И самый главный: Оливер ей врал.
Это была еще одна правда, разбившая сердце Алисы. Она верила ему, дружила с ним, а Оливер ей врал. Манипулировал. Раз за разом утаивал самую важную информацию – и ни словом не обмолвился о папином заключении. Он должен был в точности объяснить Алисе, что от нее требуется; должен был заручиться ее добровольным согласием со всеми частями плана. Это он снова и снова принимал самонадеянные, высокомерные, дурацкие решения.
И он один был виноват в случившемся.
Но между нами говоря, дорогой читатель – если вы позволите мне высказать свое скромное мнение, – глупость Оливера была недостаточным основанием, чтобы бросать такого осведомленного и в целом полезного спутника на столь критическом сюжетном повороте. Если бы Алиса обладала малейшим чувством самосохранения, она бы дождалась более безопасного момента (или более безопасного места), чтобы пуститься в самостоятельное плавание. Но они с Оливером походили друг на друга сильнее, чем думали: оба были наделены страстными, мятежными душами и всецело повинны в грехе юношеского самомнения.
Алисе недоставало ни зрелости, ни сочувствия задуматься, откуда проистекает стремление Оливера к постоянной лжи. Ей бы и в голову не пришло, что его таланты могут быть сигналом другой, куда большей проблемы. Поэтому у нее не было никаких шансов догадаться, что вранье Оливера порождено не жестокостью, а страхом. Страхом быть отвергнутым, брошенным; страхом бесконечного одиночества. Алиса совсем ничего не знала о его душе – может быть, потому что и не спрашивала.
Со своей стороны, Оливер тоже не предпринимал попыток понять Алису. Его юная жизнь была скучна, безопасна и предсказуемо удобна; он не нес на своих плечах груз скорби или потери – и не понимал, что сломанное сердце, если его вовремя не починить, рано или поздно перестанет биться. А Алиса, чье сердце было сломано вот уже несколько лет, отчаянно нуждалась в жертве, на которой смогла бы выместить свою злость. И сегодня она выбрала Оливера. В эту секунду ее гнев обрел силу настоящей магии: он придал Алисе энергии, адреналина и слепого чувства собственной правоты, которые, хоть и на краткое время, подтолкнули ее к нескольким не очень мудрым решениям.
И первым из них было бросить Оливера Ньюбэнкса.
Скорей! Нельзя терять ни минуты!
Оливера переполняли одновременно страх и тоска. Он пулей вылетел из дома Рема и теперь в панике метался по окрестностям, заглядывая под каждый пруд и холм в поисках своей спутницы – но ее нигде не было. Конечно, если бы Оливер знал, куда смотреть, он бы без труда нашел Алису, потому что она и не пыталась спрятаться. По правде говоря, в одиночестве она представляла собой весьма колоритное зрелище.
Алиса сидела посреди леса, подперев рукой голову, и методично перекрашивала лес в электрически-голубой. Она уже несколько раз поменяла ему цвет, потому что никак не могла выбрать нужный оттенок. Наконец девочка покосилась на деревья и, испустив единственное краткое рыдание, подумала: «А может, все-таки в розовый?..» В ту же секунду лес приобрел нежно-розовый тон. Такие забавы с магией всегда приносили ее душе успокоение.
Мой дорогой проницательный читатель, ты ведь уже догадался?
Конечно, стоило бы сохранить это в секрете еще ненадолго – просто так, чтобы подержать интригу, – но гордость за Алису требует от меня немедленно признаться: несмотря на все ее заверения в обратном, Алисе отнюдь не предназначено было стать танцовщицей. Ее волшебный талант заключался в том, чтобы быть живой кисточкой.
Алиса могла изменить цвет чего и кого угодно, не шевельнув даже ресницей. Она могла перекрасить человека в зеленый, дерево в синий, реку в желтый – но и тогда стыдилась своих способностей. Отвергала их. Ненавидела. Отрицала так яростно, что почти убедила себя, будто никакой это не талант. Потому что Алиса – бесцветная Алиса! – могла изменить цвет чего и кого угодно, кроме себя самой.
Поэтому она пребывала в уверенности, что природа наделила ее подобным талантом, исключительно чтобы поиздеваться.
И все же игры с цветом приносили ей странное утешение. Наконец девочка почувствовала себя достаточно уверенно, отряхнула руки и вытащила из карманов буклеты, к которым чуть раньше отнеслась с таким пренебрежением. Хватит уже полагаться на Оливера, который говорит ей, куда идти и во что верить. Настала пора принимать самостоятельные решения – особенно учитывая, что основы Итакдалии были ей теперь известны. Кроме того, вся нужная информация уже находилась у нее в руках – оставалось лишь ее изучить.
И все-таки Алиса не могла сосредоточиться.
Руки девочки дрожали, в мыслях плавал туман. Правда заключалась в том, что она была чертовски напугана. Конечно, Алиса старалась быть сильной – по крайней мере, сильнее своих страхов, – но в глубине ее бежала, разрастаясь, черная трещина. И хотя злость удерживала Алису на ногах, она не могла придать ей устойчивости – и девочка поминутно оскальзывалась, вот-вот грозя упасть.
