В среду вечером, проведя долгий первый день в подвале Министерства, я пришел в номер Крайцлера обсудить достигнутое. Управляющий Сент-Элизабет в жизни оказался таким же неприятным субъектом, каким представился в телефонном знакомстве, и Ласло был вынужден обратиться за помощью к Рузвельту, который в свою очередь совершил звонок своему другу в Министерстве юстиции, попросив его надавить на несговорчивого чиновника, дабы тот предоставил Ласло доступ к госпитальным архивам. В общем, Крайцлер убил на это практически весь день. Хотя ему удалось раздобыть список всех солдат, служивших на Западе и присланных в Сент-Элизабет по причине сомнительной душевной стойкости, общее расположение моего друга было далеко не радужным: герой первого письма из госпиталя действительно был солдатом, но родился и вырос на Востоке, и не служил нигде западнее Чикаго.
— Я полагаю, под Чикаго уже не появляются банды мародерствующих индейцев, — сказал я, пока Ласло внимательно изучал лист бумаги, на котором был выписан весь послужной список нашего подозреваемого.
— Вы правы, — тихо бросил Крайцлер. — И это весьма печально, ибо множество деталей указывает именно на него.
— Лучше на них особо не задерживаться, — сказал я. — У нас достаточно кандидатов. Пока что мы с Хобартом отсекли четыре дела с увечьями в Дакотах и Вайоминге — все совершены в периоды тесных противостояний сиу и армейских подразделений.
Крайцлер неохотно отложил бумагу и поднял голову:
— Дети фигурируют?
— В двух делах из четырех, — ответил я. — В первом две девочки убиты вместе с родителями, во втором — мальчик и девочка, сироты, зарезаны вместе с их дедушкой, который был их опекуном. Главная же закавыка в том, что в обоих случаях изуродованы только взрослые мужчины.
— Какие-нибудь версии выдвигались?
— Оба преступления, по всей вероятности, — результат карательных рейдов военных отрядов. Но в деле с дедушкой есть интригующая деталь. Все произошло в конце осени 1889-го около Форт-Кеога, когда распалась последняя большая резервация. В округе было полно недовольных сиу, в основном — сторонников Сидящего Быка и еще одного вождя, по имени… — я быстро провел пальцем по своим записям, — Красное Облако. В общем, на убитую семью наткнулся кавалерийский патруль, и лейтенант сначала возложил вину на кого-то из самых воинственных последователей Красного Облака. Но один из старослужащих возразил, что племя этого вождя в последнее время не проводило никаких карательных рейдов, а за погибшим дедушкой числилось немало конфликтов с агентами Бюро и армейскими чинами в другом форте — по-моему, Робинсон. Похоже, старик обвинил сержанта кавалерии из Робинсона в непристойных домогательствах к своему внуку. Как выяснилось, когда семью вырезали, подразделение этого сержанта как раз было откомандировано в Форт-Кеог.
До сего момента Крайцлер не обращал особого внимания на мой рассказ, но последние слова заставили его встрепенуться.
— А у нас есть имя этого солдата?
— В деле его не содержится. Впрочем, Хобарт собирается завтра еще порыться в Военном ведомстве.
— Хорошо. Обязательно утром телеграфируйте все эти сведения нашим детектив-сержантам. Детали потом.
После этого мы бегло прошлись по оставшимся делам, отобранным мною в подвале Бюро, и по разным причинам отсеяли их. Следом пришел черед длинного перечня имен, собранных Крайцлером в Сент-Элизабет, который через несколько часов свелся лишь к нескольким. В начале второго ночи я вернулся в свой номер, налил себе стакан виски с содовой и, даже не допив его, уснул прямо в одежде.
Утро четверга застало меня в уже знакомом подвале: я вновь погрузился в леденящие кровь истории о нераскрытых убийствах на фронтире. К полудню из Военного ведомства с неутешительными известиями вернулся Хобарт: кавалерийскому сержанту, отметившемуся в деле с убитым дедушкой, на момент описываемых событий было уже сорок пять лет. То есть в 1896 году ему должно быть никак не меньше пятидесяти двух, а значит, он слишком стар для нашего предполагаемого убийцы. Но все равно имелся смысл отметить его имя и адрес (после ухода из армии он открыл галантерейную лавку где-то в Цинциннати), если вдруг мы ошиблись с возрастом.
— Извини, хороших новостей сегодня не было, — виновато сказал Хобарт, когда я все это записал. — Как смотришь на ланч?
— Воодушевленно, — ответил я. — Забери меня отсюда через час — думаю, я уже покончу с делами за 1892 год.
— Отлично. — Он уже направился к выходу — и тут хлопнул себя по карману, похоже, что-то вспомнив. — Да, Джон, чуть не забыл… Тебя только фронтир интересует, правильно? — Он достал из кармана сложенный лист.
— Правильно. А что?
— Да ничего. Странная штука… Нашел вчера вечером после твоего ухода. — Он кинул бумагу мне на стол. — Но это пустышка, наверное, место действия — штат Нью-Йорк. Тебе же с кровью надо? — Я уже вчитывался в текст.
— Что?
— На ланч — стейк с кровью? Есть одно прекрасное место на Холме. И пиво достойное.
— Отлично.
