[30]. Судя по состоянию снимка, он и относился примерно к тому же времени. На нем был запечатлен мертвый белый мужчина: скальпированный, выпотрошенный и кастрированный, а конечности его были в разных местах проткнуты стрелами. Надписи отсутствовали, но и без них было ясно, что это одно из творений преподобного Виктора Дьюри.
Сама шкатулка была плотно закрыта, но из-под крышки пробивался характерный аромат, напомнивший мне о предыдущем месте обитания Бичема у миссис Пидмонт: запах гниющей плоти. Мое сердце сжалось, когда я положил руку на крышку, но не успел я открыть ее, до нас донесся голос Маркуса:
— О, нет. Господи, как же…
Из дальнего конца квартиры послышалась какая-то возня, и через проем к нам буквально вывалился Маркус. Даже в скверном свете керосинки я разглядел, насколько он бледен; учитывая хладнокровность, с которой он ранее фотографировал жутчайшие сцены, при виде которых человека немедленно бы вывернуло наизнанку, его нынешнее состояние явилось для меня полной неожиданностью. Спустя несколько секунд вслед за ним из мрака вынырнул Люциус, державший что-то в руках.
— Джон! — тихо, но взволнованно выкрикнул он. — Джон, это… это улика! Боже праведный, теперь у нас есть доказательства! Мы можем открывать дело!
— Вот дерьмо, — прошипел от двери наш проводник. — Значит, вы все-таки легавые?
Ничего не ответив, я судорожно чиркнул спичкой и, подняв руку с дрожащим огоньком, подошел к Люциусу. Пока я пытался понять, что же у него в руках, Сара коротко вскрикнула и, прижав ладонь ко рту, отшатнулась от детектива.
Люциус держал огромную стеклянную банку. Она была доверху заполнена мутной жидкостью, скорее всего — формальдегидом.
А в жидкости плавали человеческие глаза. У некоторых сохранились остатки зрительных нервов, другие были идеально круглыми; одни свежие и яркие, другие — мутно-белесые, они пролежали в растворе давно; голубые, карие, серые, зеленые… Но самое страшное было отнюдь не в их состоянии и не в возрасте. Теперь я понял, что так напугало Маркуса. Их количество. В банке плавало не десять глаз, принадлежавших пяти умерщвленным мальчикам, и даже не четырнадцать, если прибавить к ним убитых детей семьи Цвейг — там находились десятки глаз, десятки… И все они смотрели на нас сквозь толстое стекло, словно вопрошая в немом укоре: «Где же вы были все это время?..»
Мой взгляд вновь скользнул назад к шкатулке, найденной Сарой. Я вернулся к столу и медленно открыл ее. Запах разложения, шедший из-под крышки, оказался не столь сильным, как я предполагал, тем самым позволив мне исследовать загадочное содержимое коробки. Но что это было, я так и не понял. Небольшой красно-черный кусок, на ощупь — словно иссохшая резина.
— Люциус? — мягко обратился я к детективу, протягивая ему шкатулку.
Водрузив банку с глазами на стол, тот принял ее у меня и поднес ближе к свету. Наш проводник тоже успел подойти к столу и теперь с любопытством таращился через плечо Люциуса.
— Так это ж дерьмо, нет? — брякнул он вдруг. — Не, ну точно дерьмо — воняет один в один.
— Нет, — ровным голосом ответил Люциус, не отводя глаз от шкатулки. — По-моему, перед нами высушенные останки человеческого сердца.
Этого хватило даже для громилы с Пяти Углов: человек с дубинкой развернулся и бросился вон из комнаты с выражением неподдельного ужаса на лице.
— Да кто же вы, черт вас дери? — хрипло выдохнул по пути он. Я не отрывал взгляда от Люциуса.
— Сердце? Случайно не парнишки Ломанна? — Детектив покачал головой:
— Слишком старое. Оно здесь пролежало долго. И выглядит так, словно его даже покрыли чем-то вроде лака.
Я взглянул на Сару — она стояла, обхватив себя руками, и тяжело дышала. Дотронувшись до ее плеча, я спросил:
— Ты как?
Она коротко кивнула:
— Да. Все нормально.
Я повернулся к Маркусу:
— А вы?
— Вроде ничего. Будет лучше.
— Люциус… — Я поманил его рукой. — Кому-то придется проверить печку. Справитесь?
Он утвердительно потряс головой. Ничто сейчас не напоминало о беспокойстве, одолевавшем детектив-сержанта на улице, — сейчас Люциус прекрасно владел ситуацией.
— Будьте добры спичку, — сказал он мне. Я протянул коробок. Замерев, мы смотрели, как он приближается к закопченному куску железа, стоявшему у перегородки. Рядом валялось несколько поленьев, а на самой печи стояла жирная сковорода. На ней явно кто-то готовил. Люциус сделал глубокий вдох и потянул на себя печную дверцу. Когда он засунул внутрь руку с горящей спичкой, я закрыл глаза и успел досчитать до пятнадцати, прежде чем услышал лязг железа — Люциус закрыл дверцу.
— Ничего, — объявил он. — Капли жира, обгорелая картофелина — всё.
Я шумно выдохнул и похлопал Маркуса по плечу:
— Что вы можете сказать об этом? — спросил я, показывая на странную карту Манхэттена.
Маркус присмотрелся.
