— Но это может означать, что мальчик предлагал себя прохожим, — сказал я.
— Это может означать все что угодно. — Ласло задумался и покатал злополучное слово на языке: — Вы-де-лы-вал-ся… Это, кстати, может подтверждать вашу гипотезу о какой-то немощи или уродстве убийцы, Мур. В слове чувствуются нотки зависти, как будто он лишен возможности вести себя так же…
— Я не чувствую в нем никаких особенных ноток, — вмешалась Сара. — На мой взгляд, звучит скорее… презрительно. Возможно, дело просто в ремесле Джорджио, но мне так не кажется. Ведь в тоне убийцы нет ни жалости, ни сострадания — одна лишь грубость. И еще некая осведомленность, как в случае с ложью.
— Правильно, — сказал я. — Похоже на нравоучения классного наставника, который видит тебя насквозь лишь потому, что сам когда-то был мальчишкой.
— То есть вы хотите сказать, что он осуждает и презирает публичную демонстрацию сексуального поведения не потому, что ему некогда отказали в нем самому, а решительно наоборот — потому что он сам когда-то вел себя точно так же? — Ласло вздернул подбородок и задумался. — Допустим. Но неужели взрослые не пресекли подобные выходки на корню? И не подводит ли это нас опять к зависти, даже если физического уродства не наблюдается?
— Но тогда это должно было привести к скандалу, хотя бы однажды, — парировала Сара. — Чтобы, по крайней мере, установить границы дозволенного.
Ласло замолк, потом кивнул:
— Да. Да, в ваших словах есть логика. — Такой ответ вызвал на лице Сары легкую, но все же довольную улыбку. — И тогда, — продолжил Крайцлер, — вне зависимости от того, воспротивился он запрету или смирился с ним, зерно будущей проблемы упало в благодатную почву. Замечательно. — Ласло сделал несколько быстрых пометок на левой стороне доски. — Дальше, к пеплу и краске.
— Он слишком легко сводит их вместе, — заметил Люциус, — но даже для неискушенного наблюдателя в этом сочетании явное несоответствие. Спорить готов, священник бы так и подумал.
— Дескать, одно другого стоит, — пояснил Маркус. — Здесь слышится явное осуждение, причем резкое.
— И здесь у нас загвоздка. — Крайцлер подошел к своему столу и взял в руки календарь — из тех, что с крестом на переплете. — 18 февраля он впервые встречает Джорджио Санторелли и, я подозреваю, — отнюдь не случайно. Обстоятельства заставляют меня предположить, что он искал похожего мальчика, причем именно в этот день. Следовательно, имеет смысл допустить, что Пепельная Среда важна для него. Больше того: пепел в сочетании с краской вызвал у него обостренную реакцию, в данном случае — вспышку раздражения. Можно предположить, что ему не понравилось одно то, что мальчик-проститутка намерен участвовать в христианском обряде, хотя, как отметил детектив-сержант, в тексте письма нет ни намека на уважение этого обряда. Напротив. До сего момента я не верил, что мы имеем дело с человеком, одержимым религиозной манией. У него полностью отсутствуют какие-либо евангелические либо мессианские мотивы, обычно характеризующие такие патологии, — даже в письме. И хотя моя уверенность в этом, признаюсь, несколько пошатнулась в связи с расписанием убийств, симптомы противоречивы. — Крайцлер углубился в календарь. — Значил бы что-нибудь тот день, когда убили Джорджио…
Мы понимали, о чем он. Последние изыскания Ласло обнаружили, что все даты убийств связаны с христианским календарем. 1 января — Обрезание Господне и Пир Дураков, 2 февраля — Очищение Девы Марии или Сретение; Али ибн-Гази был убит на Страстную Пятницу. При этом часть святых праздников обошлась без убийств — Богоявление, к примеру, или Пять ран Христовых 20 февраля. Но если бы и третьему марта, дню убийства Санторелли, сопутствовал христианский подтекст, мы бы могли с уверенностью говорить о религиозных мотивах. Однако подтекста не было.
— Может, вернуться к теории лунных циклов? — предположил Маркус; он имел в виду народную мудрость, которую мы уже неоднократно обсуждали: дескать, поведение нашего убийцы как-то связано с фазами луны, а потому он — истинный лунатик.
— Мне она по-прежнему не нравится, — махнул рукой Крайцлер, не отрываясь от календаря.
— Но Луна же связана со сдвигами в физиологии и поведении, — сказала Сара. — К примеру, многие женщины убеждены, что она контролирует менструальные циклы.
— А позывы нашего человека тоже подчиняются некоему циклу, — согласился Люциус.
— Ничего не имею против, — ответил Крайцлер. — Но, предположив такое недоказуемое астрологическое воздействие на психобиологию, мы совершенно уйдем от ритуального характера убийств. Признаю, заявленный каннибализм — новый и явный элемент этих ритуалов. Но зверский характер преступлений только усугубляется, и не нужно быть провидцем, чтобы предречь в ближайшем будущем своего рода крещендо, хотя в случае с ибн-Гази особых зверств не наблюдалось. Не ступил ли он на такую почву, которая пришлась ему не по нраву, что бы ни заявлял он в своем письме?
На какой-то миг беседа прервалась, и тут мне в голову пришло нечто.
— Крайцлер, — осторожно сказал я, стараясь не спугнуть мысль, — а давайте-ка на минутку предположим, что мы все же правы. Вы же сами сказали, что религиозный мотив силен.
