ы, невзирая на крайнюю усталость и измотанность, еще могли экстраполировать сколь-нибудь важный смысл из ничем не примечательных Деформаций тела последней жертвы. Какое-то время мы увлеченно обсуждали новое открытие, пока не вернулся со своим фотографическим оборудованием Маркус, готовый приступить к экспериментальной съемке. Последовавший опрос тех, кто некогда знал Эрнста Ломанна в «Черно-Буром», подкрепил наши первые спекуляции, а потому здесь стоит о них упомянуть.
Сара предположила, что убийца мог выбрать Ломанна из-за того, что увидел в нем себя. Но если сам Ломани реагировал на любое упоминание о своем увечье болезненно, — а это вполне возможно для мальчика его возраста и профессии, — то вряд ли он оценил бы по достоинству любые благотворительные позывы. Что, в свою очередь, могло вызвать обычную ярость последнего к трудным подросткам. Крайцлер согласился с такой версией, добавив, что предательство, выводимое из отвержения Ломанном симпатий убийцы, могло распалить гнев этого человека до новой глубины и силы. Это могло объяснить причину исчезновения сердца: убийца, очевидно, собирался довести ритуал увечий до новых крайностей, но сторож помешал ему закончить. Мы все понимали, что это грозит неприятностями: мы уже имели дело с человеком, который плохо реагирует на то, что его интимные занятия, какими бы тошнотворными ни были они, прерывают.
Как раз в этот момент нашей дискуссии Маркус объявил, что готов начать эксперимент. Крайцлер отступил от стола, чтобы детектив-сержант смог расположить свое оборудование поближе к телу. Потребовав выключить электрическую лампу, Маркус попросил брата медленно и осторожно извлечь уцелевшее глазное яблоко мальчика. Когда Люциус выполнил его просьбу, Маркус установил позади глаза очень маленькую лампу накаливания, а камеру свою нацелил на сам глаз. Экспонировав две пластины, он подвел к глазным нервам два оголенных проводка, активировал их и сделал еще несколько снимков. В конце Маркус выключил лампочку и снял уже неосвещенный, но наэлектрилизованный глаз еще на две пластины. Весь процесс выглядел достаточно дико (позже, впрочем, я прочел у французского новеллиста Жюля Верна в одном из его фантастических рассказов полное описание и механику действия этой процедуры), но Маркус был полон надежд и, снова включив верхний свет, выразил желание немедленно удалиться в лабораторию.
Мы уже упаковали оборудование Маркуса и были готовы покинуть морг, когда я заметил, что Крайцлер неотрывно смотрит на лицо Ломанна — с гораздо меньшей отчужденностью, нежели та, кою он являл при осмотре тела. Стараясь не видеть изувеченный труп, я подошел к нему сзади и тронул за плечо.
— Зеркальное отражение, — пробормотал Крайцлер. Сперва я подумал, что он говорит об этапе Маркусовой процедуры, но затем вспомнил нашу беседу недельной давности, когда он размышлял, что состояние тел отражает психическое опустошение, изъедающее самого убийцу.
Рузвельт подошел ко мне, и глаза его невольно остановились на теле.
— В таком месте смотреть на это еще страшнее, — тихо сказал он. — Клиника. Совершенно обесчеловечен.
— Но почему так? — спросил Крайцлер, не обращаясь ни к кому. — Почему именно так? — Он протянул к телу руку, и я понял, что он говорит об увечьях.
— Дьявол его знает, — ответил Теодор. — Я такого ни у кого не видел, разве что у краснокожих.
Мы с Ласло окаменели оба, а затем, не сговариваясь, развернулись к Теодору. Наверное, у нас в глазах что-то отразилось, ибо Теодор сразу же занервничал.
— Что это с вами? — спросил он с ноткой негодования. — Если позволите осведомиться?
— Рузвельт, — ровно произнес Крайцлер, делая шаг вперед. — Не могли бы вы повторить то, что сейчас сказали?
— Меня много в чем обвиняют, когда я говорю, — ответил Теодор, — но пока еще никто не обвинял меня в плохой дикции. По-моему, я выразился предельно ясно и громко.
— Да. Так и было. — К нам приблизились Айзексоны и Сара, с любопытством наблюдая за внутренним пламенем, осветившим усталое лицо Крайцлера. — Но что конкретно вы имели в виду?
— Я подумал, — объяснил Рузвельт, несколько даже оправдываясь, — лишь об одном случае такой жестокости, который мне пришлось наблюдать. Это было на пустошах Дакоты, когда я держал ранчо. Я видел там несколько трупов белых, убитых индейцами для острастки остальных поселенцев. Их тела были тоже страшно изрезаны похожим образом — я так понял, они хотели запугать остальных.
— Да, — сказал Ласло — скорее самому себе, чем Теодору. — Естественно, вы бы это предположили. Но какова была истинная цель тех увечий? — Крайцлер зашагал вокруг операционного стола, медленно потирая левую руку и качая головой. — Модель… ему нужна модель… все это слишком последовательно, слишком продуманно, слишком… структурировано. Он конструирует что-то по модели… — Взглянув на свои серебряные часы, Ласло повернулся к Теодору. — Вы случайно не знаете, Рузвельт, в котором часу открывается Музей естественной истории?
— Случайно знаю, — гордо ответил Теодор, — поскольку мой отец был его основателем и я тоже принимал участие в…
— В котором часу, Рузвельт?
