. Пока лопатой работаешь, вся жизнь перед глазами проносится. Вся шелуха уходит, только и думаешь, ну как же я так оплошал? Как допустил, чтобы все так глупо закончилось? Как же мой сын, я ведь толком и рассмотреть его не успел, не видел почти… Что теперь с ним будет? Как они будут жить без меня?.. И потом, когда тебе дают последний шанс остаться живым, ты на все согласен, на любые условия… И летишь домой счастливый, потому что живой, потому что увидишь еще раз сына, потому что у тебя будет завтрашний день. Потому что жизнь не закончилась…
– А деньги? Нашел?
– А как ты думаешь? – он посмотрел на меня так, будто я сморозил глупость. – Я же сейчас здесь стою, с тобой разговариваю. Конечно, нашел. Деньги – это ведь только деньги.
В сумерках послышались голоса. Из-за деревьев на аллее показались две фигурки.
– Вот вы где! – весело крикнула нам Алина.
Она бегом побежала ко мне, словно успела соскучиться за то время, что мы не виделись, и обхватила меня за шею.
– Синьора Матильда зовет всех к столу! Идемте скорее! У нее там люди такие интересные собрались, я уже познакомилась с одним норвежцем, он настоящий писатель, представляете? Пишет книги! Обещал мне подарить одну, со своим автографом!
– На норвежском? – с ухмылкой спросил Мишаня.
– На норвежском, ну и что?
– И что ты будешь с ней делать?
– Пусть будет.
Подошла Лия. Поравнявшись с нами, она не произнесла ни слова, лишь окинула взглядом меня и повисшую на мне Алину и пошла дальше.
– Ты куда? – рявкнул ей в спину Мишаня, но она не ответила и не обернулась. – Стой! Я с тобой разговариваю, Лия! Стой!
Мы все посмотрели ей в след. Она обошла беседку и направилась к роднику. Там склонилась, подставив под воду лицо, и мне показалось, стала пить – в темноте мне не было видно.
Лия, идем скорей! позвала Алина. Синьора Матильда нас ждет!
– Все. Пошли, – скомандовал Мишаня и зашагал первым.
– Лия, мы пошли! – крикнула Алина, и мы с ней тоже двинулись к дому.
В доме было тепло. Все блестело в оранжевом сиянии ламп и свечей, которые стояли повсюду, откуда-то тянулся приятный дымный аромат горящих поленьев. Я оглянулся – должно быть, где-то горел камин – но камина нигде не было.
– Это печь, – сказала мне Лия. – У них на кухне стоит настоящая дровяная печь.
Я быстро согрелся. Жар печи и огня перемешивался с запахом горячей еды и радовал душу.
Столовая, где нам предстояло ужинать, располагалась на первом этаже. В просторной комнате, куда нас провели, за накрытым столом сидели человек семь-восемь – постояльцы пансиона, которые уже приступили к еде, но при виде нашей компании растерялись и стали глядеть на нас с удивлением. Дальше, в глубине комнаты был приготовлен стол для нас. Мы собрались уже двинуться туда и рассесться, как вдруг в гостиную ворвалась, шурша юбками, синьора Матильда и стала громкогласно распоряжаться. Мужичку в переднике, с которым мы уже были знакомы и который теперь исполнял роль официанта, она приказала принести что-то с кухни, а нам стала представлять своих постояльцев, подводя нас к каждому, рассказывая о нем, заставляя Лию переводить – прежде всего, для Мишани, которого она ни на шаг от себя не отпускала.
Начали с норвежского писателя; он, вероятно, имел некоторую известность, потому как синьора принялась с гордостью перечислять романы, которые он сочинил, находясь в ее пансионе. Впрочем, сам писатель не стремился к общению и только кивал нам издалека, а об обещанной Алине книге, кажется, и вовсе позабыл. Дальше была пара супругов-англичан, по виду ровесников синьоры. Их связывала давняя дружба, зародившаяся еще при жизни графа. За ними сидела студентка из Финляндии, невзрачная белобрысая девчушка в очках, улыбчивая и дружелюбная, неизвестно как очутившаяся в компании этих пенсионеров; кажется, она писала диплом на какую-то историческую тему. Она с интересом разглядывала нас сквозь очки, и видно было, до чего ей хотелось оказаться в нашей компании. Синьора Матильда, однако, не стала уделять ей слишком много внимания и перешла к следующему гостю, тоже немолодому, но очень подвижному фотографу, отбросившего вилку и нож и поднявшегося поздороваться с нами за руку. Он был здесь по заданию одного американского журнала – делал снимки редких видов птиц Каталонии.
– Я фотоохотник, – сказал он. – Бегаю с камерой как с ружьем, пока не свалюсь от усталости. Потом возвращаюсь домой, к прекрасной Матильде, она меня накормит-напоит, и снова в лес. А вы, тоже охотитесь здесь на кого-то?
– Разве что на солнце, – пошутил я.
– О, тогда у вас не слишком удачная охота!
Мы с ним разговорились. Его интересовала Россия, когда-то давно, чуть не школьником, он бывал в Москве и теперь расспрашивал меня о нашей столице, о нашей жизни и о том, что я здесь делаю. Алина тем временем болтала о чем-то с финской студенткой, они общались полужестами, так как обе едва знали английский, – но зато шумно и с хохотом. Я поразился, как быстро они нашли общий язык, Алина всегда восхищала меня своей сердечностью и простотой. Вскоре их громкий смех стал слышен за столом, и Лия цыкнула на них:
– Алина! Отойдите оттуда. Ты разве не видишь, вы мешаете людям кушать.
