Поумрой был закован в тяжелые ручные кандалы, а на плечах его покоился железный «намордник», окружавший всю голову. Это нелепое устройство применялось к самым буйным здешним обитателям: двухфутовая железная клетка и сам вес ее, равный весу головы, доставляли заключенному такое неудобство, что многие просто лишались рассудка. Но невзирая на кандалы и намордник, Поумрой держал в одной руке раскрытую книгу, которую спокойно читал. Когда он посмотрел на нас, я украдкой рассмотрел его рябую физиономию, уродливую верхнюю губу (едва покрытую жиденькими усиками) и, наконец, — отвратительный, молочно-белый левый глаз. Он понял, зачем мы сюда явились.
— Смотри-ка, — тихо сказал Джесс, поднимаясь на ноги. Ему было уже под тридцать, а на голове красовалась высокая клетка, но роста он был такого, что стоял в кабинке не сутулясь. Его перекошенный рот сломался в кривой улыбке, явив нам редкое сочетание подозрения, удивления и удовлетворения при виде нежданных гостей. — Доктор Крайцлер, если я не сильно ошибаюсь.
Крайцлер в ответ также улыбнулся — в отличие от Поумроя, куда искреннее.
— Джесс. Сколько лет, как говорится. Удивительно, что ты меня помнишь.
— Чего бы не помнить? — по-мальчишески ответил Поумрой, но угроза в голосе его прозвучала. — Я всех вас помню. — Еще секунду он изучал Ласло, после чего перевел взгляд на меня. — А вот тебя я раньше не видел.
— Да, — ответил Крайцлер, не успел я и рта раскрыть. — Его ты не видел. — Он обернулся к нашему провожатому, стоявшему с видом человека, которого только что облапошили. — Хорошо, Ласки. Можете подождать снаружи. — И Крайцлер вручил ему увесистую пачку денег.
Лицо Ласки достигло чего-то похожего на довольство, хотя при этом надзиратель сказал только:
— Есть, сэр, — а затем перевел взгляд на Поумроя. — А ты следи за собой, Джесс. Тебе сегодня досталось, но может быть и хуже.
Поумрой не обратил на это заявление никакого внимания — лишь продолжал смотреть на Крайцлера, пока Ласки выходил. Лишь после того как за надзирателем захлопнулась тяжелая дверь, Джесс сказал:
— Чертовски сложно получить приличное образование в таком месте. Но я стараюсь. Может, так я и пошел не по той дорожке — без образования-то. Знаете, я здесь испанский выучил.
Он по-прежнему разговаривал тем же мальчишеским голосом и тоном, что и двадцать лет назад. Ласло кивнул:
— Похвальное стремление. Я смотрю, ты в «наморднике».
Джесс рассмеялся:
— Эх-х — они утверждают, будто бы я сжег одному парню лицо сигаретой, пока он спал. Говорят, я всю ночь делал себе руку из проволоки, чтобы достать до него через решетку окурком. Но я вас спрашиваю… — Он повернулся ко мне, и молочный глаз безжизненно мотнулся туда-сюда. — Неужели это на меня похоже? — И он снова хохотнул, как довольный своей шалостью подросток.
— Стало быть, тебе наскучило свежевать крыс живьем, — сказал Крайцлер. — Когда я был здесь несколько лет назад, до меня доходили слухи, что ты просишь других заключенных тебе их ловить.
И снова Джесс хмыкнул — правда, чуть ли не сконфуженно.
— Крысы. Как же они извиваются и верещат. Могут и цапнуть, если зазеваешься, — добавил он и показал несколько маленьких, но гноящихся шрамов на руках. Крайцлер опять кивнул.
— Такой же сердитый, как двадцать лет назад, а, Джесс?
— Двадцать лет назад я вовсе не был сердитым, — ответил Поумрой все с той же усмешкой. — Я был сумасшедшим. А вы, болваны, слишком тупые, и этого не поняли, вот и все. Какого черта вам тут вообще нужно, док?
— Можешь считать это переосвидетельствованием, — уклончиво ответил Крайцлер. — Порой я ворошу старые дела, смотрю, чем они заканчиваются. Тем более сегодня я здесь все равно по делу…
Впервые за все время тон Поумроя сделался смертельно серьезным:
— Не надо играть со мной в свои игры, док. Даже в этих браслетах я могу до ваших глаз добраться быстрее, чем Ласки добежит до двери.
Лицо Крайцлера слегка оживилось, но тон остался невозмутимым:
— Я предполагаю, ты считаешь, что это послужит новым доказательством твоей невменяемости?
— А вы нет? — хохотнул Джесс.
— Двадцать лет назад я так не считал, — пожал плечами Крайцлер. — Ты вырвал глаза тем двум убитым детям и то же самое сделал с теми, которых пытал. Но я не вижу в этом безумия — напротив, это вполне объяснимо.
— Вот как? — игриво воскликнул Поумрой. — Это почему? — Крайцлер мгновение молчал, затем подался немного вперед и произнес:
— Я пока не видел человека, которого бы свела с ума обычная зависть, Джесс.
С лица Поумроя схлынуло всякое выражение, а рука его непроизвольно дернулась к глазам, но больно ударилась о клетку. Сжав кулаки, он, казалось, уже был готов вскочить на ноги, и я весь подобрался. Но Джесс только рассмеялся:
— Позвольте я вам кое-что скажу, док. Если вы за все свое образование деньги платили, значит, вас натянули. Вы прикинули, что коли у меня хреновый глаз, так я потому носился по всей округе и людям глазки поправлял? Не то, док, думаете. Гляньте на меня — я же чисто каталог ошибок Матери Природы. Так чего ж я тогда ни одному из них ни рот не порезал, ни шкуру с личика не снял, а? — Теперь настал черед Джесса наклоняться к собеседнику. — И если это просто зависть, док, что ж вы сами людям руки не кромсаете?
