Алитет уходит в горы — страница 2 из 4

Глава первая

Капитан Гарри Браун, зажав в зубах трубку из корня орегонской сосны, стоял у штурвала своей шкуны «Поляр бэр», которая малым ходом шла в некотором отдалении от берегов Аляски.

Это был толстый, с угловатым корпусом человек, лет сорока. Желтая проолифенная зюйдвестка молодила его лицо. Сильные тяжелые руки Гарри Брауна были засунуты в карманы американской робы из синего демиса. Вся роба состояла из карманов, пристроченных красными нитками и прихваченных по всем четырем углам металлическими заклепками. Карманы топорщились от переполнявшего их содержимого. Они были всюду: на груди, на ногах около коленных суставов и на широких бедрах капитана. Казалось, эта роба служит Гарри Брауну вспомогательным складом.

Металлические Пуговицы «радость холостяка» имели, однако, странное для «морского костюма» изображение: на них красовался паровоз.

Гарри Браун, практик-мореплаватель, не имел диплома не только капитана дальнего плавания, но даже и каботажного. Не было у него и знаков отличия. Но все это не мешало капитану прекрасно знать море. Он умел и любил совершать опасные рейсы по Ледовитому океану на своем «Полярном медведе», который, если отбросить столь громкое название, был попросту контрабандной шкуной.

Кроме Гарри Брауна, экипаж шкуны состоял всего лишь из двух молодцов: расторопного верзилы — штурмана мистера Харлоу и добродушной шельмы — беспечного судового механика Джима, одновременно исполнявшего обязанности кока. Оба они щеголяли в таких же робах и зюйдвестках, как и капитан, и гордились этим, как несомненным признаком демократии на их небольшом кораблике, грузоподъемностью всего в сто двадцать тонн.

Втроем они стояли у штурвала, напряженно всматриваясь в толщу густого тумана, и, как ночные воры, осторожно пробирались на своем послушном судне в пролив вдоль берегов Аляски.

Странные вещи происходили в мире. Капитан Браун за свою морскую практику не один раз проходил в ясный, солнечный день мимо города Нома, где с давних пор жил таможенник мистер Керри. Они встречались каждую навигацию, как друзья:

— Алло, мистер Браун!

— Алло, мистер Керри!

Обменявшись любезностями, капитан брал курс на острова и затем спокойно шел к угрюмым, но богатым берегам Чукотского полуострова. Так было всегда.

— Но с некоторых пор эти прекрасные традиции Севера полетели к чортовой бабушке, рассеялись, как дым, — говорил мистер Браун.

Ни с того, ни с сего, может быть, в результате какой-то высокой политики, мистеру Керри вздумалось останавливать контрабандные шкуны и даже возвращать их домой. Впрочем, — это его частное дело. Капитан Браун настолько хорошо изучил пролив и воды, омывающие Чукотское побережье этой страны порто-франко[30], что может с завязанными глазами провести свою «Поляр бэр» в густом тумане мимо таможни мистера Керри, не потревожив его покой.

Туман рассеялся вовремя. Аляска осталась позади. Во всем блеске показалось ослепительно яркое полярное солнце, и разреженные пловучие голубые льды засверкали спокойными, ласковыми переливами. Послушное судно быстро продвигалось вперед, лавируя между льдами, как собачья упряжка среди нагромождений торосов. У всех трех членов экипажа «Поляр бэр» было превосходное настроение: наконец-то мистер Браун, мистер Харлоу и кок Джим вырвались из душной Америки «на дачу», в просторы Арктики!

Русские отсюда далеко, занимаются революцией, и надо же кому-нибудь снабжать табаком охотников побережья, добывающих уйму белоснежных песцов.

Так думали эти веселые, рассудительные молодцы.

Капитан Браун, как и его друзья по дальнему плаванию, чувствовал себя в этих водах несравненно лучше, чем дома. Прозрачный, чистый воздух, интересное, прибыльное занятие способствовали и отличному аппетиту.

Кок Джим ради удовольствия пристрелил моржа, безмятежно дремавшего на пловучей льдине. Джим ловко спрыгнул на лед, быстро вспорол ему живот и вырезал огромную печенку. Затем он кувалдой выбил из черепа бивни на память о рейсе, и шкуна, не задерживаясь, пошла полным ходом по открывшейся чистой воде.

Вскоре «Поляр бэр» бросила якорь у берега, где стояли три чукотские яранги. От берега сразу же отвалила кожаная байдарка, в которой разместились все люди стойбища, даже грудные дети и старики. Кому же хочется оставаться на берегу, когда можно посмотреть торг на борту американской шкуны?

Люди быстро вскарабкались на борт «Поляр бэр» и с необычайным любопытством стали рассматривать американцев и разные грузы, принайтованные[31] на палубе судна.

Пловучий магазин капитана Брауна очень привлекал охотников: здесь угощали не только едой, но и выпивкой. А ведь после выпивки у каждого человека сердце становится добрым, веселым, и торговать тогда особенно приятно.

Мистер Браун отлично знал чукотский язык и был не скуп. Он сразу же распорядился напоить чаем всех прибывших на борт и даже выдать по два кружка содовых галет на каждого. Охотники с наслаждением пили чай здесь же, прямо на палубе.

Мистер Браун с улыбкой благодетеля спросил:

— Много песцов на берегу?

— Очень много! И белых медведей очень много! Лисы, горностаи, евражки, волчьи шкуры есть, — ответил старик-охотник.

— Еще ни одна шкуна не проходила. Ты самый первый пришел в это лето, — добавил другой.

— Чарли-Красный Нос за зиму много купил песцов?

— Очень много! Очень много! — бесхитростно ответил пожилой охотник, дохлебывая чай. — Всех песцов я продал ему. Только три осталось для тебя. Вот они — в мешке.

— Немного мозгов в твоей коробке. Разве ты не знаешь, что Чарли-Красный Нос — жулик? А ты все отнес ему! Ты должен был всех песцов оставить для меня. Прошлое лето я плохо торговал с тобой? Разве мало ты от меня получил товаров? Разве Чарли-Красный Нос торгует лучше? Э-э! Голова твоя работает совсем не важно. Птичьи мозги в ней, — укоризненно сказал мистер Браун.

