научили так себя вести. В свете этого любая культура равноценна любой другой, а на высказывания отдельных критиков, утверждавших, что коли та или иная группа преуспевала более остальных, ее следует считать превосходящей, Боас всегда замечал, что сам термин «прогресс» — понятие весьма относительное.
С момента своего назначения на этот пост в 1895 году Боас решительным образом не давал Отделу антропологии Музея почивать на лаврах, забрасывая коллег новыми идеями; и, проходя по выставочным залам, как это сделали тем утром мы с Крайцлером, вас не могла бы не поразить интеллектуальная мощь, которой дышала экспозиция. Разумеется, благоговение вызывали и свирепые лица, вырезанные на десятках громадных тотемных столбов, выстроившихся вдоль стен; и огромное каноэ, полное гипсовых индейцев — почти как живых, — которые сражались с воображаемым течением в центре главного зала; и множество стеллажей с оружием, ритуальными масками, костюмами и прочими артефактами, занимавших все свободное пространство. Какова бы ни была причина, вступая под своды этих залов, любой человек немедленно ощущал, что, покинув модный и обжитой Манхэттен, он окунулся в жизнь такого уголка планеты, какой многие из невежества немедленно окрестили бы дикарским. Мы нашли Боаса в одном из загроможденных кабинетов, располагавшихся в башенке, выходившей окнами на 77-ю улицу. Франц оказался маленького роста человечком, с большим носом-картофелиной, густыми усами и жидкими волосами. В его карих глазах горело точь-в-точь такое же неистовое пламя крестоносца, что и во взгляде Крайцлера. Они поздоровались и пожали друг другу руки с радостью и энергией истинно родственных душ. У Боаса, правда, вид был несколько затравленный: он готовил обширную экспедицию на Тихоокеанский Северо-запад, собиравшуюся на средства финансиста Морриса К. Джезупа. Так что нам с Крайцлером пришлось быть краткими, и в двух словах мы описали суть дела. Я был потрясен искренностью Ласло, без колебаний открывшего своему товарищу суть нашей работы. Впрочем, Боаса дикость истории потрясла не меньше — судя по тому, как он поднялся, сурово оглядел нас, а потом аккуратно прикрыл двери своего кабинета.
— Крайцлер, — сказал он с таким же акцентом, как и у Ласло, правда, помягче, — вы представляете, чему вы себя подвергаете? Если все это станет известно, а вы не справитесь с работой — риск будет ужасающим! — Боас картинно воздел руки и достал маленькую сигару.
— Да, да, Франц, я знаю, — ответил Крайцлер, — но что мне остается делать? В конце концов, это же просто дети, пускай они изгои и несчастливцы. А убийства будут продолжаться. Кроме того, если дело провалено не будет — вообразите все огромные возможности.
— Я еще могу понять, что в этом участвует репортер, — продолжил досадовать Боас, мимоходом кивнув мне и раскуривая сигару. — Но ваша работа, Крайцлер, она ведь очень важна. Доверие публики к вам и так сильно подорвано, не говоря о коллегах. Если что-то пойдет не так, вас просто поднимут на смех и перестанут с вами считаться.
— И, как всегда, вы меня не услышали, Франц, — терпеливо ответил Крайцлер. — А ведь могли бы предположить, что я вел с самим собой немало таких бесед. А самое главное: нас с мистером Муром сильно поджимает время — так же, как и вас. Поэтому я должен спросить прямо — вы поможете нам или нет?
Боас выпустил клуб дыма и окинул нас критическим взглядом, качая головой:
— Вам нужны сведения об индейцах равнин. — Ласло кивнул. — Хорошо. Но одна вещь strengtverboten[24]… — и Боас указал на Крайцлера пальцем. — Я не потерплю от вас ни единого слова о том, что традиции каких-либо племен повинны в делах убийцы в этом городе.
Ласло покорно вздохнул:
— Франц, я вас умоляю…
— Насчет вас, Ласло, я даже не сомневался. Но я понятия не имею, с кем вы работаете. — И Боас посмотрел на меня теперь уже с легким подозрением. — У нас и так здесь достаточно хлопот с тем, как изменить отношение общества к индейцам. Так что вы должны мне поклясться, что…
— Клянусь, что ни я, ни мои коллеги не скажут об этом ни слова.
Боас презрительно фыркнул:
— Коллеги. Как же, — и принялся озабоченно рыться в бумагах на столе. — К сожалению, — прокряхтел он, — моих личных знаний об этих племенах недостаточно. Но я недавно нанял одного молодого человека, который может оказаться вам полезен.
Он подошел к двери, распахнул ее и заорал куда-то вглубь коридора: — Мисс Дженкинс! Не подскажете, где доктор Висслер?
— Внизу, доктор Боас, — донесся ответ. — Они устанавливают черноногого.
— Ага. — Боас вернулся к столу. — Замечательно. С этим экспонатом и так подзадержались. Спускайтесь и побеседуйте с ним сами. Пускай вас не вводит в заблуждение его юность, Крайцлер. Он прошел долгий путь всего за несколько лет и многое повидал. — Тон Боаса смягчился, когда он подошел к Ласло и пожал ему руку на прощанье. — Как и некоторые выдающиеся специалисты, мне знакомые.
Оба коротко улыбнулись друг другу, хотя по лицу Боаса вновь скользнула тень подозрения, когда он прощался со мной. Торопливо спустившись по лестнице, мы миновали каноэ и обратились к охраннику за помощью. Тот указал на следующий зал, дверь которого была заперта. Крайцлер несколько раз постучал, но ответа не дождался. Мы слышали изнутри грохот и голоса, а затем раздалось несколько пронзительных воплей, от которых мороз шел по коже: такое в самом деле можно было услышать лишь где-то на западном фронтире.
