– Я вас со всеми познакомлю за ужином, – сказала она.
В это время мужичок в переднике вынес на подносе четыре рюмки на длинных ножках и подал каждому из нас. Синьора Матильда показала на деревья вокруг дома, и Лия перевела:
– Это их фирменный ликер из кедровых орехов, которые они сами собирают здесь.
– Да, да, – вдруг произнесла синьора по-русски, кивая головой, и прибавила по-английски, – я еще помню немного слов по-русски!
Мы чокнулись.
– За вас. – Мишаня поклонился синьоре.
Она посмотрела на него с благодарным умилением, снова зацокала языком, заверещала, заморгала своими старческими слезливыми глазами, обняла его за шею и сказала, обращаясь ко всем нам:
– Люблю я его. Миса чудесный человек, чудесный! У него настоящая русская душа. Я молюсь за него каждый вечер. Пусть ангелы берегут его… Пусть светлые силы не оставляют его ни ночью, ни днем… Пусть у него будет хорошая жизнь…
Мы все замерли от этих слов. Могла ли она знать обо всем том, что случилось в его жизни в последнее время? Я посмотрел на Мишаню, он тоже застыл, глядя на синьору блестящими разгоряченными глазами. Бог знает, какие мысли обуревали его, но он вдруг схватил ее бесцветную морщинистую руку с единственным перстнем – потемневшим от старости, поцарапанным, неказистым – и приник к ней щекой. Она стала гладить его по голове, приговаривая свои молитвы, а он стоял перед ней, склонившись, не шевелясь и, мне показалось, едва удерживая навернувшиеся слезы. У меня самого горло встало комом – от этой трогательной старушкиной любви, от размякшего в ее объятиях здоровенного и циничного Мишани, а может, это горы так повлияли на меня. Мы трое наблюдали эту сцену, не в силах вымолвить ни слова. Алина хлопала глазами, чувствуя, что что-то происходит, и не понимая, что именно, и вопросительно глядела то на меня, то на сестру. Лия стояла с непроницаемым лицом, затем взгляд ее потемнел, и рот исказился в ядовитой усмешке:
– Как мило!
Она посмотрела на меня, призывая посмеяться вместе с ней, но я не разделял ее иронии и не ответил, и тогда она отвернулась и пошла, сделав вид, что ищет, куда бы поставить пустую рюмку.
Вы пока отдыхайте, – обратилась к нам синьора Матильда. – Погуляйте по нашему парку, он у нас чудесный! Миса вам покажет. Да, Миса?
Она ласково потрепала его, а он промычал что-то в ответ и быстрым движением высвободился из ее рук, не глядя на нас, повернулся спиной и зашагал к парку. Синьора проводила его взглядом, потом, взмахнув рукой, вдруг перекрестила его трижды своими сухонькими, потрескавшимися от морщин пальцами и снова обернулась к нам:
– Ужин в восемь. Я готовлю для вас мой знаменитый русский борщ – да, да! А пока гуляйте. Дышите нашим воздухом. Эти кедры, – она обвела глазами деревья с любовью, с какой смотрят на детей, – таких нигде больше нет, они лечат душу.
Распрощалась с нами и поспешила в дом.
Я повел Алину в парк. Мы пошли другой дорожкой, противоположной той, по которой быстрым шагом скрылся в деревьях Мишаня.
– Ты видел? – возбужденно спросила Алина. – Что это с ним? Никогда его таким не видела.
– Я же говорил тебе, он переживает из-за всей этой истории.
Мы пошли внутрь по аллеям, засыпанным прелой красно-коричневой листвой. Солнце садилось, над нами качались темнеющие кроны старых разросшихся деревьев. Было влажно, пахло сырой землей. Когда-то стройный и ухоженный парк стоял в запустении, дорожки поросли травой, изгороди повалены, каменные ступени опавших лестниц лежали вкривь и вкось, спуск к реке и вовсе был закрыт – об этом предупреждала металлическая табличка, установленная для постояльцев; на месте фонтана торчала почерневшая фигурка, окруженная затхлой водой давно нечищеной купели. Мы посмотрели сверху на обвалившийся и размытый берег, на речушку, катившуюся внизу с веселым журчаньем, необычным для этого неподвижно-тихого запустенья, обошли деревянную беседку, по колено в камышах, как вдруг Алина воскликнула:
– Смотри!
По дну голой пересохшей канавы длинной змейкой бежала родниковая вода, такая чистая и звонкая, что камни под нею белели и сияли. Мы поднялись выше и вскоре увидели в округлом углублении, поросшим мхом, ржавую трубу размером с ладонь, из которой мягкой струей лилась на камни прозрачная сине-белая искристая вода. Алина протянула обе руки:
– Какая чистая!
Сзади послышались шаги. Я обернулся: к нам шел Мишаня.
– Алинка! – крикнул он еще снизу. – Иди-ка ты в дом!
– Что? – не расслышала Алина.
Он взобрался на пригорок и встал около меня.
– В дом, говорю, иди.
– Зачем?
– Надо. Тебя там зовут. Иди.
– Кто зовет?
– Они там на кухне все, ты тоже иди. Лех, скажи ей.
Он пришел поговорить со мной и, я знал, не уйдет, не добившись своего. Я взял Алину под локоть, помог ей спуститься и проводил ее по главной аллее почти до самого дома.
– Мы скоро, – поцеловал я ее и вернулся к Мишане.
– Ну что, поговорили? – сходу спросил он меня. – Что она тебе сказала?