— В девять. Крайцлер кивнул:
— Великолепно. Мур, вы отправитесь со мной. Теперь насчет остальных: Маркуса ждет лаборатория, посмотрим, какие результаты принесут нам его эксперименты. Вы, Сара и Люциус, вернетесь в № 808 и свяжетесь с Военным ведомством в Вашингтоне. Запросите у них все записи касательно солдат, комиссованных ввиду психических несоответствий. Скажете, что нас интересуют только служившие в Армии Запада. Если не дозвонитесь по телефону, отправьте им телеграмму.
— Я знаю кое-кого в этом ведомстве, — добавил Рузвельт. — Если это сможет как-то помочь.
— Несомненно, — ответил Ласло. — Сара, потрудитесь узнать у Теодора имена. Все-все-все, по местам, работать. — Когда Сара и Айзексоны ушли, захватив оборудование Маркуса, Крайцлер повернулся к нам с Рузвельтом. — Мур, вы поняли, что именно мы ищем?
— Да, — ответил я. — Не понял только, почему это надо искать в музее?
— Там у меня есть старый приятель. Франц Боас. Если такие увечья имеют какое-либо культурное значение у индейских племен, он нам его истолкует. А вам. Рузвельт, в случае успешного подтверждения этой гипотезы будет принесена глубочайшая благодарность. — С этими словами Крайцлер закрыл тело Эрнста Ломанна грязной простыней. — К несчастью, я уже отправил.
Стиви вместе с коляской домой, так что нам понадобится кэб. Вас подбросить, Рузвельт?
— Не надо, — ответил Теодор. — Я лучше останусь здесь и замету следы. К тому же с этой толпой наверняка возникнет масса вопросов. Удачной охоты, джентльмены!
За то время, пока мы изучали останки Ломанна, возмущенных людей снаружи только прибавилось. Сара и Айзексоны, похоже, благополучно выбрались из сутолоки, ибо мы их нигде не видели. А вот нам с Крайцлером повезло не так. Мы проделали уже половину пути до главных ворот больницы под пристальным надзором толпы, когда дорогу нам преградил коренастый человек с квадратной головой и старым топорищем в руках. Человек холодно посмотрел на Ласло, и, повернувшись к своему другу, я понял, что доктор его тоже прекрасно знает.
— А! — провозгласил человек голосом, шедшим будто бы из его объемистого брюха. — Так они позвали знаменитого герра доктора Крайцлера! — Акцент выдавал в нем германца из низов.
— Герр Хёпнер, — ответил ему Ласло вежливо, однако настороженно, ибо человек этот явно умел пользоваться топорами. — Прошу меня простить, но у нас с коллегой срочное дело. Посторонитесь, будьте так любезны.
— Так что там с мальчишкой Ломанном, герр доктор? — Хёпнер и не думал освобождать нам дорогу. — Вам-то в этом деле какая выгода? — Несколько человек поблизости тоже возбужденно загомонили.
— Я понятия не имею, о чем вы говорите, Хёпнер, — хладнокровно ответил Крайцлер. — Дайте пройти.
— Не имеете, а? — сказал Хёпнер, похлопывая деревяшкой себя по ладони. — Очень сомневаюсь. А знаком ли вам наш добрый доктор, meine Freunden[23]? — обратился он к толпе. — Тот знаменитый алиенист, что разрушает семьи — похищает детей из их домов! — Толпа негодующе загудела. — Я требую объяснений, герр доктор, — как вы связаны со всем этим делом? Вы и Ломанна украли у его родителей, как похитили у меня мою дочурку?
— Я вам уже сказал, — скрипя зубами, ответил Крайцлер, — что я не знаю никакого Ломанна. А что до вашей дочери, герр Хёпнер, она сама попросила меня забрать ее излома, поскольку вы не могли удержаться от регулярных избиений ее палкой — возможно, той самой палкой, которую сейчас держите в руках. Толпа вздохнула, как один человек. Глаза Хёпнера расширились.
— То, что человек делает у себя дома со своею собственной семьей, — это его личное дело! — гаркнул он.
— Ваша дочь так не считает, — холодно заметил Крайцлер. — А теперь, в последний раз — rausmie dir!
То была команда двигаться, и так обычно говорят слугам или иным подчиненным. Хёпнер стоял как оплеванный. Подняв топорище, он сделал шаг к Крайцлеру, но вдруг замер, когда за нашими спинами начало твориться что-то невообразимое. Повернувшись и вглядываясь поверх голов, я разглядел в их гуще лошадиную голову и крышу повозки, прокладывавшей к нам путь. И еще я узнал человека на ней — то был Джек Макманус, он же «Жри-Живьем». Одной гигантской рукой он держался за стенку экипажа, а другой размахивал по сторонам. Эти ручищи выиграли для него не один приз лет десять назад, пока он не покинул ринг ради карьеры вышибалы у Пола Келли.
Элегантный брогам Келли с начищенными до блеска латунными фонариками подъехал к нам. Жилистый человечек на козлах сухо щелкнул бичом и толпа, немотствуя, отшатнулась, прекрасно зная, кто сидит внутри. Едва колеса замерли, Джек Макманус спрыгнул с подножки, грозно зыркнул на чернь перед собой и поправил на голове шапочку углекопа. После чего распахнул перед нами дверцу экипажа.