Крайцлер обернулся ко мне, и я заметил в его глазах усталость.
— Можно и так, — ответил он.
— Тогда как насчет пары священников? Мы уже выяснили, что их поведение выглядит попыткой кого-то прикрыть. Так, может, — кого-то из их числа?
— Ах ты ж… — вырвалось у Люциуса. — Кого-то вроде того преподобного из Солт-Лейк-Сити, Джон?
— Именно, — ответил я. — Святой отец идет вразнос. Начинает вести другую, тайную жизнь. Представьте, что его настоятели как-то об этом прознают, но почему-то не могут его найти — может, он от них скрывается. Назревает повод для внушительного скандала. А учитывая, какую роль играют в жизни нашего города обе церкви, католическая и епископальная, вожди обоих конфессий могут легко убедить не только мэра, но и богатейших людей города помочь им в сокрытии таких деяний. Пока не разберутся с ними без огласки. — Я откинулся на спинку стула, гордясь своим вкладом, но ожидая, что скажет Крайцлер, не без трепета. Затянувшееся молчание вряд ли могло быть хорошим признаком, и я нервно добавил: — Это всего лишь предположение.
— Это чертовски правильное предположение! — внезапно объявил Маркус, с воодушевлением обрушив на стол карандаш, будто молоток судьи.
— И это может многое связать воедино, — добавила Сара. Крайцлер наконец отреагировал — медленным кивком.
— Может, — сказал он и вывел в центре доски НЕИЗВЕСТНЫЙ СВЯЩЕННИК? — Фрагменты прошлого, равно как и черты характера, выведенные нами, вполне могут подойти человеку в сутане… впрочем, как и любому другому. А сан предполагает симпатичную альтернативу религиозной мании. Может, так выражаются его личные конфликты — по графику, для него естественному и даже удобному. Более пристальное внимание к той паре священников, несомненно, прольет свет на искомый объект. — Крайцлер повернулся к нам. — И этим…
— Знаю, знаю, — поднял руку я. — Немедленно займутся детектив-сержанты и я.
— Как приятно, когда тебя понимают с полуслова, — хмыкнул Крайцлер.
Пока мы с Маркусом бегло обсуждали план совместных действий на ближайшие дни, Люциус вернулся к изучению письма.
— А следующая строка, — объявил он, — похоже, возвращает нас к садизму. Он решает выждать и встречает мальчика еще несколько раз перед тем, как убить его. Здесь снова очевидна игра, хотя он заранее предрешил ее конец. Для него это спорт, садистская охота.
— Да, боюсь, ничего нового в этой фразе для нас нет. Пока мы не дойдем до конца. — Крайцлер застучал мелком по доске. — «Это место» — единственное словосочетание, помимо «лжи», удостоившееся заглавных букв.
— Снова ненависть, — высказалась Сара. — Или непосредственно к «Парез-Холлу», или же к поведению, являющемуся для этого места нормой.
— Возможно, и к тому и к другому, — сказал Маркус. — Как бы там ни было, клиентура у этого заведения особенная: мужчины, тяготеющие к мальчикам, переодетым женщинами.
Крайцлер тем временем все постукивал мелком по квадратику ФОРМУЮЩЕЕ НАСИЛИЕ И/ИЛИ СЕКСУАЛЬНОЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВО.
— Мы вернулись к корню проблемы, — сказал он. — Это не мужчина, который ненавидит детей вообще либо содомитов вообще. Это даже не мужчина, который ненавидит мальчиков-проституток, переодетых женщинами. Это мужчина, весьма привередливый в своих вкусах.
— Но вы по-прежнему считаете его содомитом, доктор? — спросила Сара.
— Лишь в том же смысле, в каком Лондонский Потрошитель может считаться бабником, — ответил Крайцлер. — Учитывая, что его жертвами были женщины. Это почти не важно, и письмо тому подтверждение. Он может быть содомитом, он может быть даже педофилом, но господствующее извращение у него — садизм, а насилие — куда более вероятная форма его интимных отношений с жертвой, нежели сексуальное или же любовное влечение. Он может не ощущать границы между сексом и насилием. И любые признаки наступающего полового возбуждения в его случае наверняка быстро перерастают в насилие. Такой шаблон, я уверен, установился сформировавшим его опытом. Антагонистом в этих начальных эпизодах, несомненно, являлся мужчина — вот что играет гораздо бо́льшую роль, нежели истинное мужеложство, когда он выбирает себе жертв.
— А мужчина ли совершал с ним эти акты в самом начале, — спросил Люциус, — или другой мальчишка?
Крайцлер смог лишь пожать плечами:
— Трудный вопрос. Но нам известно, что некоторые мальчики вызывают в убийце настолько глубокую ярость, что он строит на этой ярости всю свою жизнь. Какие именно мальчики? Об этом нам уже поведал Мур — наглые и лживые. Все равно, таковы они в глазах убийцы или же в реальности.
— «Смачный», — сказала Сара, кивая на письмо.
— Да, — согласился Крайцлер. — Здесь мы угадали. И следом предположили, что он избрал насилие как форму высвобождения гнева, переняв это у своих близких, скорее всего — у жестокого отца, чьи действия никогда не обсуждались и оставались безнаказанными. В чем причина этого первоначального насилия, как его понимал убийца? Мы обсуждали и это.