Он постучал толстым, узловатым пальцем по обнаженной голове охотника, испытующе глядя на него.

Охотник встал, виновато усмехнулся и, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал:

— Только зимой надо было купить ружье. Патронов не хватило. Табак весь вышел, и чаю не было.

Мистер Браун перебил его:

— А песцы в мешке у тебя хорошие? Может быть, недопески оставил для меня? То, что не взял Чарли-Красный Нос?

— Нет, недопесков нет. Хорошие песцы.

— Ну, полезай за мной!

Капитал Браун спустился в небольшой, уже открытый кормовой трюм. Он сел на один из многочисленных ящиков и ловко вытянул из грудного кармана две изящные пластинки жевательной серы. Одну пластинку он бросил охотнику, который чуть-чуть не поймал ее ртом. Развернув бумажку второй, капитан Браун всунул серу в свой блестевший золотом рот. Потом он небрежно вытянул из заднего кармана плоскую бутылку виски и бросил на охотника лукавый взгляд.

Кровь прилила к лицу охотника. Глаза его заблестели.

— Думал я, что ты мой приятель, — сказал мистер Браун, подбрасывая и на лету хватая бутылку, — оказалось, приятель у тебя — Чарли-Красный Нос, — и капитан замедленным движением водворил бутылку на прежнее место.

— Медвежья шкура еще есть у меня в яранге! — воскликнул охотник.

— Медведь? Олл райт! Значит, ты кое-что еще соображаешь. Тогда я продолжаю считать тебя своим приятелем.

Капитан Браун вытащил из подколенного кармана складную кружку.

— На, держи!

Выплюнув жвачку прямо из трюма за борт «Поляр бэр», сам капитан Браун сделал несколько глотков из бутылки.

Предвкушая удовольствие, охотник держал кружку в руках, улыбался и глядел капитану в рот. Потом он медленно извлек двумя пальцами жвачку, зажал серу в кулаке и единым махом вылил в себя виски.

— Хорошо-о-о! — нараспев протянул он.

Капитан Браун налил еще, не давая закуски, да и сам охотник не пожелал бы закуской портить вкус огненной воды.

— О, такого капитана, как я, ты не увидишь, — сказал мистер Браун.

— Очень хороший капитан, очень хороший. Добрый капитан, — расхваливал его охотник заплетающимся языком, потом крикнул из трюма: — Човка! Скорей привези медвежью шкуру из моей яранги.

Вскоре торг был закончен. Мистер Браун вышел на палубу и распорядился готовить машину.

— Мистер Браун, — сказал штурман Харлоу, — Джим занят: у него в машинном отделении девушка.

— Год дэм! Надо же знать, когда можно предаваться любовным утехам! Нам нужно спешить закончить дело, — недовольно пробурчал капитан Браун.

«Поляр бэр» взяла курс на север. Море не шелохнется. Шкуна быстро идет вдоль побережья. Тучи птиц с криком отрываются от скалистых берегов, потревоженные холостым выстрелом. Они кружатся, как снежинки в пургу. Море чисто от льда. Все предвещает удачный рейс. Капитан Браун стоит у штурвала и посматривает вдаль.

— Ну, как начало, мистер Браун?

— Вери гуд, мистер Харлоу. Этот парень теперь является владельцем американских товаров ровно на одиннадцать долларов и пятьдесят два цента. Песец на круг обошелся по два с половиной доллара. Медвежина, правда, неважная, но, ей-же-ей, в Америке она стоит немного дороже, чем я заплатил за нее.

Они весело захохотали, оглашая звонким здоровым смехом безлюдное побережье.

Мистер Браун, как и члены его экипажа — мистер Харлоу и кок Джим, не был настоящим янки. В Америку они эмигрировали из-за океана и жили, занимаясь самыми различными делами. Они исколесили Америку вдоль и поперек. Мексику и Калифорнию они знали так же хорошо, как Аляску и Чукотское побережье.

Пять лет назад они составили маленькое акционерное общество, приобрели шкуну, назвали ее «Поляр бэр», что означает «Полярный медведь», и сказали ей: «Ну, мамаша, вези нас к этим самым белым медведям!» Они устремились к берегам Чукотки попытать счастья, зная, что доступ к ней свободен кому угодно и когда угодно. Страна открытых возможностей, страна порто-франко.

За долгую зиму мистер Браун снарядил в Америке свою очередную экспедицию. Он рыскал по складам залежалых товаров в Сиетле, во Фриско, как они называли Сан-Франциско, и за бесценок скупал эти товары, давно утратившие свою первоначальную ценность. На берегах Чукотки эти товары вызывали восторженный блеск в глазах охотников.

— Мистер Харлоу, я думаю, не бросить ли нам якорь на траверзе стойбища Лорен? Этот старый битюг Чарльз Томсон с ума сойдет, когда мы ему расскажем новости этого года. Он предпочитает, правда, прошлогодние новости, но, год дэм, мы ему насильно расскажем. Пусть проглотит эту не совсем вкусную пилюльку.

— Мистер Браун, я представляю взрыв его негодования! Когда он узнает, что Норд-компани направляет сюда из Ванкувера огромный пароход «Бичаймо», у него тридцать дней и тридцать ночей будет пухнуть рыжая голова.

— О, мистер Харлоу! Он с расстройства проглотит свои окуляры!

И опять американцы залились веселым смехом.

Вдали тускло заблестела оцинкованная крыша склада мистера Чарльза Томсона.

Не успела шкуна «Поляр бэр» стать на якорь, как чукотская байдара на веслах под многоголосые окрики понеслась навстречу шкуне. Вместе с охотниками в байдаре сидел и Чарльз Томсон.

— Алло! Мистер Браун! — крикнул он, взбираясь по коротенькому шторм-трапу.

Мистер Харлоу подскочил к борту и, подав длинную руку, ловко втащил на палубу тяжелое тело мистера Томсона. Они сразу прошли в тесный кубрик, где уже распоряжался капитан.

Мистер Томсон погрузился в кресло. Справа сел капитан Браун, слева — Харлоу.