Я быстро обернулся к Крайцлеру и понял, что ремарка застала его врасплох. Но Ласло давно выучился контролировать эмоции, что бы ни говорили ему пациенты, и потому лишь моргнул пару раз, не отрывая взгляда от Поумроя. Джессу, впрочем, не помешало разглядеть в его глазах то, что он хотел, и он довольно оскалился и вновь уселся в своей кабинке.
— Да, вы умник, док, все верно, — хмыкнул он.
— Значит, увечья глаз ничего не значили, — сказал Крайцлер. Оглядываясь на ту встречу, я понимаю, что он вываживал собеседника очень осторожно. — Случайный акт насилия, ничего больше.
— Не надо говорить за меня, док. — Поумрой вновь заговорил угрожающе. — Мы давным-давно это проходили. Я говорю только, что вменяемой причины для этого у меня не было.
Крайцлер скептически склонил голову набок:
— Возможно. Но учитывая, что ты по-прежнему отказываешься назвать эту причину, спорить бессмысленно. — Ласло поднялся. — К тому же, мне еще надо поспеть на поезд в Нью-Йорк…
— Сядьте! — Злобу, воплощенную в этой команде, казалось, можно было потрогать руками, но Крайцлер очень подчеркнуто придал себе скучающий вид. Поумрою заметно стало не по себе. — Я тебе только сейчас скажу, — напористо заговорил он. — Я тогда был сумасшедший, а теперь уже нет, и поэтому оглядываюсь и вижу все очень четко. У меня не было ни одной вменяемой причины поступать так с детишками. Я просто… не мог больше это выносить, вот и все, и нужно было прекратить.
Ласло понял, что он уже близок к разгадке.
— Должен был прекратить что, Джесс? — снова садясь, спросил он вкрадчиво.
Поумрой посмотрел на узкую щель в глухой каменной стене под потолком — в ней уже проглядывали звезды.
— Взгляды, — пробормотал он изменившимся голосом, как-то отрешенно. — Слежку. Все время смотрят и следят. Это надо было прекратить. — Он снова обернулся к нам, и я заметил что-то похожее на слезы в его здоровом глазу, однако рот его снова кривился. — Знаете, я раньше часто ходил в зверинец. Городской такой. Я был тогда еще совсем маленьким. И там до меня вдруг дошло: что бы животные в клетках ни делали, за ними всегда наблюдают люди. Просто стоят и глазеют, с пустыми лицами, выкатив глаза и отвесив челюсти. Особенно дети, потому что слишком глупые. А эти чертовы звери тоже смотрят на них, и по ним видно — они уже обезумели, черт бы меня побрал, они рассвирепели — вот какое слово тут нужно. Им одного хочется — разодрать тех людей на части, чтоб они больше не таращились. Туда-сюда, туда-сюда по клеткам, а про себя думают: «Выскочить бы хоть на миг, мы бы им показали, как бывает, если тебя не хотят оставить в покое». Может, я в клетке и не сидел, док, но эти тупые глаза кругом — одинаковые, сколько себя помню. Вот вы скажите мне, док, скажите — разве этого мало, чтобы свести с ума? А когда я подрос, и видел рядом кого-нибудь из этих тупых маленьких ублюдков — стоит, леденец свой облизывает, а глазенки чуть из башки не лезут, — что ж, док, я-то ведь не в клетке, так что ничего не мешало мне сделать то, что нужно.
Договорив, Поумрой замер, как статуя, — он жадно ловил то, что скажет Крайцлер.
— Ты сказал «сколько себя помню», Джесс, — произнес Ласло. — А сколько ты себя помнишь? Так было со всеми людьми?
— Со всеми, кроме моего папаши, — ответил Поумрой, усмехнувшись сухо и чуть ли не жалко. — Тот, должно быть, так долго на меня глазел, что не выдержал и сбежал. Нет, я точно не знаю, я ж его совсем не помню. Но я прикинул по тому, как мамаша себя вела.
И снова по лицу Крайцлера мелькнула тень предвкушения.
— И как она себя вела? — спросил он.
— А вот — так! — Джесс вскочил одним махом и клеткой на своих плечах едва не ударил в лицо доктору. Я вскочил, но Джесс больше не двигался. — Скажи своему телохранителю, док, что может расслабиться, — произнес Поумрой, не отрывая здорового глаза от Ласло. — Я просто показал, как это было. Всегда вот так вот — мне казалось. Каждую минуту — следила за мной, и будь я проклят, если знаю, зачем. Для моего же блага, говорила она, но было что-то непохоже. — «Намордник» Джесса все же был тяжел, и парню пришлось сесть снова. — Да, ее оч-чень интересовало мое личико. — Вновь раздался этот мертвый хохоток. — Хотя не целовала меня ни разу, точно говорю! — И тут его будто что-то ударило — он примолк и снова уставился в щель под потолком. — Первый мальчишка, который мне попался, — я заставил его меня поцеловать. Он сначала упирался, но после того, как я… В общем, он это сделал.
Ласло выждал паузу и задал следующий вопрос:
— А человек, которому ты сегодня обжег лицо? — Поумрой сплюнул на пол сквозь прутья «намордника».