Алиса была напугана, вымотана и расстроена, но, что хуже всего, ее пожирала тревога за отца. Что с ним делали эти три года? Сможет ли она его найти? Он был в опасности – это Алиса знала точно. Но теперь она знала еще, что Итакдалия скорее вывернется наизнанку, чем отпустит свою добычу. Это будет непростая задача, поняла девочка. Внезапно вся серьезность положения обрушилась ей на плечи, пригибая к земле. Алиса больше не была уверена, что сумеет спасти кого-нибудь, включая себя.
Девочка потерла лицо и осоловевшие глаза. Собрала буклеты; снова их бросила; снова собрала. Ей страшно хотелось отдохнуть, но на это не было времени. Она умирала от желания искупаться, но на это тоже не было времени. Алиса чувствовала себя грязной и оборванной, но все эти неудобства тускнели перед мыслями об отце. Отце, которого она любила. Отце, который покинул ее, когда она нуждалась в нем больше всего. Отце, который заблудился и так и не смог найти дорогу домой. За эти три года не было ни дня, когда бы она не думала о папе. Когда не нуждалась бы в нем.
Алиса скучала по нему с такой яростью, что порой та надламывала что-то у нее внутри. Скучала по нему и по ним – когда они были вместе. Скучала по тому, как они каждый день спорили до хрипоты.
Он убеждал ее, что она красивая, а она называла его лжецом. Они спорили до тех пор, пока она не сдавалась. Он никогда не позволял ей взять верх, никогда не позволял убедиться в своей правоте. Он сражался за нее яростней, чем она когда-либо сражалась за себя.
Алиса закрыла глаза.
– Ну хватит, – сказал отец, меряя шагами комнату. Он был зол; щеки пылали от гнева, брови сошлись к переносице. – Я не желаю слышать, как ты говоришь о себе подобным образом! Ты чистый холст, Алиса. Никто в целом мире не одарен красками богаче тебя.
Алиса смотрела на него исподлобья, измученная очередным бесплодным спором.
– Тогда где мой цвет? Почему я не похожа на тебя и на маму?
– Алиса, милая, – ответил он, беря ее за руки. – Зачем тебе походить на других? Зачем меняться? Чем менять свою суть, лучше измени взгляд на мир.
– Но как? – с тоской спросила она, обхватывая кулачками его пальцы. – Как мне это сделать, папа?
Он улыбнулся:
– Ты художник, Алиса. Ты можешь раскрасить мир своим внутренним цветом.
Девочка сжала кулаки. Воспоминания затопили ее привычной болью.
Это был момент слабости, но она не стала с ним бороться. Алиса чувствовала, что заслужила его. Когда-то давно она решила, что жизнь – чрезвычайно долгое путешествие, и в дороге она может быть и сильной, и слабой. И это нормально.
Так что она прикусила губу, уронила голову на грудь, запустила пальцы в разлохмаченные, спутанные волосы и позволила себе быть слабой.
И тогда…
Странно, но в этот момент Алиса поняла, что уже целую вечность не переживала из-за своей издевательски-белой косы. По крайней мере, не так, как обычно. В Ференвуде она и шагу не могла ступить, чтобы кто-то или что-то не напоминало девочке о ее никаких волосах и никакой коже. Но не здесь. В Итакдалии было столько поводов для беспокойства, что тревожиться еще и из-за отсутствия красок казалось нелепым. Хотя не только. Какая разница, как она выглядит, если у нее есть цель?
Алиса немного выпрямилась.
Ну и что с того, что Оливер оказался лжецом? Что с того, что она завалила Сдачу? Что с того, что она заблудилась в незнакомой стране и не имеет ни малейшего понятия, как добраться до дома? Она нужна папе, и этой нужде наплевать на ее внешность. Теперь у Алисы была настоящая, важная именно для нее задача, и она не собиралась сдаваться. Она будет сражаться за отца яростнее, чем он когда-либо сражался за себя.
И ничто ее не остановит.
Алиса успела сделать всего пару шагов, прежде чем ее снова нагнал лисенок.
Он выскочил буквально из ниоткуда и присел перед ней, виляя аккуратным хвостом. Зверек выглядел невероятно милым и склонял точеную головку всякий раз, когда девочка на него смотрела. Алиса сгорала от желания взять его на руки и прямо так отнести домой.
В голове у девочки по-прежнему звучал голос Оливера, который просил ее быть осмотрительней. Она легко могла вообразить его искаженное тревогой лицо и распахнутые от страха глаза. Но Алиса больше не собиралась прислушиваться к советам своего спутника (бывшего спутника!) и была полна решимости доказать, что и сама может принимать мудрые решения.
Поэтому она присела перед лисенком на корточки и почесала его (или ее?) под подбородком. Как и следовало ожидать, медно-рыжая шубка оказалась бумажной, но теплой и приятной на ощупь. Похоже, лисенку ее ласки понравились, так что Алиса еще погладила его между ушами. Зверек довольно зажмурился и шумно обнюхал ее ладонь.
– Привет, Лисик, – сказала Алиса со вздохом.
Лисенок чуть отпрыгнул, укусил ее за подол юбки и сморщил