И Хобарт устремился прочь за хорошенькой архивисткой, прошедшей мимо моего стола. Через несколько секунд со стороны ближайшей лестницы до меня донесся негодующий писк юной особы, шлепок и сдержанный вопль боли. Старина неисправим, хмыкнул я про себя и откинулся на спинку стула, чтобы внимательнее изучить документ.
В нем описывалась любопытная история священника по имени Виктор Дьюри и его жены. В 1880 году несчастных нашли убитыми в их скромном жилище неподалеку от городка Нью-Полс в штате Нью-Йорк. Если верить выписке, тела были «самым грязным и дичайшим образом разодраны на кусочки». Преподобный Дьюри в свое время был миссионером в Южной Дакоте, где, очевидно, нажил себе врагов среди индейских племен. Именно такой вывод сделал констебль, составлявший документ: решил, что все это дело рук отряда озлобленных индейцев, посланного их вождем на Восток во исполнение чудовищной мести. Такая «дедукция» опиралась на письмо убийц, найденное на месте преступления: те якобы объясняли свои действия и утверждали, что забрали с собой сына убитой пары, с тем чтобы вырастить его в племени. Рассказ и впрямь был мрачноват — поимей он место дальше к Западу, данные бы нам пригодились. Я отложил бумаги, но уже через несколько минут поймал себя на том, что вновь перечитываю эти строки, раздумывая, не ошиблись ли мы с географией?.. Впрочем, в итоге я решил, что разумнее будет обсудить это с Крайцлером, и на том листок перекочевал в мой карман.
Остаток дня принес с собой всего два дела, могущих как-то продвинуть наше расследование. В одном говорилось о группе детей, во главе с учителем жестоко зарезанных прямо на уроке в какой-то глухой школе; в другом приводилась история еще одной семьи, жившей в прериях и павшей жертвой некоего нарушенного договора. Осознавая, что две находки — весьма скудная плата за день под землей, я нацелился на отель «Уиллард», надеясь, что Крайцлеру сегодня повезло больше. Однако улов моего друга тоже составили всего несколько имен солдат, служивших в западных частях в искомый промежуток и переведенных в столичный стационар в связи с жестоким и нестабильным поведением. Обнадеживало, что у всех наличествовали те или иные лицевые увечья. Но из всего скромного списка лишь один человек проходил по возрасту — ему было около тридцати. Садясь за ужин, Крайцлер протянул мне документы, касавшиеся этого единственного кандидата, а я в ответ передал ему рапорт о деле Дьюри.
— Родился и вырос в Огайо, — сказал я, пробежав глазами находку Крайцлера. — Значит, должен был долго прожить в Нью-Йорке после демобилизации.
— Верно, — отозвался Крайцлер, разворачивая мой лист и нехотя глотая крабовый суп. — Но тут загвоздка в том, что из Сент-Элизабет его не выпускали до весны 91-го.
— Быстро выучился, — кивнул я. — Но это возможно.
— Кроме того, меня не впечатляет его травма. Длинный шрам через правую щеку, пересекает губы.
— Ну и что? По-моему, смотрится отвратительно.
— Но это очень похоже на боевое ранение, Мур, что не соответствует нашей теории о детской психической травме…
Тут его глаза широко распахнулись и он опустил ложку, дочитывая мой документ. Потом медленно перевел взгляд на меня и тихим голосом, полным сдержанного возбуждения, спросил:
— Где вы это взяли?
— Хобарт принес, — недоуменно ответил я, откладывая дело солдата из Огайо в сторону. — Сказал, что обнаружил вчера вечером. А что?
Стремительно Ласло выхватил из внутреннего кармана сюртука еще несколько листков, расправил их на столе и решительно подвинул ко мне.
— Замечаете что-нибудь?
На это ушло несколько секунд, но я заметил. Вверху первого листа — еще одной истории болезни из госпиталя Сент-Элизабет — имелась графа, озаглавленная МЕСТО РОЖДЕНИЯ.
И в ней были нацарапаны слова: «Нью-Полс, Нью-Йорк».
Глава 32
— Тот самый человек, о котором они нам писали в самом начале? — спросил я. Крайцлер энергично кивнул.
— Я оставил себе папку. Вообще-то я скептически отношусь к интуиции, но от этого случая никак не мог отмахнуться. Слишком много совпадений: нищее детство в набожной семье, один брат. Вы ведь помните теорию Сары насчет небольшой семьи, потому что мать не желала нянчиться с детьми?
— Крайцлер… — открыл я рот, в надежде прервать этот поток.
— И это магнетическое упоминание про «лицевой тик», который даже в истории болезни подробно не описывается — только «нерегулярное и резкое сокращение глазных и лицевых мышц». И никаких объяснений, почему…
— Крайцлер…
— А вспомните четкое акцентирование садизма в отчете алиениста приемного покоя, вкупе с описанием инцидента, приведшего его в стены госпиталя…
— Крайцлер! Замолчите же, наконец, и дайте мне взглянуть на ваши бумаги!
Он вдруг вскочил на ноги, весь возбуждение:
— Да, да, конечно — вот, прошу вас. Пока вы их просматриваете, я, пожалуй, проверю телеграфную контору — нет ли чего-нибудь от наших детективов. — Он бросил на стол мою находку. — Я чувствую, мы на верном пути, Мур!