Мужчина в белоснежном одеянии окинул его критическим взглядом.
— Ты выглядишь моложе, чем я ожидал. Разумеется, мне известна дата твоего рождения, и тем не менее я рассчитывал увидеть куда более зрелого молодого человека. Но ты даже не возмужал как следует.
Алиф вспомнил, что стоит нагишом, и залился краской, попытавшись отвернуться и прикрыть свой стыд. Находиться в подобном виде было не по-мужски.
— Не стоит беспокоиться, — сказала фигура в белом. — Это стандартная процедура. Очень эффективная — полная изоляция, никакого освещения, никакой одежды. Теперь нам даже и прикасаться нечасто приходится к таким, как ты. Однако некоторые исламисты проходят психологический тренинг, причем довольно суровый. Весьма жесткие ребята. Но у любого мужчины есть свой предел.
Алиф недоуменно смотрел на него, часто моргая.
— И у любой женщины тоже, — продолжал гость, проведя рукой по стене и растерев беловатую пыль между пальцами. — Но ведь Аллах создал женщину чрезвычайно уязвимой, не так ли? Это же несправедливо. Ты не согласен с этим?
Алиф то открывал рот, то закрывал его, все время гадая, содержалась ли в вопросе скрытая угроза.
— Мне этого не понять, — наконец ответил он хриплым голосом. Он боялся, что снова начнет плакать, и заскрипел зубами.
— Тебе этого не понять, — усмехнулся гость. — Ты еще совсем мальчишка. Я немного разочарован, поскольку всегда хочется уважать противника. Особенно такого талантливого, каким оказался ты. Удивляюсь, почему она так к тебе привязалась. Я полагал, что у нее более изысканный вкус.
— У нее?
— Вижу, что у тебя начинаются провалы в памяти. Ну что ж, прекрасно. Речь об Интисар, Алиф. Помнишь Интисар? Думаю, что да, поскольку ты забрал у нее то, что по праву было моим. Один из нас должен был получить от этого удовольствие или повод для гордости.
У Алифа бешено заколотилось сердце. Он чувствовал себя раздавленным, какой-то смешной голой куклой. Он всегда представлял себе этот момент совсем по-другому: с руками, сомкнутыми на горле стоявшего перед ним человека.
— Это ты, — прохрипел он. — Ты и есть Рука.
Мужчина улыбнулся.
— Если угодно. Мне никогда не нравилось это прозвище, как бы лестно оно ни звучало. Немного напыщенно. Диссиденты вроде тебя обожают дешевые театральные эффекты.
— Ты… Ты… — Алифа затрясло от ярости. Он не мог подобрать подходящих проклятий.
— Собачий сын, сукин сын, что там еще? Я все это слышал. Оставим ругань и поговорим, как культурные люди. Настанет момент, и очень скоро, когда твой гнев перегорит и сменится отчаянием. Ты станешь валяться у меня в ногах, и с этой точки зрения ты горько пожалеешь, что в свое время не соблюдал приличия. Делаю тебе одолжение и заранее предупреждаю тебя.
— Мне не нужны твои одолжения, пидор-свиноед.
— Очень, очень креативно. Видишь, как быстро восстанавливаются умственные способности после включения света? Свет стимулирует активные центры в лобной доле мозга. Без света даже самый тонкий философ оказывается во власти примитивной задней доли. Я видел, как уважаемые университетские профессора теряли дар речи после нескольких месяцев пребывания здесь. Ты не поверишь, но подобные методы эффективны даже в отношении слепых. Они не видят света как такового, но их мозг на каком-то уровне все же воспринимает его. Это не относится к недавно ослепшим или ослепленным — в этих случаях долговременная невральная адаптация не требуется. Чрезвычайно ускоряет процесс.
Алиф почувствовал, как у него внутри все затряслось.
— Давно я здесь? — спросил он совсем другим тоном.
Рука усмехнулся:
— Если бы я тебе это сказал, то добровольно бы перечеркнул все положительные результаты усилий по твоей психологической обработке.
— Что вам от меня нужно?
Улыбка исчезла с лица Руки.
— Ну что за банальный вопрос, — тихо произнес он.
Одной рукой он поправил выступавший край своего головного убора. Он зажал его между пальцами с каким-то странным выражением лица, которое Алиф не смог определить, внимательно рассматривая складку на белой материи.
— Сколько мы играем в эту игру, Алиф? Туда и сюда, Государство и бунтовщики, брандмауэры и вирусы. Всю твою взрослю жизнь. Многие мои драгоценные годы. Никаких подвижек, никаких побед с обеих сторон. Наконец мне показалось, что у меня появилось преимущество: я выяснил, что «Тысяча дней» существует, и интуитивно знал, почти явственно видел, что я мог бы с этой книгой сделать. Накурившиеся гашиша средневековые мистики сами не знали, что имели в виду, когда толковали о философском камне. У них не было таких интеллектуальных и технологических ресурсов, как у нас. Человеческий мозг просто не приспособлен для выполнения огромного количества вычислений, необходимых для того, чтобы извлечь пользу из такого многослойно кодированного манускрипта, как «Дни». Но теперь есть компьютеры.
— Но ничего же не вышло, — возразил Алиф.
Рука не обратил внимания на его реплику. Он рассматривал Алифа с каким-то отстраненным любопытством, задержав взгляд на поросшем щетиной подбородке юноши.
