– Если хочешь, – сказал Грифон, – я тебе много еще могу про треску рассказать! Знаешь, почему ее называют треской?
– Я никогда об этом не думала, – ответила Алиса. – Почему?
– Треску много, – сказал значительно Грифон.
Алиса растерялась.
– Много треску? – переспросила она с недоумением.
– Ну да, – подтвердил Грифон. – Рыба она так себе, толку от нее мало, а треску много.
Алиса молчала и только смотрела на Грифона широко раскрытыми глазами.
– Очень любит поговорить, – продолжал Грифон. – Как начнет трещать, хоть вон беги. И друзей себе таких же подобрала. Ходит к ней один старичок Судачок. С утра до ночи судачат! А еще Щука забегает – так она всех щучит. Бывает и Сом – этот во всем сомневается… А как соберутся все вместе, такой подымут шум, что голова кругом идет… Белугу знаешь?
Алиса кивнула.
– Так это они ее довели. Никак, бедная, прийти в себя не может. Все ревет и ревет…
– Поэтому и говорят: «Ревет, как белуга»? – робко спросила Алиса.
– Ну да, – сказал Грифон. – Поэтому.
Тут Черепаха Квази открыл глаза.
– Ну, хватит об этом, – проговорил он. – Расскажи теперь ты про свои приключения.
– Я с удовольствием расскажу все, что случилось со мной сегодня с утра, – сказала неуверенно Алиса. – А про вчера и рассказывать не буду, потому что тогда я была совсем другая.
– Объяснись, – сказал Черепаха Квази.
– Нет, сначала приключения, – нетерпеливо перебил его Грифон. – Объяснять очень долго.
И Алиса начала рассказывать все, что с нею случилось с той минуты, как она увидела Белого Кролика. Сначала ей было немножко не по себе: Грифон и Черепаха Квази придвинулись к ней так близко и так широко раскрыли глаза и рты; но потом она осмелела. Грифон и Черепаха Квази молчали, пока она не дошла до встречи с Синей Гусеницей и попытки прочитать ей «Папу Вильяма». Тут Черепаха Квази глубоко вздохнул и сказал:
– Очень странно!
– Страннее некуда! – подхватил Грифон.
– Все слова не те, – задумчиво произнес Черепаха Квази.
– Хорошо бы она нам что-нибудь прочитала. Вели ей начать.
И он посмотрел на Грифона, словно тот имел над Алисой власть.
– Встань и читай «Это голос лентяя», – приказал Алисе Грифон.
– Как все здесь любят распоряжаться, – подумала Алиса. – Только и делают, что заставляют читать. Можно подумать, что я в школе.
Все же она послушно встала и начала читать. Но мысли ее были так заняты омарами и морскою кадрилью, что она и сама не знала, что говорит. Слова получались действительно очень странные.
Это голос Омара. Вы слышите крик?
– Вы меня разварили! Ах, где мой парик?
И поправивши носом жилетку и бант,
Он идет на носочках, как лондонский франт.
Если отмель пустынна и тихо кругом,
Он кричит, что акулы ему нипочем,
Но лишь только вдали заприметит акул,
Он забьется в песок и кричит караул!
– Совсем непохоже на то, что читал я ребенком в школе, – заметил Грифон.
– Я никогда этих стихов не слышал, – сказал Квази. – Но, по правде говоря, – это ужасный вздор!
Алиса ничего не сказала; она села на песок и закрыла лицо руками; ей уж и не верилось, что все еще может снова стать, как прежде.
– Она ничего объяснить не может, – торопливо сказал Грифон.
И, повернувшись к Алисе, прибавил:
– Читай дальше.
– А почему он идет на носочках? – спросил Квази. – Объясни мне хоть это.
– Это такая позиция в танцах, – сказала Алиса.
Но она и сама ничего не понимала; ей не хотелось больше об этом говорить.
– Читай же дальше, – торопил ее Грифон. – «Шел я садом однажды…»
Алиса не посмела ослушаться, хотя и была уверена, что все опять получится не так, и дрожащим голосом продолжала:
Шел я садом однажды и вдруг увидал,
Как делили коврижку Сова и Шакал.
И коврижку Шакал проглотил целиком,
А Сове только блюдечко дал с ободком.
А потом предложил ей: «Закончим дележ —
Ты возьми себе ложку, я – вилку и нож».
И, наевшись, улегся Шакал на траву,
Но сперва на десерт проглотил он…
– Зачем читать всю эту ерунду, – прервал ее Квази, – если ты все равно не можешь ничего объяснить? Такой тарабарщины я в своей жизни еще не слыхал!
– Да, пожалуй, хватит, – сказал Грифон к великой радости Алисы.
– Хочешь, мы еще станцуем? – продолжал Грифон. – Или пусть лучше Квази споет тебе песню?
– Пожалуйста, песню, если можно, – отвечала Алиса с таким жаром, что Грифон только пожал плечами.
– О вкусах не спорят, – заметил он обиженно. – Спой ей «Еду вечернюю», старина.
Черепаха Квази глубоко вздохнул и, всхлипывая, запел:
Еда вечерняя, любимый Суп морской!
