– Может быть, я бы не затеяла всего этого, – услышал я голос Лии. – Ушла бы просто, без ничего. Но ты пойми, я ведь не к олигарху какому-нибудь ухожу! Я не ищу в мужчине денег, положения. Все это у меня было. Я ухожу только ради чувства, ради… если скажу, ради любви, ты будешь смеяться, да?
– Нет, почему… Не буду.
– Тогда я так и скажу тебе: я ухожу ради любви! – торжественно изрекла она.
Я молчал, и она продолжала:
– Раньше я не понимала этого. Я совсем не ценила чувств, думала, какая разница? Зачем мне это надо – любовь, романтика? Теперь только поняла – это главное. Понимаешь, вот мы договорились с ним встретиться, и с этой минуты у меня в душе такой подъем, такой полет!.. Я все дела переделаю, как на крыльях летаю – потому что знаю, что увижу его. Такого со мной никогда не было, клянусь тебе! Даже в юности. А когда мы встречаемся… Я люблю приезжать на свидания пораньше. Знаешь, для чего? Не поверишь: чтобы ждать его. Я люблю приехать пораньше и сидеть в машине, смотреть на улицу, на людей и представлять, как появится он. Я приезжаю за час или за два, если есть время, и сижу, сижу… И я так счастлива в эти минуты, я так благодарна ему за то, что он заставляет меня так себя чувствовать! Мне больше ничего от него не надо. Он мог бы ничего больше не делать для меня, не дарить подарков, не водить в рестораны, главное, чтобы он просто был… И сегодня там, в лесу, я подумала, нельзя, чтобы все вот так закончилось…
Я отпил глоток и передал бутылку ей.
Мне нравилось слушать ее. Голос ее, обычно одинаковый и неторопливый, сейчас то и дело сбивался, как будто она хотела столько всего сказать, что рот, непривыкший к такому темпу, не поспевал за мыслями; руки ее ожили и говорили вместе с ней, она то прижимала их к сердцу, когда говорила о своей любви, то беспомощно роняла их на кровать перед собой, вздыхая, потом вдруг вскидывала в воздух, вопросительно глядя на меня и спрашивая с почти Мишаниной настойчивостью «ты понимаешь, понимаешь меня?». Никогда еще я не видел ее такой взбаламученной, не скрывающей своих чувств, бурной.
Ее рассказ успокаивал меня. Чем больше она упоминала о нашем дорожном происшествии, тем дальше уходило оно от меня; я вдруг поймал себя на мысли, что случившееся с нами было как будто бы вчера, а не сегодня. Между ночной дорогой и нашим теперешним разговором прошло как будто много времени, и я уже был не тот, вчерашний, собранный и действующий на пределе возможностей, а другой – расслабленный, удовлетворенный. Меня наполняло спокойное ощущение того, что все так, как и должно быть. Ночная поездка оставалась все дальше в прошлом и, казалось, никак не могла навредить моему будущему, а оно мне виделось чудесным: завтра наш последний день здесь, впереди Барселона и романтические каникулы с Алиной… Только я подумал об Алине, как по сердцу разлилась сладостная нега, я словно бы заскучал по ней, но заскучал не тоскливо, а приятно, предвкушая наши будущие дни наедине. Как хорошо будет остаться, наконец, вдвоем! Я невольно бросил взгляд на окно и посмотрел сквозь темноту туда, откуда светил фонарь; домов наших отсюда не было видно, но я живо представлял себе Алину, улегшуюся в постель после горячего душа, с книжкой в руках, клонящуюся в сон, но ждущую меня… Она сама просила меня побыть с сестрой и потому, я знал, не волновалась о том, что меня до сих пор нет. Но спать без меня она не станет, и свет не потушит…
– Ты слушаешь? – позвала меня Лия. – Эй, Леша-а…
– Да, да, конечно, – кивнул я.
– Это такое счастье, когда человеку нравится то же, что и тебе! Вот, например, мне всегда нравился один орнамент, который я срисовала в музее в Париже, и я всегда мечтала как-то использовать его в доме, но не знала, как. И, представь, как только я показала его Манелю – просто так показала, чтобы узнать его мнение – как он воскликнул, что это гениально! И тут же объяснил мне, как мой рисунок можно перенести на гобелен, как можно разбить его на три части и сделать триптих из отдельных, но связанных между собой сюжетов, понимаешь? Как можно повесить его на стену, освещенную солнцем под таким углом, что тень от бокового карниза будет ложиться на нижнюю половину, оставляя верхнюю светлой, солнечной… Знаешь, для меня это не просто рисунок. В этом рисунке – все… Понимание цвета, красок. Это память о Париже и парижских художниках. Это, в конце концов, философия! И вдруг появляется человек, который смотрит на это так же, как я. Разве это не чудо? Ну, скажи, скажи!..
– Да, – согласился я, а сам подумал: да она по уши влюблена в этого испанца! Что ж, улыбнулся я, пребывая в каком-то счастливом благодушии, она влюблена, и я тоже. И ее, и меня ждут впереди приятные перемены, говорил я себе, думая об Алине.
