— Присмотришь за ним, хорошо?
Она улыбнулась, но от меня не ускользнуло, что она тоже вся подобралась. Впрочем, в одном я был уверен: что бы ни произошло, это не отразится на ее меткости. И мы вошли внутрь.
В точности не знаю, как там жили доисторические люди, но средний кабак на Пяти Углах, видимо, не многим отличался от их пещер. А тот, куда мы вступили в тот вечер, наверняка был самым средним из всех. Потолок заведения отделяли от пола каких-то восемь футов, не более, поскольку первоначально это место служило подвалом лавке наверху. Окон не было: свет предоставлялся четырьмя закопченными керосиновыми лампами, висевшими под потолком и тускло светившими на то же число длинных низких столов, расставленных двумя рядами. За ними сидели и спали клиенты, все различия возраста, пола и платья коих более чем сглаживались общим состоянием пьяного угара. В тот вечер здесь находилось порядка двадцати человек, но лишь трое из них — двое мужчин и женщина, стонавшая и гоготавшая в ответ на их невнятные заявления, — подавали какие-то признаки жизни. Войдя, мы сразу удостоились от них взглядов, исполненных остекленелой ненависти, и Маркус склонил ко мне голову:
— Сдается мне, — прошептал он, — что главное здесь — двигаться медленно.
Я кивнул и мы направились к «бару» — обычной длинной доске, уложенной на два зольных ящика, в дальнем углу. Там перед нами немедленно возникли два стакана, наполненных субстанцией, от которой такие места и получили свое название. Выдохшееся пиво представляло собой отвратительную смесь опивков, слитых из десятков кегов более достойных мест. Я заплатил за эту бурду, но до стакана даже не дотронулся, да и Маркус свой отодвинул. В буфетчике, стоявшем перед нами, росту было около пяти с половиной футов: рыжеватые волосы, такие же усики, а на слегка полоумной физиономии — привычная презрительная гримаса.
— Сталть, пить не будем? — осведомился он. Я покачал головой:
— Сведения. О клиенте.
— Хрена, — фыркнул рыжий. — Провальте. — Я уронил на стойку пару банкнот.
— Всего пара вопросов.
Буфетчик нервно оглянулся и, видя, что единственное вменяемое трио уже не обращает на нас внимания, смахнул деньги в карман.
— Ну?
Я озвучил имя, но буфетчик на него не отреагировал, однако стоило мне описать высокого человека с дергающимся лицом, по тому, как зажглись и так нездорово блестящие глазки нашего собеседника, мы поняли, что наш друг Митчелл Харпер нас не обманул.
— Квартал отсюда. Вверх по улице, — пробубнил он. — Номер 155, последний этаж, с обратной стороны.
Маркус растерянно глянул на меня, и буфетчик перехватил этот взгляд.
— Сам видел, — заверил он нас. — Вы из девчонкиной семьи?
— Девчонкиной? — переспросил я. Буфетчик кивнул.
— Взял ее девчонку. Мамаша ейная решила, что ё похитили. Но и пальцем ё не тронул, хотя чуть не убил одного мужика, который тут про это вякнул.
Я взвесил услышанное.
— Он пьет много?
— Раньше почти не. Даже не поал, чё ему надо, когда он тут нарисовался. А потом ничё, растащило мужика…
Я взглянул на Маркуса — тот коротко кивнул в ответ. Выложив на стойку еще денег, мы развернулись к выходу, но буфетчик вдруг ухватил меня за рукав.
— Я те ничё не грил, — прошипел он. — С ним лучше не связывайся. — Рыжий показал несколько серо-желтых клыков. — У не такая заточка…
Мы двинулись к выходу, оставив рыжего допивать содержимое наших нетронутых стаканов. По дороге пришлось вновь миновать полумертвые тела за столами, и хотя у самого выхода одно мужское бессознательно повернулось и принялось не сходя с места справлять малую нужду прямо на пол, мы не приняли это на свой счет. Перешагнув через лужицу, Маркус пробормотал:
— Выходит, Бичем пьет?
— Выходит, что так, — отозвался я, потянув на себя входную дверь. — Помните, что говорил Крайцлер о финальной стадии саморазрушения? Любой, кто пьет в такой дыре, это делает.
Снаружи Сара и Люциус по-прежнему взвинченно озирались.
— Пошли, — коротко бросил я и зашагал на север. — У нас есть адрес.
Дом № 155 по Бакстер-стрит ничем не выделялся из сотен таких же мрачных многоквартирных коробок по всему городу. Хотя находись он где-нибудь в другом районе, женщины, дети, видневшиеся в его окнах таким чудным вечером, наверняка бы оглашали окрестности веселым смехом, пением или, на худой конец, воплями. Здесь же они просто сидели у подоконников, положив головы на руки, и в глазах самых юных мерцала та же скорбь и усталость, что и у стариков; и никто не выказывал ни малейшего интереса к тому, что происходит на улице. У парадного прямо на ступеньках сидел человек лет примерно тридцати и помахивал дубинкой, в которой я сразу опознал настоящую полицейскую. Глядя на его избитую и испитую физиономию и не сходящий с нее злобный оскал, нетрудно было догадаться, как ему в руки попал этот трофей. Я начал подниматься к нему, но кончик дубинки уткнулся мне в грудь, предупреждая дальнейшее продвижение.
— Чего? — произнес криворожий, обдав нас запахом дешевого виски, сдобренного камфарой.
— Мы к жильцу. — Человек расхохотался:
— Не морочь голову, фраер. Чего? — Я помедлил с ответом.
— А вы тут кем будете?
Смех умер так же внезапно, как и возник.
— Я тут буду тем, кому поручено за домом глядеть. Хозяином поручено. Так что не морочь мне голову, пацан, или я тебе сам заморочу. Вот этой дрыной, понял-нет? — Он разговаривал на диалекте Бауэри, уже давно подхваченном громилами всего города, а этот язык мне всегда было сложновато воспринимать с подобающей серьезностью; но дубинка у него в руке мне не нравилась, поэтому я снова со вздохом полез за бумажником.
— Последний этаж, — сказал я, показывая деньги, — с обратной стороны. Жилец дома?
На лицо привратника опять вернулась ухмылка.
— О! — с выражением произнес он, вынимая банкноты у меня из руки. — Так ты про старого… — Тут он вдруг заморгал, всякий раз комично скашивая в сторону нижнюю челюсть, теку и глаз. Исполнение, однако, его не удовлетворило, и он стал помогать себе рукой, дергая за ухо. Оставшись довольным таким представлением, он захохотал.
— Не, его нету, — сказал он наконец. — По ночам не бывает. Днем — да, иногда, но не ночью. Можешь слазить на крышу, может, он там ошивается. Любит, понимаешь, ночами по крышам шастать.
— А что насчет его квартиры? — спросил я. — Может, нам лучше его там подождать?
— Может, она закрыта? — ухмыляясь, передразнил меня парень. Я сунул ему еще пару купюр. — А может, и нет… — Он развернулся к парадному. — А вы часом не лягаши?
— Я плачу тебе не за вопросы, — отозвался я.
У привратника на физиономии отразилось нечто вроде задумчивости, после чего он кивнул.
— Ладно. Пошли со мной — только тихо, ясно?
Мы дружно кивнули и последовали за ним. Длинная темная лестница, как обычно в таких местах, благоухала гниющим мусором и человеческими отходами. У первой ступеньки я задержался, пропуская Сару вперед.
— Это тебе не миссис Пидмонт, — шепнула мне она, проходя мимо.
Мы преодолели шесть маршей без происшествий, и наш проводник постучал в одну из четырех дверей, выходивших на площадку. Не получив ответа, он поднял вверх палец.
— Погодите минутку, — произнес он и широкими прыжками унесся вверх на последнюю площадку перед крышей. Через несколько секунд вернулся, уже расслабленно. — Все чисто, — объявил он, доставая из кармана огромное кольцо с ключами и отпирая дверь. — Надо было глянуть, не крутится ли где. А то он у нас нервный… — И парняга снова принялся кривляться, довольно посмеиваясь. Наконец мы вошли.
На полке у самой двери стояла керосиновая лампа, и я зажег ее. При разгоравшемся свете постепенно выяснилось, что мы стоим в каком-то узком коридоре примерно тридцати футов в длину, разделенном посредине перегородкой с дверью и фрамугой над ней. Две щели, судя по всему, недавно прорезанные в боковых стенах, были единственной связью этой квартиры с окружающим миром: они предлагали нам ограниченный и унылый обзор воздушных шахт и точно таких же щелей соседних квартир. У перегородки стояла небольшая печка, а из санитарных удобств предусматривалось только ржавое ведро. От входа в квартире не наблюдалось почти никакой мебели: грубый стол и стул по эту сторону перегородки, а в проеме — изножье кровати. Толстые слои дешевой краски уже облезали со стен клочьями, являя под собой такие же и общим оттенком напоминая бурое пятно, что образуется на днище стульчака.
Здесь и жило существо, некогда бывшее Яфетом Дьюри, ныне ставшее убийцей Джоном Бичемом. И здесь нам предстояло отыскать улики, хотя задача представлялась не из легких. Без единого слова я указал Айзексонам на дальнюю часть квартиры, те кивнули и двинулись за перегородку. Сара и я сделали несколько осторожных шагов к столу. Наш проводник остался на страже у двери.
Весь обыск занял у нас, наверное, не более пяти минут, настолько скудна была здешняя обстановка. В столе обнаружилось три ящика, которые Сара немедленно обшарила практически в полной темноте, запуская в каждый руку, чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Над столом, прибитое гвоздями к потрескавшейся стене, висело нечто вроде карты. Наклонившись, чтобы присмотреться к ней, я ощутил под руками что-то странное: убрав их со столешницы, я обнаружил, что она испещрена глубокими и совершенно прямыми повторяющимися бороздами. Опустив руки, я снова взглянул на карту: контуры Манхэттена распознать я сумел, знаки, которыми весь он был изрисован, мне были незнакомы. Очертания острова пересекали сходящиеся и расходящиеся линии, в разных точках которых были выведены мистические цифры и знаки. Я наклонился еще ближе и тут услышал голос Сары:
— Вот. Джон.
Обернувшись, я увидел маленькую деревянную шкатулку, извлеченную ею из недр нижнего ящика. Сара с опаской поставила ее на изрезанную столешницу и отступила назад.
К верхней крышке был прикреплен старый дагерротип, по стилю и композиции очень похожий на работы известного фотографа Мэтью Брэди, посвященные Гражданской войне