Когда сияешь ты, зеленый и густой, —
Кто не вдохнет, кто не поймет тебя тогда,
Еда вечерняя, блаженная Еда!
Еда вечерняя, блаженная Еда!
Блаже-э-нная Е-да-а!
Блаже-э-нная Е-да-а!
Еда вече-е-рняя,
Блаженная, блаженная Еда!
Еда вечерняя! Кто, сердцу вопреки,
Попросит семги и потребует трески?
Мы все забудем для тебя, почти задаром
данная блаженная Еда!
Задаром данная блаженная Еда!
Блаже-э-нная Е-да-а!
Блаже-э-нная Е-да-а!
Еда вече-е-рняя,
Блаженная, блажен-ная Еда!
– Повтори припев! – сказал Грифон.
Черепаха Квази открыл было рот, но в эту минуту вдалеке послышалось:
– Суд идет!
– Бежим! – сказал Грифон, схватив Алису за руку, и потащил за собой, так и не дослушав песню до конца.
– А кого судят? – спросила, задыхаясь, Алиса.
Но Грифон только повторял:
– Бежим! Бежим!
И прибавлял шагу.
А ветерок с моря доносил грустный напев:
Еда вече-е-рняя,
Блаженная, блаженная Еда!
Он звучал все тише и тише и, наконец, совсем смолк.
Кто украл крендели?
Червонные Король и Королева сидели на троне, а вокруг толпились остальные карты и множество всяких птиц и зверюшек. Перед троном стоял между двумя солдатами Валет в цепях. Возле Короля вертелся Белый Кролик – в одной руке он держал трубу, а в другой – длинный пергаментный свиток. Посередине стоял стол, а на столе – большое блюдо с кренделями. Вид у них был такой аппетитный, что у Алисы прямо слюнки потекли.
– Скорее бы кончили судить, – подумала она, – и подали угощение.
Особых надежд на это, однако, не было, и она начала смотреть по сторонам, чтобы как-то скоротать время.
Раньше Алиса никогда не бывала в суде, хотя и читала о нем в книжках. Ей было очень приятно, что все почти здесь ей знакомо.
– Вон судья, – сказала она про себя. – Раз в парике, значит, судья.
Судьей, кстати, был сам Король, а так как корону ему пришлось надеть на парик (посмотри на фронтиспис, если хочешь узнать, как он это сделал), он чувствовал себя не слишком уверенно. К тому же это было не очень красиво.
– Это места для присяжных, – подумала Алиса. – А эти двенадцать существ (ей пришлось употребить это слово, потому что там были и зверюшки, и птицы), видно, и есть присяжные.
Последнее слово она повторила про себя раза два или три – она очень гордилась тем, что знает такое трудное слово; немного найдется девочек ее возраста, думала Алиса (и в этом она была права), понимающих, что оно значит. Впрочем, назвать их «присяжными заседателями» также было бы верно.
Присяжные меж тем что-то быстро строчили на грифельных досках.
– Что это они пишут? – шепотом спросила Алиса у Грифона. – Ведь суд еще не начался…
– Они записывают свои имена, – прошептал Грифон в ответ.
– Боятся, как бы их не забыть до конца суда.
– Вот глупые! – громко произнесла Алиса негодующим тоном, но в ту же минуту Белый Кролик закричал:
– Не шуметь в зале суда!
А Король надел очки и с тревогой посмотрел в зал: видно, хотел узнать, кто шумит. Алиса замолчала.
Со своего места она видела – так ясно, как будто стояла у них за плечами, – что присяжные тут же стали писать: «Вот глупые!»
Она даже заметила, что кто-то из них не знал, как пишется «глупые», и вынужден был справиться у соседа.
– Воображаю, что они там понапишут до конца суда! – подумала Алиса.
У одного из присяжных грифель все время скрипел. Этого, конечно, Алиса не могла вынести: она подошла и встала у него за спиной; улучив удобный момент, она ловко выхватила грифель. Все это она проделала так быстро, что бедный присяжный (это был крошка Билль) не понял, что произошло; поискав грифель, он решил писать пальцем. Толку от этого было мало, так как палец не оставлял никакого следа на грифельной доске.
– Глашатай, читай обвинение! – сказал Король.
Белый Кролик трижды протрубил в трубу, развернул пергаментный свиток и прочитал:
Дама Червей напекла кренделей
В летний погожий денек.
Валет Червей был всех умней
И семь кренделей уволок.
– Обдумайте свое решение! – сказал Король присяжным.
– Нет, нет, – торопливо прервал его Кролик. – Еще рано. Надо, чтобы все было по правилам.
– Вызвать первого свидетеля, – приказал Король.
Белый Кролик трижды протрубил в трубу и закричал:
– Первый свидетель!
Первым свидетелем оказался Болванщик. Он подошел к трону, держа в одной руке чашку с чаем, а в другой бутерброд.
– Прошу прощения. Ваше Величество, – начал он, – что я сюда явился с чашкой. Но я как раз чай пил, когда за мной пришли. Не успел кончить…
– Мог бы успеть, – сказал Король. – Ты когда начал?
Болванщик взглянул на Мартовского Зайца, который шел за ним следом рука об руку с Соней.