Джим с подчеркнутой любезностью, расшаркиваясь, поставил на стол дымящийся кофе и фрукты.

— Плизс[32], мистер Томсон! У вас ведь не растут здесь апельсины? Попробуйте и перенеситесь на миг в цивилизованный мир, — предложил капитан Браун.

— Тэнкью[33] я предпочитаю набить трубку свежим табаком «Принц Альберт».

Мистер Харлоу не замедлил подать ему изящную коробочку с изображением на ней элегантного джентльмена с бородкой и во фраке — принца Альберта.

Мистер Томсон затянулся ароматным табаком и выдавил из себя:

— Какие новости в Америке, мистер Браун?

— Окей![34] — засмеялся капитан. — С каких это пор вы стали, мистер Томсон, преждевременно интересоваться новостями цивилизованного мира? Разве вы не узнаете их в свое время из газет будущего года?

— Боюсь умереть, мистер Браун, до того. В моей жизни наступило такое время, что новости надо знать немедленно же, при их зарождении.

— О, мистер Томсон, вы правы! Это закон делового человека. Промедление стоит денег! Ну, что ж, извольте. Новостей очень много, мистер Томсон. Вагон новостей!

— Больше вагона, мистер Браун! Целый пароход «Бичаймо»! — торопливо вставил штурман Харлоу.

— Короче говоря, мистер Томсон, мы вместе с вами оказались в водовороте большой международной политики. Страны делают у себя эту самую политику, а наши карманы почему-то должны трещать. Да, да, мистер Томсон, именно трещать! Я вас спрашиваю: скажите вы мне, мистер Томсон, вы, умудренный опытом долголетней жизни, что это такое? — Капитан Браун помолчал, потянул трубку и продолжал: — Вот даже здесь, в этом заброшенном собачьем углу? Казалось, кому он нужен? А? Кто из больших деловых людей захочет пачкать свои руки об этот тюлений жир? И вот, мистер Томсон, находятся люди, и большие люди, которые уже протягивают сюда свои жадные, ненасытные — лапы. Нас, маленьких рыбешек, эти акулы слопают живьем, без остатка и без малейшего чувства жалости, мистер Томсон, — капитан Браун сделал такую кислую гримасу, что одним своим видом мог расстроить самого твердокаменного человека. — И здесь, мистер Томсон, связывают нас по рукам и ногам.

— Но кто же связывает? — тихо и как будто спокойно, но все же с оттенком тревоги спросил Чарльз Томсон.

— Политика, мистер Томсон, политика. Революции всякие. Вы знаете, конечно, мистер Томсон, о русской революции тысяча девятьсот семнадцатого года?

— О, да, знаю.

— А известно ли вам, мистер Томсон, что эта русская революция вначале была только около Москвы?

— Да, я читал прессу.

— Ну, а сейчас, смею вам доложить, вы отстали на один очень интересный год. Теперь, в тысяча девятьсот двадцать третьем году, мы с вами имеем честь разговаривать в большевистских водах. Как вам это понравится, мистер Томсон? Не правда ли, что эти большевики оказались ловкими парнями? Но это еще не беда! Беда в другом. Большевики сдали Норд-компани всю организацию торговли на Камчатке и Чукотском побережье. Это, видите ли, концессия, дорогой мой мистер Томсон. И не позднее как через один месяц эти унылые берега огласятся громовыми гудками ванкуверских пароходов. Они будут реветь здесь, как шакалы в пустыне. От одного их рева может лопнуть сердце. Вы знаете, мистер Томсон, что пароход «Бичаймо» Норд-компани стоит уже у причалов Фриско? Это десять тысяч тонн груза, мистер Томсон! — Капитан Браун помолчал, набил трубку и пыхнул клубами дыма. — Десять тысяч тонн, мистер Томсон! Это не то, что сто двадцать тонн моей бедной «Поляр бэр».

Прислушиваясь к каждому слову капитана, мистер Томсон даже затаил дыхание. Правда, о концессии он сам знал уже из газет, но до сих пор не верил в это предприятие. Смешно подумать, что Норд-компани заинтересуется этим краем. Компания, располагающая флотом в сто сорок кораблей! Но капитан Браун рассеял эти сомнения. Роковая действительность воочию нависла над Чарльзом Томсоном. Ему показалось, что он уже видит стоящий во Фриско пароход «Бичаймо».

Между тем капитан Браун продолжал сообщать новости, намеренно сгущая краски.

— Вы знаете, мистер Томсон, Норд-компани настроит здесь пушные фактории, как на берегах Гудзонова залива, навезет уйму настоящих, первосортных товаров. Вы понимаете, мистер Томсон, чем все это пахнет? От одного этого запаха бежать хочется! И некуда больше бежать, кроме как на Марс, — разводя руками, проговорил капитан Браун. — Судя по американской прессе, — продолжал он, — торговля здесь будет монополизирована и строго регламентироваться лимитами как на пушнину, так и на товары. Этого требует русское правительство. Да, чего доброго, эти парни из большевистской России вздумают контролировать Норд-компани! И вот посмотрите тогда, что здесь будет. Вы думаете, мистер Томсон, этот дикарь, который до сего времени давал нам с вами немного на жизнь, пойдет торговать к вам или ко мне, если мы не захотим отдать ему товары себе в убыток? Ноу! У него найдется крупица мозга или хотя бы звериного чутья для того, чтобы определить, по какому следу лучше итти. Будьте уверены, мистер Томсон!

Мистер Томсон снял роговые очки и без всякой надобности протер их. В глубоких морщинах выступил пот. И в этот момент капитана Брауна озарила блестящая мысль: нельзя ли как-нибудь воспользоваться этим положением и ухватиться за пушнину, на которой сидит эта старая обезьяна?

— Должен вас еще огорчить, любезный мистер Томсон. Вероятно, представитель вашей фирмы больше не заглянет сюда. Нелегально он не захочет пройти линию таможни мистера Керри.

— Это совершенно точно, — уловив замысел капитана, подтвердил мистер Харлоу.