– Жалуется на тебя.
– Это понятно, – нетерпеливо перебил он. – А про любовника? Говорила что-нибудь?
– Нет.
– Совсем ничего?
Я покачал головой.
– И что ты думаешь? Спит она с ним?
– Откуда я знаю?
Он посмотрел на меня, по своему обыкновению цепко, подозрительно и угрожающе, как будто проверяя, не утаиваю ли я чего, и одновременно предупреждая, чтобы я не вздумал ему врать. Потом полез в карман пиджака, достал конверт и сунул мне его в руки:
– Вот, на это посмотри.
– Что это?
– Ты открой, посмотри.
Я открыл. Там была толстая пачка фотографий. На первой же я увидел Лию, идущую по улице вместе с каким-то черноволосым парнем в темных очках. Я быстро перебрал несколько верхних снимков. На следующих тоже они – выходят из дверей магазина, он придерживает ее за плечи, она говорит ему что-то. Потом садятся в машину. Лия такая же, как сейчас, как будто даже в той же одежде, только лицо другое – смеющееся, счастливое, здесь я ее ни разу такой не видел. Вот их лица крупным планом, она хохочет, глядя на него, он, уже без очков, смотрит на нее, у него раскосые восточные глаза с длинными ресницами. Дальше только его кудрявая шевелюра – я не сразу понял, что это означает, и только через некоторое время до меня дошло, что он наклонился к ней и целует ее. Я стал запихивать снимки обратно в конверт.
– Ты дальше смотри, – сказал мне Мишаня.
– Не надо.
– Ты еще главного не видел.
– Да понял я, понял. Забери, – я отдал ему конверт.
– Да нет, ты на дату посмотри.
Он достал один снимок и перевернул, на нем стояло число – это было за день до нашего с Алиной приезда.
– Что будешь делать? – спросил я, доставая сигареты.
Мы пошли к беседке и встали, подмяв ботинками камыши и кое-как опершись о слабый деревянный бортик. Мишаня молча курил некоторое время, потом произнес:
– У меня катастрофа, Лех. Черт! Вот дура, а! Надо ж было, прямо перед нашей годовщиной!.. Все оказалось хуже, чем я думал.
– Ты что, надеялся, что она кофе пить с ним ходит?
– Да нет, – он усмехнулся. – Я ж не маленький. Понимаю, зачем она к нему бегает. Это-то да… Черт! Но дело не в этом.
– А в чем?
Он бросил окурок и посмотрел на меня.
– Понимаешь, она раз деньги со счета сняла, два сняла. Суммы-то крупные, не по мелочи – пять и двадцать семь тысяч евро. Это только сейчас, десять дней назад. А до этого я уж и не знаю… – он развел руками, – не привык, понимаешь, подглядывать за любимой женщиной, выяснять, куда она денежки тратит. Куда хочет, туда пусть и тратит, так ведь? Наше дело дать. Никогда не следил за ней. А тут такое… В общем, испанцу своему она деньги мои дает. Стерва!..
– Да не может быть, – вырвалось у меня. – Зачем? И откуда ты знаешь…
– Вот! Вот, – он поднял палец. – Я сам обалдел так же, как ты сейчас. Теперь ты понимаешь, о чем я? Понимаешь, да?
Я сомневался, что это могло быть правдой.
– Моя жена не просто изменяет мне с этим… – он выругался. – Она еще и приплачивает ему за то, что он спит с ней. Неплохо, да?.. Черт! Это ж дикость какая-то!
– Ты уверен, что эти деньги у него?
– Уверен, Леха, уверен. Я же не просто так тебе это говорю. Я попросил ребят проверить. Они проверили.
– И что?
– Пять тысяч она снимала, когда мы дом выбирали на лето. Должна была залог внести. Но не внесла. Когда я спросил недавно, что с домом решили, она на меня все свалила, сказала, что я устроил ей такой скандал из-за этих ее подружек, что она передумала снимать дом, представляешь? То есть деньги у нее остались. А я еще и виноват оказался…
Вдруг он отвернулся, схватился руками за виски, как будто его пронзила резкая боль, завздыхал, закряхтел, затряс головой, потом поднял голову и взревел, издав громкий нечеловеческий рык. А через несколько мгновений снова встал передо мной и заговорил своим обыкновенным голосом:
– Про двадцать семь я вообще не знал. Когда узнал, спросил ее. Она сказала, что это на клинику – она любит красоту себе наводить, то нос делала, то грудь, то живот… Мы еще поссорились с ней, я не хотел, чтобы она опять что-то там себе делала – зачем? – только здоровье себе портит. Она ни в какую. И даже не сказала мне, что собирается делать! Я, говорит, тебе не скажу, потом сам все увидишь. Так ребята проверили, она в клинике этой последний раз прошлой осенью была.
– Так, может, она так врачу дала…
– Нет, Леха, не так! Здесь так нельзя давать. Здесь все по счету принято оплачивать.
– Ну, может…
– Да ты послушай меня. Я же и его счета проверил.
– Вот как. И что?
– Да что, что… Счета-то у него пустые, говорю же тебе, дела у него идут хреново. Да и она не дура, чтобы деньги ему на счет переводить. Она, конечно, так ему дала, в конверте. А он, не дурак, сразу их в оборот пустил – сайт, понимаешь ли, новый себе заказал, на трех языках сделал – на русском тоже, в прошлом месяце девочку русскую нанял, она у него в офисе сидит, рекламки по-русски строчит, на телефон отвечает.