Студенка сразу смекнула, о чем речь, выскочила из-за стола, и они с Алиной выбежали из комнаты, хихикая и держась как две подружки.
Мишаня и Лия все еще продолжали обход под руководством синьоры Матильды. Было видно, как тепло синьора относилась к их семье, особенно к Мишане. Без сомненья, она считала их образцовой парой, как, наверное, и остальные их знакомые. Глядя на них со стороны, я подумал, что они и правда отлично смотрятся вместе – Мишаня, крепкий и в меру солидный в своем пиджаке, вежливый рядом с синьорой и в то же время не болтливый, серьезный, себе на уме, и Лия, которой можно было залюбоваться – узкая балетная спина в черной шерстяной водолазке, изящные руки, на плечах шелковый платок пламенного испанско-красного цвета, над ним пышная черная головка с завитушками у лица, нежная улыбка, ряд жемчужных зубов, и вся ее плавная медлительность, певучесть, с какой она разговаривала, поворачиваясь то к синьоре, то к гостям, обвораживала; можно было завидовать Мишане с его красавицей-женой, если бы не знать всего, что скрывалось за этой картиной.
Наконец нас пригласили за стол. Мы с Алиной, голодные и одурманенные запахами еды, плюхнулись на стулья первыми. Лия все еще беседовала с синьорой, Мишаня не смел отойти от них – старушка следила за тем, чтобы ему переводили каждое ее слово. Она говорила о постояльцах, о том, как в этом сезоне ей едва удалось удержать в своем пансионе чудного повара по имени Бартоломео, каков урожай на ее скудных грядках, какая дождливая стояла погода в эту весну и как зарос кувшинками бассейн во дворе, за которым она не в силах была ухаживать. Заметив, как я стащил кусок из корзинки с хлебом, она всплеснула руками:
– Садитесь, садитесь! Начинайте есть! Мы еще поговорим, время у нас есть.
Она подала знак, и все тот же мужичок подкатил к столу тележку. Синьора откинула крышку с круглой чугунной кастрюли, в лицо ей ударил густой пар, она взяла в руки половник.
– Вот он, мой знаменитый борщ!
И сама налила каждому по тарелке.
Нам с Мишаней полагалась водка, которую подали по-русски – на середину стола, холодную, в запотевшем стеклянном графине, с соленьями и отварной картошкой для закуски. Девушкам налили вино. Лия собиралась пить минеральную воду – хотела везти нас назад, несмотря на то, что оба мы, и я, и Мишаня, предложили заменить ее на обратном пути. Она не соглашалась.
– Ну что за человек! – вскипел Мишаня. – Темно же будет! Сама же замучаешься вести машину по такой темноте.
– Правда, Лия, – поддержал я. – Хотите, я поведу? А вы отдыхайте.
Она наотрез отказалась.
– Синьора Матильда, и вы с нами, – сказал Мишаня, оглядываясь, где бы взять еще один стул.
– Нет, нет, – замахала руками старушка.
– Но хоть рюмочку с нами поднимите. Это обязательно!
– Но я не пью вино, Миса, ты же знаешь.
– Знаю. Эй, уважаемый! – обратился он к официанту, – сбегай-ка на кухню, принеси нам еще одну, – сказал он по-русски, показывая на свою стопку.
Впятером мы подняли рюмки.
– За здоровье! – с акцентом сказала синьора, и мы чокнулись.
Так и не присаживаясь за стол, она одним махом осушила стопку, потерла нос ладонью и произнесла:
– Сегодня у меня очень радостный день, потому что приехали вы. И очень грустный день.
– Почему? – мы все подняли головы от тарелок.
– Потому что сегодня не стало одного моего очень хорошего друга. Вы не слышали? Режиссер, – она назвала длинное имя, мне незнакомое. – Он прыгнул с моста.
– Ах! Как это? С моста? Не может быть! – воскликнули наши девушки.
– Да. Сегодня…
Глаза ее часто заморгали, она достала из недр своих юбок платочек и стала утирать морщинистое лицо, жалостливо, не таясь, совсем по-старушечьи. Лия, по всему видно, знала этого человека – едва ли не впервые за это время я увидел, как маска невозмутимости пала с ее лица, и она смотрела на синьору ошеломленно.
Алина с изумлением спросила:
– Как это, прыгнул с моста? Это что, самоубийство?
– Да, да, самоубийство, – закивала синьора.
– Но почему? Из-за чего? У него что-то случилось?
– Неизвестно. В новостях сказали, что причины пока не выяснены. Он оставил записку… Попрощался со всеми… А вы разве не слышали в новостях?
– А у нас нет телевизора. И интернета тоже нет, – ответили мы хором.
– Мы с ним дружили с давних пор… Он был мне как сын. Ему было всего пятьдесят, разве это возраст? Молодой еще совсем… Он всегда был такой видный мужчина… Нравился женщинам… Я знала его предыдущую жену, она была манекенщица, родом из Польши. Очень красивая девушка… После развода он очень переживал, часто приезжал к нам с графом, говорил, что смотрит на нас и отдыхает, успокаивается… Мечтал так же встретить старость вместе с женой… А потом снова женился, в третий раз. Мы были на их свадьбе. Жена его моложе него, двоих сыновей ему родила, хорошенькие такие мальчишки… Мы думали, они счастливы… Не знаю, что могло заставить его пойти на такой шаг…