— Да, да, мистер Томсон! — продолжал капитан. — И вы можете оказаться в положении человека, под которым гниет пушнина. Мы — другое дело. У нас — риск. Проскользнули — и все. А ведь ваш Олаф представляет вполне порядочную фирму. И шкуна его — полторы тысячи тонн!.. Вот новости, мистер Томсон.

Капитан Браун встал, плюнул в иллюминатор и зашагал по тесному «салону».

— Что же мне делать с пушниной? — испуганно спросил мистер Томсон.

— Подумайте!.. А теперь, старожил, порекомендуйте мне, в каком месте бросить якорь, чтобы возможно скорей закончить свой рейс. Не исключено, что какая-нибудь советская канонерка заглянет сюда и отведет меня в нежелательный порт. О, я начинаю верить в этих советских парней!

Мистер Томсон встал, еще раз протер очки и как-то неопределенно тихо сказал:

— Сами увидите, где… А впрочем, бросьте якорь в Энмакай. Говорят, у Алитета в этом году кое-что есть.

Мистер Томсон сошел в байдарку с тяжелым чувством.

— Гуд бай, мистер Браун! Хорошо, торгуйте с Алитетом. Потом вы поймете, что это в наших общих интересах.

— Олл райт, мистер Томсон!

Застучало сердце «Поляр бэр». Вздернутые паруса подхватили попутный ветерок, и «Полярный медведь» понесся дальше, на север, под двойной тягой.

— Что вы думаете, мистер Харлоу, о самочувствии мистера Томсона?

— Я думаю, мистер Браун, что у него непременно в ближайшую же ночь лопнет сердце.

Контрабандисты рассмеялись. Мистер Харлоу вытащил из кармана плоскую бутылку и сделал несколько глотков.

— И если у него действительно начнет трещать сердце, а это, несомненно, так и будет, тогда на обратном пути вам, мистер Браун, имеет смысл жениться на Мэри. Нам не купить столько хвостов, сколько за зиму купил этот почтенный сэр.

Капитан прищелкнул языком и полусерьезно сказал:

— Окей, мистер Харлоу! С такой наследницей при всех строгостях финансовых законов легко открываются сейфы вашингтонского Докстер Хоттон, национального банка. Пожалуй, это лучший ход, чем тот, который я замышлял, беседуя с папашей.

Мистер Харлоу угодливо хихикнул и сказал вкрадчиво:

— Говорят, он имеет там счетик в пару сот тысяч долларов. В Америке с такими деньгами кое-что можно наладить…

Глава вторая

В это лето стойбище Энмакай внешне очень изменилось. Недалеко от яранги Алитета красовалась постройка, какие бывают только у таньгов. Эта постройка принадлежала Алитету и служила складом. Стены его, сделанные из американской дрели[35], натянутой на столбики, пропускали много света, и поэтому в складе не было ни одного окна. Крыша склада, так же как и у мистера Томсона, блестела гофрированным оцинкованным железом. Она нагревалась даже от слабых лучей солнца, пробивавшихся через облака. В складе было сухо. Издали склад напоминал большой богатый дом.

Но богатство было внутри: на длинных моржовых ремнях в пять рядов, парами и четверками, висели белые песцы, красные лисы, сиводушки и полярные волки — всего около тысячи хвостов. В одном углу лежали аккуратно сложенные выделанные шкуры белых медведей. Другой угол заполняла целая гора моржовых бивней и пластин китового уса.

Алитет любил заходить в склад. Он каждый раз тщательно осматривал шкурки, встряхивая их за хвосты. Такого большого количества пушнины у Алитета никогда еще не было! Чарли помог стать ему настоящим торговым человеком. Глаза Алитета светились, когда ему приходили в голову мысли о большом торге, который он поведет в это лето.

И сегодня Алитет заходил в склад уже несколько раз, и всегда опытным глазом он обнаруживал какой-нибудь недостаток: то песцы не так висели к свету, то лисы казались недостаточно обезжиренными, то нужно было проверить еще раз медвежьи шкуры. Из склада раздавался его повелительный голос, и на зов опрометью вбегал Туматуге.

Он быстро снимал шкурку и здесь же начинал тереть мездру ржаной мукой, сдирая остатки жира, — он и не подозревал, что из этой муки делается хлеб.

Торговый склад еще больше поднял значение Алитета в глазах охотников всей округи. И лишь Ваамчо да старик Вааль недружелюбно относились к этой вновь появившейся в их стойбище постройке.

В склад вошла Аттенеут, молодая женщина, — третья жена Алитета, родная сестра первой жены Наргинаут. Алитет привез ее совсем недавно. Он отнял ее у Кайно, не оставив ему даже плохой собаки.

— Туматуге, поучи Аттенеут обрабатывать шкурки. Ей негде было научиться такой работе. Ее муж Кайно — дрянной охотник, она редко держала в руках песца.

Сделав еще кое-какие распоряжения, Алитет с важностью вышел из склада и медленным, размеренным шагом направился к вышке, стоящей на холме.

С этой вышки Алитет обычно следил за проходившими стадами моржей и разглядывал все, что делалось на море. Столб этой вышки, найденный на берегу, по-видимому, когда-то служил мачтой на старинном фрегате. У основания мачты был искусно вырезан бюст вельможи времен Екатерины Второй в отлично сделанном парике.

Теперь мачта стояла на берегу, вкопанная в землю; из травы выглядывала голова вельможи. Набитые на мачту планки лесенкой вели на марс[36].

Алитет взобрался на вышку и, глянув в бинокль, вдруг заорал во весь голос:

— Пароход! Пароход!

Из яранг выбежали люди, залаяли собаки, потревоженные всеобщей суматохой. Люди напряженно всматривались в чистое ото льда море. Алитет слез с вышки, сунул бинокль в руки Туматуге и сказал:

— Полезай, смотри и узнавай, какой пароход!

Туматуге быстро вскарабкался на вышку. Каждому хотелось залезть на нее и посмотреть оттуда, но Алитет никому, кроме Туматуге, не разрешал пользоваться вышкой.

— Алитет! Шкуна идет! Браун идет! — пронзительно закричал Туматуге.

Алитет подбежал к вышке.

— Пароход или шкуна?