– Я много квартир оформила, но сейчас, когда пришел Манель, у меня как будто глаза открылись. Вот как надо делать! Когда он рядом, мне все ясно, и все кажется таким простым – вот, пожалуйста, бери и делай! Нужно тебе что-то, ткань какая-то особенная, или краска, или еще что-то – поехали, сейчас все найдем, сейчас все будет! Мне даже не верилось сначала, что так бывает. А сейчас уже привыкла, знаю, что если он говорит, что это возможно, значит, это действительно так и будет… А какой он талантливый! Он просто гений. Я серьезно говорю! – с жаром заключила она, заметив на моем лице улыбку. – Между прочим, я уже навела справки и могу тебе сказать, что скоро он сможет заниматься своей работой совершенно на другом уровне…
Она умолкла, ожидая, чтобы я спросил ее, что же она имеет в виду. Я повернул к ней голову, все еще лежа на спине и не выпуская из рук бутылку, и взглянул на ее лихорадочное горящее лицо. Она восприняла это как вопрос, пододвинулась ко мне и с нескрываемым удовольствием произнесла:
– У меня подруга живет в Лондоне. Она может найти для нас хороших клиентов, понимаешь, да?
– В Лондоне? – спросил я первое, что пришло в голову.
– Почему? Не только. У нее есть связи среди богатых арабов. Ты знаешь, что европейские дизайнеры мечтают о том, чтобы обставлять их дома? Арабы сейчас самые перспективные в этом отношении, они готовы столько платить…
Я смотрел на нее, слушая и не слушая одновременно. Радостное предвкушение разливалось по всему моему телу, снова и снова я думал о том, что у всех нас грядут перемены. Нас с Алиной ждут долгие путешествия и прогулки по пляжу, потом возвращение в Москву и… Я не думал пока об этом, но предчувствовал, что жизнь наша как-то изменится. Лия, вероятно, соединится со своим испанцем, вон как горят у нее глаза, когда она говорит о нем. Мишаня… даже мысль о нем не сердила меня сейчас. Пожалуй, и он со временем успокоится, смирится. А если нет? Я вспомнил его колючее лицо и угрозы, которыми он сыпал в адрес бедного испанца. Да нет, подумал я, не желая вырывать себя из пьянящей безмятежности, которой наслаждался, грезя о прекрасном будущем. Почему-то мне хотелось думать, что и остальным будет так же хорошо, как и мне. Нет, успокаивал я себя, все как-нибудь решится, может, и он найдет себе кого-то по душе? А что, наверняка так и будет. Эта идея показалась мне вполне вероятной. В его-то годы может ли быть иначе, размышлял я?
– У одного индийского мистика я читала как-то: в конечном итоге человек благодарен судьбе не за того чудесного человека, которого он встретил и полюбил, а за то, что любовь позволила ему стать самим собой. Понимаешь? Я полностью с этим согласна, полностью! Когда ты любишь, ты меняешься рядом с любимым человеком. Начинаешь понимать себя, видеть мир по-другому… У нас с Манелем как раз так и получилось. Он помог мне понять, какая я, чего я хочу от жизни… Мы можем разговаривать часами – обо всем! На любую мелочь у него есть свой взгляд, свое мнение. Это так удивительно! Мы не виделись несколько дней, а я все вспоминаю, что он сказал и как, и думаю об этом, думаю… Он такой… такой… как бы тебе объяснить… Он заставляет меня задумываться, узнавать что-то новое, пробовать и – ничего не бояться. Вот!..
Она продолжала в том же духе и все говорила и говорила о своем испанце и о любви к нему, как вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Лежа на кровати в своем идиллическом умиротворении, полный праздных и радостных мыслей, я и не заметил, как она замолчала и внезапно порывисто склонилась надо мной, прильнув к моим губам. Я ощутил на себе ее разгоряченное дыхание и, пока пытался сообразить, что это на нее нашло, увидел, как она одной рукой скинула с себя одеяло, за ним куртку и какую-то одежду, что была на ней; обнаженная по пояс она перегнулась ко мне со всей своей испанской гибкостью, пождала коленки и оказалась вся передо мной, у меня на груди…
– Алеш, Алеша-а…
Мы стояли посреди холмов, в том же месте, куда вчера привозила нас Лия. Кругом скалы и холодный дым облаков. Солнца не было. Вчерашнего веселого настроения тоже как ни бывало. Мишаня встал у самого обрыва. Мне снова виден был его шарф, развевающийся на ветру, и угрюмое лицо, устремленное куда-то вниз. Что он опять задумал?
Он вдруг покачнулся всем телом. Я закричал и бросился к нему. Когда я подбежал совсем близко, он обернулся, обдал меня мрачным отрешенным взглядом, как будто не слышал меня и не понимал. Потом отвернулся, вскинул обе руки в стороны и занес вперед ногу, но я схватил его за плечо и потянул на себя что было сил. Его тяжелая рука пошла вниз и потянула меня за собой. Я почувствовал, что земля проваливается под ногами, и мы оба вот-вот полетим в пропасть. Не успев ни о чем подумать, я только поднял глаза и увидел Лию. Она стояла на склоне напротив и смотрела на нас. Мне запомнились ее глаза, черные, бесстрастные, устрашающе спокойные, безразличные.
– Алеша! Алеша!!.
С криками ко мне бежала Алина. Может быть, она успеет. Мне так хотелось хотя бы увидеть ее в последний раз… Она успела. Кинулась мне на шею, стала плакать, трясти меня за плечи.
– Алеша, ты слышишь меня? Алеша-а… Проснись же! Да что с ним такое? Полдня его добудиться не могу.
Так это что, сон? В голове все перемешалось. Перед глазами еще маячила пропасть, но голос Алины, родной, негромкий, с ноткой знакомого неудовольствия, звал за собой. Я заставил себя очнуться. Медленно открыл глаза, еще не веря своему счастью. И точно: я лежал в какой-то комнате, Алина только что отошла от моей кровати, я успел заметить, как мелькнула ее спина в розовом свитере и коса пушистых волос. Из-за приоткрытой двери послышался ее голос: