— Ну если могу лежать, черт! — Я схватил сюртук Ласло.
— Когда выберетесь из-под прикрытия, — проинструктировал друга я, — старайтесь не бежать по прямой. — Мы развернулись и поползли к другому боку рыдвана. — Главное — непредсказуемость. Давайте первым — я за вами, на тот случай, если у вас будут неприятности.
— У меня дурное предчувствие, — признался Крайцлер, окидывая взглядом пятьдесят ярдов чистого поля, — что в этом случае неприятности будут не только у меня. — Похоже, сия неприятная мысль поразила и самого Ласло. Уже приготовившись бежать, он вдруг замер, достал свои серебряные часы и протянул их мне. — Послушайте, Джон… Если что… Ну, в общем, передайте их…
Я ухмыльнулся и отвел его руку с часами:
— Гнилые сантименты, Крайцлер, как я и подозревал. Давайте, сами ей отдадите. Вперед!
Пятьдесят ярдов предположительно «чистого» поля, если оно располагается на северо-востоке страны, могут оказаться гораздо более трудными для пересечения, если ставкой в подобной гонке служит ваша жизнь. Каждая крысиная нора, колдобина, лужа, корень и камешек между рыдваном и опушкой становились почти неодолимым препятствием. Сердце мое колотилось так, что ноги лишились своей обычной живости. Полагаю, нам с Крайцлером понадобилось меньше минуты, чтобы оказаться в безопасности, но хотя нам противостоял один-единственный стрелок, причем — откровенно дрянной, ощущение было такое, будто мы — на самом настоящем поле боя. Пока я бежал, казалось, что воздух просто нашпигован пулями — в действительности же он вряд ли успел бы выстрелить больше трех-четырех раз. Но когда я наконец нырнул в спасительные кусты, ветви еще долго хлестали меня по лицу, ибо я никак не мог остановиться, забираясь все глубже в лесистый сумрак. Недержание никогда еще не было так близко и, надеюсь, не будет.
Крайцлера я отыскал под огромной елью. Повязка на его руке сползла, и весь рукав уже был в крови. Перевязав его заново, я накинул ему на плечи сюртук — мне показалось, что Ласло бледнеет и его колотит дрожь.
— Будем двигаться вдоль дороги, — шепнул ему, — пока не выйдем на людей. Мы уже не так далеко от Бруклайна, а оттуда нас смогут подбросить до станции.
Я помог Ласло встать и повел его сквозь заросли, поглядывая на дорогу, чтобы не упустить ее из виду. Когда в просветах показались очертания домов, я счел, что из леса можно выйти и двигаться резвее. Вскоре возле нас остановился фургон развозчика льда, владелец его спрыгнул с козел и поинтересовался, что с нами стряслось. Я быстро сочинил историю, что наш экипаж опрокинулся, и добрый человек немедленно предложил подбросить нас до самой станции Бак-Бей. Нам повезло вдвойне, поскольку пара кусков льда изрядно облегчила страдания Крайцлера.
Когда впереди показалась станция, было уже почти половина шестого, и солнечный свет расплывался вокруг янтарной истомой. Я попросил развозчика льда остановиться у купы чахлых сосен в двух сотнях ярдов от вокзальных построек. Мы высадились из фургона и поблагодарили нашего спасителя за помощь (лед практически полностью остановил у Крайцлера кровотечение), после чего я увлек Ласло за собой в тень хвойных сводов.
— Я, конечно, люблю природу не меньше прочих, Мур, — несколько смущенно начал Крайцлер. — Но сейчас, мне кажется, не время для прогулок. Почему мы не подъехали прямо к станции?
— Если там кто-то из людей Комстока или Бёрнса, — ответил я, выискивая просвет в сосновых лапах, из которого бы хорошо просматривалась станция, — ему не составит труда предугадать наш следующий шаг. И он может нас там поджидать.
— А, — буркнул Ласло. — Понимаю. — Он присел на опавшую хвою и стал поправлять повязку на руке. — То есть выждем здесь, а когда подадут состав, незаметно сядем.
— Совершенно верно, — ответил я.
Крайцлер извлек свой серебряный хронометр и произнес:
— Еще полчаса.
Я пристально посмотрел на него и слегка улыбнулся:
— Более чем достаточно для того, чтобы вы мне истолковали смысл своего нелепого школярского жеста с часами.
Крайцлер быстро отвел взгляд, и я удивился, насколько смутила его моя подначка.
— Я понимаю, — начал он, улыбаясь в ответ вопреки себе, — что вам вряд ли удастся забыть этот инцидент?
— Само собой. — Он кивнул:
— Я так и думал. — Я присел рядом.
— Вот как? Так вы собираетесь жениться на девушке или как? — Ласло повел плечами.
— Я… в общем, я рассматривал такую возможность. — Я хмыкнул, но голова моя бессильно поникла.
— Боже мой, Ласло… Женитьба… А вы… то есть… вы с ней-то хоть советовались? — Мой друг покачал головой. — Наверное, разумнее было бы дождаться окончания следствия, вам не кажется? — продолжал я. — Так она согласится скорее.
Крайцлер озадаченно взглянул на меня:
— Почему это?
— Ну, — просто ответил я, — тогда она подтвердит свою правоту, если вы меня понимаете. И с куда большей готовностью свяжет себя узами брака.
— Правоту? — переспросил Крайцлер. — Правоту в чем?
— Ласло, — сказал я тоном нудного лектора. — Если вы до сих пор не заметили, для Сары все это очень важно.
— Сара? — изумленно повторил Ласло, и уже по одному тону его стало ясно, как я ошибался с самого начала.