— Шкуна, Алитет, с парусами.

— Хорошенько разгляди!

— Эгей! — ответил Туматуге и еще с большим напряжением стал вглядываться в маленькое суденышко, шедшее вдоль берегов. — Это шкуна, Алитет. Мои глаза хорошо видят. Я узнал Брауна. На шкуне две мачты.

— Когда шкуна остановится здесь, — сказал Алитет окружившим его охотникам, — не сметь переправляться на нее. Пусть сами американы едут к нам на берег. У них есть маленькая лодка.

Распорядившись, Алитет ушел к себе в полог. Он снял меховую рубашку и надел клетчатую, американскую.

— Тыгрена, сбрось меховую одежду, надень матерчатую. Сейчас американы приплывут. Быстро делай суп из оленины. Только с солью, как учил я. Смотри, опять не забудь. Таньги не любят без соли. Круглые таньгины корытца, железные пальцы, ножи — все чтобы было, как у Чарли, на столе. Мясо нажарить без воды, с одним белым таньгинским жиром. Когда таньги начнут есть, мясо не хватай руками, бери железными пальцами…

Вздохнув, Тыгрена кивнула годовой. Предстоял тяжелый труд по приготовлению американской еды. Приятней кормить собак грязным мясом.

Каждая из жен Алитета имела свои обязанности. Одна ведала собаками, другая — домашним хозяйством, третья выполняла разные поручения. В последнее время Алитет обучил Тыгрену приготовлению пищи по-американски. Правда, Алитет сам плохо знал, как приготовить такую пищу.

Он купил горчицу, перец, лук и другие специи. В хозяйстве появились тарелки, вилки и прочие предметы, которые он видел на столе Чарли.

Конечно, эту таньгинскую пищу никто из семьи, в том числе и сам Алитет, не хотел даже и пробовать. Но бывает же проездом какой-нибудь таньг, вот тогда и следует показать, что Алитет — настоящий американ. В такие дни Тыгрена сбрасывала с себя шкуры и надевала матерчатое платье. Так хотел Алитет, и он с настойчивостью вводил этот новый быт, чуждый даже ему самому.

Алитет притащил ящик, в котором хранились лук, соль, грибы, томат-соус, сушеный картофель, перец — и кто его знает, какой только еды не было в этом ящике!

«Попробуй сделай из всего этого варево, — думала Тыгрена. — Такую еду собаки не станут есть. И зачем портить хорошую оленину всей этой дрянью, разложенной по коробочкам?»

Тыгрена с брезгливостью посмотрела на таньгинские продукты и зажала нос. Эти продукты неприятно взять и в руки. С отвращением она взяла луковицу и стала резать ее прямо на полу. Вдруг она почувствовала острую боль в глазах, потекли слезы. Она швырнула луковицу в сторону и закрыла глаза, сильно потирая их рукой.

«Зачем портить оленье мясо и класть рядом с ним дурно пахнущий лук? Или эту соль, которая разъедает язык, весь рот и от которой тошнит?»

Тыгрена открыла баночку с перцем и внимательно стала рассматривать этот черный песок. Она набралась храбрости и, решив попробовать эту таньгинскую пищу, насыпала его себе на язык прямо из коробочки. Тыгрена с ужасным криком выбежала на улицу, бросилась на землю и торопливо стала лизать траву, очищая язык.

Подошел Алитет.

— Что ты воешь, как волчиха? — равнодушно спросил он.

— Таньгинской пищи попробовала, — простонала Тыгрена. — Наверное, я сейчас разорвусь.

— Безумная, это без привычки. Едят же таньги и не разрываются. Привыкнешь и ты. Шкуна скоро подойдет. Иди скорей, делай американскую еду.

Лицо Тыгрены раскраснелось, во рту будто кто-то развел костер. Она поднялась и вернулась в полог.

В котле уже варилось мясо. Как хорошо оно пахло! Это была настоящая еда. А вот теперь надо делать ее американской, портить.

Тыгрена бросила в котел горсть соли, подумала немного и бросила другую, третью горсть. С брезгливостью она тряхнула рукой и вытерла ее о свои торбаза.

Она заглянула в ящик и задумалась. Из какой же коробки еще положить в котел таньгинской пищи? Постепенно она набросала в котел содержимое всех баночек и коробочек, попробовала варево, сплюнула и сказала:

— Любят же таньги такую отвратительную еду!

Глава третья

Шкуна «Поляр бэр» на полном ходу подошла к стойбищу Энмакай. Она лихо развернулась и остановилась, словно в тихой заводи.

— Отдать якорь! — скомандовал капитан Браун и сам вручную начал спускать якорь. Сверкнув лапами, якорь на тонкой цепи юркнул в воду. Штурман Харлоу убрал и закрепил паруса. Шкуну развернуло по течению.

Американцы прохаживались по палубе, а люди стойбища Энмакай столпились на берегу, сгорая от любопытства. Почему-то Алитет не велел ездить на шкуну. Почему он так решил, никто из людей понять не мог. Пожалуй, Алитет делается таньгом. Все чаще и чаще его поступки становятся непонятными, как и поступки белых людей.

— Чорт возьми, что же они болтаются на берегу и как будто не собираются к нам на борт? Джим, покрути сирену! — негодуя, распорядился капитан Браун.

Джим схватил ручку сирены и начал крутить изо всей мочи. Сирена пронзительно завыла. Видно было, что людям на берегу это занятие Джима очень понравилось. Люди даже перестали бросать камешки в море. Но и только.

Капитан Браун в бинокль рассматривал берег.

— Есть ли на чем им переехать, мистер Браун?

— Не говорите глупостей, мистер Харлоу! Разве вы не видите на берегу байдар и даже вельбота? — сказал вконец раздраженный капитан.

— Вероятно, эти дикари сегодня объелись моржатиной и им лень даже столкнуть байдарку с берега, — уже в тон капитану сказал мистер Харлоу.

— Джим, приготовить к спуску нашу шлюпку!

— Есть приготовить шлюпку, мистер Браун!

Оставив на якоре «Поляр бэр», весь экипаж шкуны отбыл на берег.