— Боже праведный, — сказал я, — надеюсь, они не собираются выставлять живых индейцев?
— Не говорите ерунды, Мур, — ответил Крайцлер, вновь загрохотал в дверь, и та наконец распахнулась.
Перед нами возник кудрявый молодой человек примерно двадцати пяти лет от роду, с усиками, лицом херувима и пляшущими голубыми глазами. На нем были жилет и галстук, а изо рта торчала профессорская трубка, однако на голове красовался устрашающий индейский убор, сделанный, как мне показалось, из орлиных перьев.
— Да? — сказал человек, довольно ухмыляясь. — Чем могу быть полезен?
— Доктор Висслер? — спросил Крайцлер.
— Кларк Висслер, он самый. — Тут до человека дошло, что у него на голове еще возвышается орлиный вигвам. — О, прошу прощения, — спохватился он, снимая конструкцию. — Мы здесь устанавливали новые экспонаты, и этот экземпляр мне особенно дорог. А вы?..
— Меня зовут Ласло Крайцлер, а это…
— Огромная честь для меня, вот что это такое! — И Висслер радостно затряс протянутую руку Ласло. — Величайшая честь! Я прочитал, наверное, все ваши труды, доктор… хотя должен заметить, вам следует писать больше. Психологии так не хватает работ, подобных вашим!
Пока мы входили в зал, погруженный в запредельный хаос. Висслер продолжал в том же духе; замолчал он лишь на пару секунд, чтобы пожать мою руку. Похоже, что он также изначально учился на психолога, а затем увлекся антропологией: даже в своей нынешней работе он рассматривал психологические аспекты систем ценностей различных культур на примере мифологии, искусства, социального обустройства и так далее. Это было крайне удачное для нас обстоятельство, так что когда мы обогнули группу рабочих в центре зала и завели Висслера в относительно пустынный уголок, где объяснили ему сущность нашей работы, он заинтересовался еще сильнее. Как и Боаса, его крайне волновали последствия возможных попыток увязать дикие преступления убийцы с какой-либо индейской культурой. Но Крайцлер заверил его так же, как заверял Боаса, и бескрайнего уважения Висслера к Ласло хватило на то, чтобы доверие между нами упрочилось. Парень отреагировал на наше описание травм мгновенно — четким и последовательным анализом, каковой редко доводится слышать из уст таких молодых людей.
— Да, я понимаю, почему вы пришли к нам, — сказал он. В руках у него по-прежнему покоился экзотический головной убор. Висслер посмотрел по сторонам, думая, куда бы его пристроить, но вокруг лежали только груды строительного мусора. — Прошу простить, джентльмены, но… — И он опять водрузил перья себе на голову. — Мне действительно необходимо сохранить его в чистоте, пока не соберут стойку… Итак, увечья, которые вы описали, по крайней мере — их часть, в самом деле напоминают то, что различные племена Великих Равнин делают с телами мертвых врагов, преимущественно — дакота, они же сиу. Хотя есть и ряд существенных отличий.
— И мы к ним еще вернемся, — сказал Крайцлер. — Пока же нас интересуют сходства — каково предназначение этих ран? И наносят ли их лишь на мертвые тела?
— В основном, — ответил Висслер. — Вы могли читать что угодно, но сиу не склонны к пыткам. Разумеется, у них есть ритуалы с применением увечий, которые исполняются на живых: к примеру, человек, убедившийся в том, что жена изменяла ему, может отрезать ей нос, дабы ославить как прелюбодейку, — однако такое поведение жестко регламентировано. Нет, по большей части, жестокости, с которыми приходится сталкиваться, совершаются с врагами племени, которые уже мертвы.
— И почему именно с ними?
Висслер раскурил трубку, стараясь держать спичку подальше от перьев.
— У сиу имеется сложный комплекс мифов, касающихся смерти и мира духов. Мы до сих пор не закончили сбор данных и по-прежнему пытаемся разобраться в сложной ткани их верований. Но, грубо говоря, наги, то есть дух, каждого человека серьезно зависит не только от того, как человек умер, но и от того, что произошло с его телом сразу после смерти. Понимаете, наги, перед тем как отправиться в долгий путь в страну духов, какое-то время витает у своего бывшего тела, некоторым образом готовясь к грядущему путешествию. Наги позволено взять с собой в дорогу любое имущество, которым человек владел при жизни, дабы облегчить себе тяготы длительного путешествия и обеспечить загробную жизнь. А кроме того, наги неизбежно принимает форму тела в момент смерти. Поэтому если воин убивает в бою достойного врага, вызывающего у него уважение, он не обязательно станет уродовать тело, поскольку другая часть мифа утверждает, что мертвый враг обязан служить нашему воину в стране духов, — а кому, скажите на милость, нужен искалеченный слуга? Но если индеец сиу яро ненавидит врага и не желает, чтобы тот наслаждался всеми прелестями посмертного бытия в мире духов, он может нанести его телу раны, подобные тем, которые вы описали. К примеру, кастрировать его, поскольку, согласно верованиям сиу, духи мужчин могут совокупляться с духами женщин без опасения, что последние забеременеют. Отрезанные же у мертвого человека гениталии означают, что тот не сможет воспользоваться одним из самых приятных аспектов жизни в мире духов. Кроме того,