— Манхэттен, — быстро произнес он. Пару секунд помолчал и добавил: — Похоже на топографическую карту. — Он потрогал пальцем гвозди, которыми она была прибита к стене, затем осторожно выдернул один и отогнул угол. — Штукатурка не успела выцвести. Я бы сказал, что она висит здесь недавно.
Тем временем Люциус присоединился к нам, и мы встали тесным полукругом, стараясь не смотреть на стол со шкатулкой и банкой.
— Там больше ничего не было? — спросил я братьев.
— Это все, — ответил Маркус. — Ни одежды, ничего. Я бы решил, что он ушел.
— Ушел? — эхом откликнулась Сара. Маркус расстроенно кивнул:
— Как будто знал, что мы рядом. И совсем непохоже, чтобы он собирался вернуться.
— Но почему, — спросила Сара, — он не забрал с собой это… эти улики?
В ответ Маркус лишь покачал головой:
— Может, ему вообще не пришло в голову, что это улики. Может, спешил. А может…
— А может, — продолжил я, озвучив то, о чем мы подумали одновременно, — он хотел, чтобы мы это нашли.
Пока мы стояли и переваривали эту мысль, я заметил, что наш проводник, все это время простоявший у выхода, упорно тянет шею, стараясь понять, что находится в банке. Сделав шаг в сторону, я на всякий случай загородил ее телом. Люциус в этот момент произнес:
— Может быть, и так, но все равно придется установить наблюдение за этим местом, если он решит вернуться. Надо сообщить комиссару, чтобы выслал сюда людей, поскольку — я уже говорил — теперь мы можем это расценивать как дело о предумышленном убийстве.
— Вы действительно полагаете, что этих улик достаточно, чтобы привлечь его к суду? — тихо поинтересовалась Сара. — Я знаю, звучит ужасно, но эти глаза не обязательно принадлежат нашим жертвам.
— Разумеется, — ответил ей Люциус. — Но если у него нет чертовски убедительного объяснения, кому они принадлежат, любое жюри в этом городе приговорит его, не задумываясь, особенно после того, как мы посвятим присяжных во все обстоятельства.
— Ну хорошо, — сказал я. — Мы с Сарой отправимся на Малберри-стрит и попросим Рузвельта отрядить людей для круглосуточного наблюдения за этим домом. Вам, Люциус, вместе с братом придется остаться здесь, пока не прибудет смена. Какое у вас оружие?
Маркус просто помотал головой, но Люциус извлек тот же табельный револьвер, что я видел в Кэсл-Гарден.
— Прекрасно, — подытожил я. — Пока будете ждать, Маркус, подумайте над картой. И запомните одну вещь… — я перешел на шепот, — никаких блях. Пока не прибудет подкрепление. Сюда давно не совался ни один полицейский — слишком мало шансов у них было выйти отсюда живыми.
Братья кивнули, после чего мы с Сарой покинули их. Но у выхода путь нам преградил человек с дубинкой.
— А теперь, предположим, вы мне все-таки скажете, что у вас за дело тут такое? Никак вы все-таки из легавых?
— Это… дело частное, — ответил я. — Мои друзья останутся здесь дожидаться жильца. — Рука моя сама скользнула в карман и достала оттуда десятку. — А ты их не видел и не слышал.
— За десять дубов? — ответил человек, задумчиво кивая. — Да за десять дубов я маманино лицо забуду. — Он мерзко хихикнул. — Не то чтоб я его вообще помнил.
Мы торопливо покинули дом и, стараясь не делать резких движений, зашагали на север, потом свернули на запад, в надежде поймать на Бродвее трамвай, не вляпавшись в неприятности. Это была самая щекотливая часть нашей экспедиции, хотя я старался не показывать этого Саре: нас было всего двое, и одна из этих двоих была женщиной. В шестидесятых-семидесятых любая уважающая себя банда с Пяти Углов в два счета уложила бы меня на мостовую и воспользовалась бы Сарой как их душеньке угодно, не успели бы мы и на квартал отойти от Бакстер-стрит. Сейчас я надеялся лишь на то, что за прошедшие годы насилие в рассуждении основного времяпрепровождения местной публики сменилось пьянством и беспутством, и нам удастся проскользнуть незамеченными.
Примечательно, что нам это удалось. Без четверти десять мы уже двигались вверх по Бродвею, а несколькими минутами спустя наш трамвай пересек Хьюстон-стрит, и мы спрыгнули. Уже не волнуясь о том, заметят нас вдвоем или нет, мы открыто вошли в здание Управления и устремились наверх, в кабинет Теодора. Но его там не оказалось. Какой-то детектив сообщил нам, что Президент уехал домой ужинать, но скоро должен вернуться. Полчаса ожидания были настоящим безумием. В конце концов вернувшись, он сперва насторожился, увидев нас вместе, но, услышав последние новости, возликовал и принялся выкрикивать приказы; голос его разносился по всему второму этажу. И тут меня посетило очередное озарение, которым я поделился с Сарой, уводя ее на лестницу.
— Записка, — объяснял я, когда мы спускались к выходу. — Письмо к миссис Санторелли — если дело дойдет до очной ставки с Бичемом, наверняка оно поможет его сломить.
Саре идея понравилась, и, выйдя на Малберри-стрит, мы поймали кэб и направились в дом № 808 по Бродвею. Я бы не сказал, что мы кипели от возбуждения, но в нас тихо билось осознание того, что сулит нам этот поворотный миг, а потому кор