Алитет, следивший за американцами в щелку своего склада, только теперь вышел и неторопливо направился им навстречу. Своей клетчатой рубашкой Алитет резко выделялся из толпы. Не забыл Алитет повесить на глаза и американский козырек от солнца.

— Алло, Алитет! — крикнул капитан Браун со шлюпки.

И когда шлюпка носом уткнулась в гальку, люди подхватили ее и волоком вытащили на берег с сидевшими в ней американцами.

— Почему так долго не хотел приехать на шкуну? Бедным человеком стал? Не на что выменять товары? Или, может быть, не нужны тебе товары? — спросил мистер Браун, здороваясь с Алитетом.

— Товары нужны даже и глупому охотнику. Мне тоже нужны, и песцы у меня есть. Видишь, какой склад стоит?

— О, склад хороший! Так почему же ты не поспешил на шкуну?

— Байдары привязаны на вешалах, вельбот жалко гонять по пустякам, а твоя лодка всегда наготове. Я же знал, что у тебя есть маленькая лодка.

Американцы направились в стойбище. Вслед за ними ринулась вся толпа, но Алитет остановил ее взмахом руки. Люди вернулись к берегу.

— Огромный склад! — заметил Браун. — Теперь я вижу, что ты становишься настоящим торговым человеком. Олл райт!

Алитет хитро усмехнулся и, проходя мимо склада, остановил гостей. Показывая рукой на склад, он с гордостью сказал:

— Здесь много песцов. Все песцы белы, как снег. Все обезжирены. Если много хороших товаров привез, устроим большой торг. Если мало — буду ждать другую шкуну.

Капитан Браун сделал вид, что не слышит Алитета, и поспешил в склад. Американцы вошли в склад солидно, как настоящие покупатели. Их взору представилась совершенно неожиданная картина. Глаза контрабандистов загорелись.

— Окей! Здесь есть дело. Ого, и еще какое! — сказал по-английски капитан Браун, обратясь к своим компаньонам.

Сдерживая свой восторг, капитан Браун, не торопясь, по-деловому, прошелся вдоль линии висевших песцов, кое-где встряхнул за хвосты шкурки и, возвращаясь к Алитету, на ходу небрежно сказал:

— Недопески есть!

— Не-е-е, — покачивая головой, с хитренькой улыбкой ответил Алитет. — Недопесков нет, — и, обращаясь к Туматуге, строго сказал: — Скорей принеси из яранги недопеска!

Туматуге мигом притащил черноватого песца с очень короткой остью, с подпалинами на боках и подал его Алитету.

— Вот какой недопесок! Смотри, Браун! Ты торгующий человек, будешь знать, какой недопесок. Я таких не держу в складе. Недопески у меня валяются в яранге. Из них мои женщины шьют рукавицы. А эти песцы — самые лучшие песцы. Посмотри хорошо. Прошлая зима много дала хороших песцов. Охотники не помнят такой зимы. Даже мой отец Корауге не помнит такой зимы. Очень хорошие песцы! — убеждал Алитет.

— Окей! Много товара ты получишь от меня, Алитет. Ох, как много! — сказал мистер Браун, выходя из склада с таким видом, как будто песцы совсем его и не интересуют. — Ну, Алитет, а теперь поедем в гости ко мне на шкуну. Кстати, посмотришь и мои товары.

— Я хочу смотреть их здесь, на берегу. Я на моржей перестал ходить. Разлюбил море. А сначала кушать пойдем в мою ярангу. Я очень люблю угощать американского человека. Велел сварить хорошего оленя. И варево сделано по-американски. Очень я хочу угощать.

— А все-таки, может быть, на шкуну ко мне поедем?

Алитет сделал гримасу и решительно отверг предложение.

— Джим, слетай на шкуну и быстро привези алкоголь, да побольше. Не мешкай! — распорядился капитан.

Джим подмигнул и молниеносно исчез.

— Только я хочу один торговать с тобой, — сказал Алитет капитану. — Я не хочу, чтобы твои товары попадали другим охотникам. Есть тут охотник Ваамчо. У него три песца. Наверно, он тоже захочет с тобой торговать. Если с ним будешь вести торг, я тогда закрою свой склад.

— О, я понимаю! Зачем мне его три песца? Пусть другая шкуна собирает по три песца. Я хочу вести торг оптом, с тобой.

Джим не заставил себя долго ждать. Американцы шумно ввалились в полог Алитета и расположились на новых пушистых оленьих шкурах.

В пологе хозяйничала Тыгрена, одетая в европейское платье. Она очень смутилась, когда американцы трясли ее руку и говорили что-то совсем непонятное. Еще никогда она не здоровалась за руку. А Джим незаметно даже слегка ущипнул Тыгрену.

Вскоре на низком столике появились тарелки, вилки, ложки и полная кастрюля жирного супа.

— Окей! Вот это как в американском ресторане! — подмигнув своим компаньонам, воскликнул капитан и лежа придвинулся к столику.

В полулежачем положении американцы окружили столик; поджав ноги под себя, как Будда, уселся и Алитет.

— Джим, эта миссис, кажется, пришлась вам по вкусу? Недаром ваши белки поворачиваются в ее сторону на два румба, — сказал капитан.

— Но, мистер Браун, я замечаю, что и ваши глаза работают в том же направлении румба на три, — почтительно ответил Джим.

Американцы захохотали.

— Один я занят делом, — вставил мистер Харлоу, извлекая из чемоданчика бутылку виски.

— Кружки! — крикнул Алитет.

Тыгрена склонилась над столом между Джимом и мистером Харлоу, расставляя большие эмалированные кружки. Джим положил руку на спину Тыгрены.

— Джим, дьявол! Если бы ты так же крепко держал конец от парусов во время шторма, как эту миссис! — закричал капитан.

— Должен признаться, мистер Браун, она мне чертовски импонирует!

— Вы, Джим, беспечный человек. Вы забываете дело, чорт побери! Вы забываете, что в нашем общем деле двенадцать акций ваши, — деловито добавил мистер Харлоу.

Капитан Браун взял наполненную до краев кружку и поставил перед Алитетом.