— Нас обоих «цепляет» одно и то же, вот в чем проблема, — продолжал он. — Тебе в общем-то наплевать на революцию. Мне в общем-то наплевать на Государство. Наш единственный общий интерес — сам код. Я создал, как мне казалось, самый совершенный пакет защитных программ, в некотором роде ставший продолжением моей сущности. Я думал, что одержал победу. Он, безусловно, помог мне вычислить множество твоих друзей. Но только не тебя — ты беспрестанно ускользал и скрывался. А потом ты выкрал мою ценнейшую идею и использовал ее для того, чтобы разрушить плоды трудов всей моей жизни.
— Я лучше тебя, — пробормотал Алиф. Он пытался понять, действительно ли Рука был прав насчет влияния света на мозг.
— Скорее всего ты прав, — ответил Рука без язвительных ноток в голосе. — Для меня программирование никогда не было интуитивным процессом. Я корпел над учебниками и много занимался, в то время как мои сокурсники прогуливали и веселились, зная, что их ждут теплые местечки на госслужбе вне зависимости от их успеваемости. Я отличался от них не потому, что у меня был какой-то особый талант к программированию, а потому, что передо мной стояла четкая и ясная цель. Тогда я ненавидел Государство не меньше твоего, только по другим причинам, но все же ненавидел. Я не испытывал ни малейшего желания валяться на роскошной вилле и трахать нескончаемую череду запуганных служанок или заседать в роскошном зале в компании разжиревших полусонных принцев, делая вид, что управляю эмиратом. Я видел, какой мощный карательный аппарат можно создать при наших обширных ресурсах, и я решил использовать их. Аллах свидетель, что никто другой не взвалил бы на себя такое бремя.
— Ты просто мерзкий тиран, — констатировал Алиф.
— А какого еще человека уважают феллахи в этой части света? Ну же, Алиф, скажи мне честно, каким ты видишь будущее Города? Демократией? Республикой Платона? Ты насквозь пропитан западной пропагандой. Предоставь гражданам нашего дивного приморского города реальное избирательное право, и они проголосуют за одно из трех: за свое родное племя, за исламистов или за любого, кто больше всех заплатит. — Глаза Руки вдруг сверкнули. — Не хочешь ли пари, как исламисты обойдутся с тобой и тебе подобными, если придут к власти?
— Они, наверное, сделают меня халифом, — пробормотал Алиф. — Я с нуля создал систему шифрования их электронной почты.
— Да они побьют тебя камнями за супружескую измену. И не воображай, что они озаботятся поиском четырех свидетелей для доказательства твоей вины.
Алиф почувствовал, как к нему возвращается гнев.
— Я никогда никому не изменял, — парировал он. — Интисар моя жена перед лицом Аллаха.
Его слова прозвучали богохульно, едва он произнес их. Он не любил ее. Обещание, данное им Дине, обещание, порожденное его нутром, чреслами и сердцем после того, как она открыла ему лицо, значило гораздо больше, чем его тайный союз с другой женщиной.
— Ах да, ты же подписал драгоценную бумагу. Не думаю, что ты также озаботился поиском свидетелей.
Алифу пришлось признаться, что нет.
— Вот видишь? Ты такой же лицемер, как и твои бородатые друзья. Твой брак не значит ничего ни перед лицом Аллаха, ни перед лицом кого-либо. Почему мы не можем быть честными перед самими собой — вот что меня убивает. Почему мы должны приплетать Аллаха к каждому прегрешению? Тебе хотелось переспать с Интисар, и ты это сделал. Лучше быть честным блудником, чем лживым праведником.
Резкий ответ не успел сорваться с губ Алифа, подавленный каким-то невольным чувством облегчения.
— Значит, я должен восхищаться твоей честностью? — наконец спросил он. — Так, да?
— Я надеялся, что так и произойдет. — Рука выглядел немного погрустневшим. — Я совсем по-другому представлял себе наш первый разговор. Мне казалось, что ты гораздо быстрее догадаешься, почему я доставил тебя сюда.
Алиф смигнул слезы, навернувшиеся от яркого света.
— Ты здесь, потому что я победил, — сказал Рука. Его губы сжались в тонкую, как лезвие, линию. — Ты спросил, что мне от тебя нужно; я полагал, что ты сам все поймешь, но поскольку это не так, я скажу тебе. Я выиграл, даже несмотря на то, что ты выкрал у меня главный козырь и использовал его против меня. Я хочу, чтобы ты прочувствовал это так же, как и предчувствие смерти. Я хочу, чтобы твое поражение насквозь пропитало тебя, пока ты сидишь нагишом в темноте и наблюдаешь, как твоя жизнь и твой рассудок рассыпаются в прах и превращаются в ничто. Я хочу видеть, как все твои интеллектуальные способности поочередно исчезают, пока ты не станешь дрожащим вонючим существом, ползающим у моих ног. К тому времени я получу от тебя те крупицы информации, что нужны мне для восстановления системы. Ты станешь мне ненужным. В тот момент я позволю тебе умереть. Возможно, я даже прикажу казнить тебя, хотя с наибольшей вероятностью я уморю тебя голодом. Картина того, как ты будешь в отчаянии поедать собственные ногти, кажется мне весьма привлекательной.