— О нет, — вырвалось у меня. — Это не Сара…
Какое-то мгновение Крайцлер еще таращился на меня, затем откинулся на спину, раскрыл рот и захохотал так раскатисто и, самое главное, раздражающе долго, как я ни разу от него не слышал.
— Крайцлер, — промямлил я, дождавшись конца этого представления. — Прошу вас, я надеюсь, вы… — Но он не унимался, и во мне уже вспыхнуло раздражение. — Крайцлер. Крайцлер, черт возьми! Хорошо, я выставил себя ослом. Вам достанет порядочности наконец заткнуться?
Увы, не достало. Он хохотал еще добрых полминуты и вынужден был успокоиться лишь потому, что от смеха у него разболелась рука. Придерживая раненую конечность, он, тем не менее, продолжал хмыкать, смахивая с глаз слезинки.
— Простите меня, Мур, — наконец выдавил он, — но что вы, должно быть, думали все это время… — И болезненный приступ смеха сотряс его снова.
— Ну а что мне, черт возьми, было думать, по-вашему? — возмутился я. — Вы столько времени провели наедине. И к тому же сами говорили, что…
— Но Сару не интересует брак, — ответил Крайцлер, совладав наконец с собой. — Ее вообще мало привлекают мужчины, вся ее жизнь сосредоточена на одной мысли: женщина сама способна вести независимую и плодотворную жизнь. И вы должны были это знать.
— Ну, положим, мне приходило это в голову, — солгал я, пытаясь сохранить лицо. — Но то, как вы себя вели с ней, так походило… Черт, я даже не могу сказать, на что это было похоже!
— Первый же наш разговор сразу коснулся этой темы, — продолжал Крайцлер. — Она сказала, что никаких двусмысленностей и осложнений здесь быть не может — все должны думать только о деле. — Я надулся, а Ласло пристально посмотрел на меня. — Должно быть, вам трудно было это вынести? — спросил он, хмыкнув опять.
— Да уж, не легко, — ответил я с раздражением.
— Могли бы просто спросить ее.
— Знаете, не одна Сара старалась вести себя профессионально! — взорвался я, топнув ногой. — Хоть я и не понимаю, как это могло отразиться на… — И тут меня осенило. — Погодите. Минуточку. Если это не Сара, то кто же, черт побери, тогда… — Я медленно перевел взгляд на Ласло, а он так же медленно опустил голову и уставился в землю. Ответ был написан у него на лице. — Бог ты мой, — выдохнул я. — Так это Мэри?
Крайцлер окинул взором станционные постройки, затем вгляделся вдаль, откуда следовало прибыть поезду и спасти его от этой инквизиции. Разумеется, горизонт был чист.
— Понимаете, Джон, здесь довольно запутанная ситуация, — наконец выдавил он. — Я бы попросил вас понять и не судить сгоряча.
Я же был так потрясен, что не мог на это даже ничего сказать, а потому лишь немо внимал тому, как Ласло пытается эту «запутанную ситуацию» мне разъяснить. Впрочем, одно мне было понятно четче прочего: его всерьез беспокоило, что Мэри была его пациенткой, и оставалась вероятность, что ее чувства к нему — не что иное, как благодарность или, еще хуже, уважение. Именно поэтому, осторожно объяснил мне Ласло, он старался никак не поощрять ее и не позволял себе ответное проявление чувств, пока где-то год назад ему не стала окончательно ясна природа ее расположенности к нему. В то же время ему очень хотелось, чтобы я понял и другое: их с Мэри взаимное влечение крайне укрепилось за эти годы, что во многом было вполне естественно.
Едва начав работать с неграмотной и предположительно невменяемой девушкой, Крайцлер сообразил, что вообще не сможет общаться с ней, пока между ними не утвердится связь, основанная на доверии. И он смог создать такие узы, открыв Мэри кусочек своего прошлого — то, что он теперь двусмысленно именовал «личной историей». Не подозревая, что мне известно об этом эпизоде его жизни куда больше, чем он почитал за труд сообщить, Крайцлер и не догадывался, насколько полно я его понимал. Мэри же, насколько я мог предположить, была первым человеком, чьим ушам Ласло доверил драму своих бурных взаимоотношений с отцом, и подобное признание не могло не вызвать в ней ответного доверия; более того, Ласло, надеясь лишь побудить ее к рассказу о собственном прошлом, сам того не подозревая, заронил в ее душу семена своеобычной близости. После того как Мэри оказалась на 17-й улице в качестве прислуги, близость эта никуда не делась, напротив — жизнь в доме стала занимательнее и загадочнее. Когда в итоге Крайцлеру стало невозможно отрицать, что, во-первых, чувства Мэри к нему уже вышли за рамки одной лишь благодарности, а во-вторых, похоже, он сам испытывает ответное влечение, он погрузился в длительный самоанализ, пытаясь выяснить, не обычную ли жалость он испытывает к несчастному одинокому существу, взятому им под крышу. Окончательно удостоверился он в этом лишь за несколько дней до начала нашего следствия. Дело вынудило его отложить разрешение проблем личного свойства, однако помогло определиться с тем, каким это разрешение неизбежно станет. Ибо едва стало понятно, что физической опасности подвергаются не только члены нашего маленького отряда, но и его домочадцы, первым желанием Крайцлера стало защитить Мэри от угрозы, и оно намного превосходило заботы обычного попечителя. Именно тогда он принял решение как можно меньше сообщать ей о ходе следствия и, по возможности, изолировать ее от участия в нем; отдавая себе отчет, что враги способны уязвить его посредством тех, кто ему дорог, Ласло надеялся, что предохранит ее эти