— Я не хочу виски, — сказал Алитет, с ужимками пожимая плечами. — Чарли говорил, что настоящий торгующий человек виски пьет после торга. Это охотники, которые имеют два-три песца, пьют перед началом торга! Им нужно повеселить сердце. А мое сердце и без того веселое.

— Что за вздор наболтал тебе Чарли! Разве я не настоящий торговый человек? А, смотри, я тоже собираюсь вылить. Наоборот, настоящий деловой человек пьет перед началом торга. Я это знаю получше Чарли, — и капитан осушил свою кружку.

Мистер Харлоу в свою очередь пододвинул виски к Алитету, чокнулся с ним и сказал внушающе:

— Алитет хочет вылить со мной!

Но Алитет, зажмурив раскосые глаза подался спиной назад и, отмахиваясь руками, протянул:

— Не-не-не!

Американцы удивленно переглянулись.

— Мистер Харлоу, кажется, эта рыжая крыса, Чарльз Томсон, немного испортит нам дело. Это — его воспитание.

— О, йес[37], сэр! Я тоже такого мнения. Но мужества терять не следует. Он все равно не выдержит. Я вижу, как он уже начинает глотать слюну. Сейчас закусим и еще нальем.

Джим, проглотив ложку супа, бросил ее на стол и проговорил:

— Клянусь вам, мистер Браун, что эта бурда в моей тарелке содержит по крайней мере не меньше паунта соли, горчицы и перца.

— Джим! Имей в виду, что хозяина обижать нельзя. Видел, сколько хвостов висит в складе? Я готов глотать за них живых мышей, — сказал мистер Харлоу.

— В канатный ящик посажу на неделю, если эта тарелка не будет вылизана, — серьезно предупредил Джима капитан.

— О, да, мистер Браун! От души желаю и вам благополучного исхода после этого меню. Ну, а если что случится со мной, доставьте труп бедного Джима в Портланд моей мамаше, — сказал кок, и затем схватив тарелку, он с остервенением начал уничтожать суп.

Тыгрена сидела в углу полога, занимаясь шитьем. Она была любопытна, как нерпа, и искоса следила за американами, которые так охотно поедали эту пищу. Ей хотелось смеяться, но повода не было, а еда не должна вызывать смеха.

Американцы съели весь суп. Тыгрена наложила им сухого жареного мяса, также обильно сдобренного разными специями.

— Вот это настоящая еда! Приготовлена по-американски, — поощрительно сказал капитан.

Джим не удержался и прыснул от смеха.

— Ну, теперь под эту хорошую еду надо выпить, Алитет.

— Да, да. Вы пейте, пейте. Я только люблю угощать.

И опять американцам пришлось выпить одним.

Тыгрена не сводила глаз с американцев. Но больше всего Тыгрену удивил Алитет. Разве он таньг, что так жадно поедает эту негодную американскую пищу?

Покончив с обедом, до крайности надоевшим как американцам, так и самому Алитету, все вышли из полога, жадно глотая чистый воздух полной грудью.

Стояла редкая тишина, нарушаемая лишь шумом пролетавших неисчислимых стай уток. Они тянулись вдоль берега беспрерывным потоком, и казалось, не было конца этому великому переселению птицы на Север.

В стороне, там, где выходил в море плоский мысок, который пересекали утки, Алитет повесил на высоких столбах длинную сеть. Утки с лету втыкались головами в ячеи сети, бились, трепыхались, и следующие стаи, заметив опасность, взмывали над мыском, минуя преграду Алитета.

На рейде дремала шкуна «Поляр бэр». Американцы еще раз предложили Алитету посмотреть их товары на шкуне, но он отказался наотрез:

— Нет! Товары у всех одинаковы. Это не шкурки песцов: одни хорошие, другие плохие. Товары нечего смотреть. Будем сразу торговать на берегу.

Недовольные американцы вошли в склад. Мистер Браун, сдерживая волнение, молча ходил вокруг хвостов. Больной от дурного обеда, он раздраженно оглядел пушнину, напоминая хищника, щелкающего зубами около поживы, которую не очень-то просто взять. Вот она, пушнинка! Можно считать ее уже своей, и в то же время чорт его знает, этого косоглазого дьявола, что он еще может придумать! Где это видано, чтобы дикарь отказался от виски? Не вместе ли они столковались с рыжим Томсоном, и теперь Алитет морочит голову старому, опытному в таких делах капитану? Но не совершить сделки с ним — надо быть свиньей или круглым идиотом. Нет, мистер Браун заберет все хвосты. Любой ценой! Любым способом из всех способов, известных ему из пиратской жизни.

— Окей! Будем торговать здесь, на берегу, в твоем отличном складе, — с наигранной веселостью сказал он Алитету и сел на груду медвежьих шкур, расставив широко ноги и положив на колена руки. — Какой товар ты — хочешь, Алитет?

На коричневом лице Алитета засияла улыбка. Он мигом сорвался с места, подбежал к песцам и торопливо сдернул две шкурки. Потрясая ими перед самым носом капитана Брауна, он вкрадчиво сказал:

— Вот за них только табаку. Одного табаку!

— Кто же так торгует? Надо посчитать, сколько стоит вся твоя пушнина, и ты сразу получишь много товаров. Ты же не глупый охотник, а настоящий торговый человек.

— Да, я глупый. Мы все глупые. Я не умею сразу торговать. И сам я покупал их не сразу, а все больше по одному хвосту. Будем торговать понемножку.

— Ты с ума сошел, Алитет. Если понемножку торговать, я простою здесь неделю. Нагонит льду, и мою шкуну выбросит на берег.

— Нет, не выбросит. Я знаю, льда не будет еще. Ты спроси у меня про лед. Я очень хорошо знаю. Подожди, я сбегаю посмотреть небо и тогда совсем верно скажу.

— Не надо смотреть, — раздраженно сказал капитан.

— Ну, хорошо, не надо!.. Вот так, давай за два песца табак. Один табак.

— Ого! Ты совсем разучился торговать, что за пару песцов просишь один предмет! Разве ты видел на этом берегу, чтобы так торговали? Так и в Америке не торгуют.

