИЛИ СЕКСУАЛЬНОЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВО. — Каковое, мы подозреваем, формирует основу его понимания и поведения. Но как быть с очень сильными эмоциями, завязанными на нечестность? Мы можем сделать с ними то же самое?