— Мне много табаку надо. Ой, как много! Все тундровые люди обестабачены. Все хотят курить, а табаку нет. Как быть? — упорствовал Алитет. — Потом я посмотрю и, может быть, еще возьму табаку за две пары песцов. Все надо думать! Им что, этим тундровым охотникам? Им давай только курить. А думать кто должен? Я, Алитет.

— Мистер Харлоу, поезжайте с Джимом на судно. Возьмите листовой табак «Кентукки». Кроме того, захватите несколько ящиков плиточного «Блак-неви» и жевательного табаку один ящик, — сказал капитан.

— Туматуге, и ты поезжай с ними, помогать будешь. Вельбот мой можно спустить теперь, а то их лодка мала для перевозки товаров, — распорядился Алитет.

Капитан молча прошелся по складу. Алитет шагал рядом с ним.

— Мы с тобой хорошо поторгуем, долго, — сказал он. — Торговля — веселое дело, как хороший праздник. Я скажу Тыгрене, чтобы и вечером и завтра был приготовлен такой обед, как нынче. Продукты есть у меня. Ничего. Хорошего человека накормить — не жалко продуктов.

При воспоминании об обеде мистер Браун икнул и ничего не ответил. Капитан совсем потерял самообладание и долго не мог настроить себя на веселый лад, так необходимый при этой важной сделке.

В склад втаскивали тюк кентукского листового табака.

— Вот получай один тюк, — сказал мистер Браун, протягивая руку к первым песцам, висевшим на плече Алитета.

Алитет отдал песцов, на ходу отстегнул из четверки еще пару и, потряхивая ими, сказал:

— Еще табаку, вот за эти.

Лицо мистера Брауна передернулось, и он сердито сказал:

— Да, ты совсем разучился торговать! Я заплатил за пару песцов целый тюк табака для начала. А ты хочешь еще! Разве ты не знаешь, что этот тюк содержит сто английских паунтов?.. Так никто не торгует! И так торговать с тобой никто не станет. Ты думаешь, листовой табак «Кентукки» валяется на американских берегах и его можно хватать, сколько хочешь? За него нужно заплатить доллары!.. Это совсем не то, что поймать пару песцов, которые бегают возле ваших яранг.

Алитет слушал, а думал свое: сколько же ему еще нужно табака?

И, еще немного помолчав, он сказал:

— Алитет хорошо знает, что табак этот растет на ваших берегах, как трава в долинах наших рек. Много растет его! Я знаю. Так мне Чарли говорил… На, бери еще два песца за другой тюк.

Притащили второй тюк. Торг на четырех песцов был закончен. Капитан с ужасом посмотрел на висевших песцов: их было около тысячи, а может быть, и того больше. Сколько времени потребуется на эту сделку с дикарем? Но теперь стало совершенно очевидно, что и товаров на шкуне не хватит при таком способе товарообмена.

Алитет, сложив один тюк на другой, присел на них. Табак, вот он, табак! Острый запах его щекотал ноздри. Алитет вспорол уголок на одном тюке и вытащил табачный лист. Набив трубку свежим табаком, он облегченно вздохнул, улыбнулся и закурил… Потом сдернул еще пару песцов и сказал:

— За эти плиточный табак! А потом я посмотрю и, может, еще возьму листового.

Разъяренный капитан Браун бросил Алитету вымененных песцов и приказал забрать товары обратно.

Джим не совсем вежливо столкнул Алитета с табачных тюков и вместе с мистером Харлоу потащил их из склада.

Улыбка на лице Алитета исчезла, брови нахмурились, и он набросился на Туматуге с криком:

— Безумный! Что же ты стоишь и руки твои опустились, будто нет в них костей? Надо помогать белым людям! Помогай же тащить им грузы на берег. Американскому человеку и я буду помогать. — И Алитет взялся за ящик.

Этой хитрой дикарской любезностью мистер Браун был взбешен окончательно.

— Не надо помогать нам! Мы сами перетащим груз! — заорал он и ухватил сразу два ящика.

— Ай-ай-ай! Самому капитану пришлось работать. Как жалко капитана! Только, наверно, ко мне придет другая шкуна. А на Севере тебе плохо будет вести торг, придется таскать товары обратно в Америку.

Алитет вприпрыжку бежал за капитаном и продолжал выражать ему сочувствие:

— У северных охотников песцов нет. Которые были, висят теперь у меня в складе. Но это ничего. Поезжай, поезжай к ним, сам посмотришь. Может быть, они успели наловить для тебя черных летних недопесков?

Капитана Брауна взорвала эта насмешка, и он приказал Алитету замолчать.

Алитет вернулся в свой склад.

На берегу капитан встретил Ваамчо и старика Вааля. Чтобы чем-нибудь досадить Алитету, капитан Браун стал покупать тех самых песцов у Ваамчо, о которых его предупреждал Алитет.

— Ваамчо, у тебя есть три песца? Хочешь за них эти два тюка табака?

Ваамчо с недоумением посмотрел на капитана, а старик Вааль, улыбнувшись, сказал:

— Зачем нам столько? Ваамчо — не торгующий человек. Мы за всю жизнь не искурим два тюка.

Но Джим уже все погрузил в шлюпку, и американцы едва оттолкнулись от берега, как услышали крик бежавшего к ним Алитета.

— Подождите! Подождите! — кричал он.

Американцы опять причалили к берегу, предчувствуя торговую победу. Подбежал запыхавшийся Алитет и, вынимая из-за пазухи горностая, сказал капитану:

— На, возьми эту шкурку. Ведь я один листик искурил из твоего табачного тюка.

Мистер Браун, молча оттолкнув шлюпку, отвалил от берега.

«Поляр бэр» круто развернулась и легла на курс Нордкап.

Алитет залез на вышку и долго следил за шкуной, пока она не скрылась из вида.

Глава четвертая

Полуночное солнце уже купалось своим краем в холодном море. Ярко-красный закат охватил весь горизонт. Люди стойбища Энмакай спали крепко, и только детвора бросала в море камешки да старики бродили около яранг. Их день начинался, когда у всех настоящих охотников он кончался. Полярное ночное солнце возбуждало детей, и они рыскали вдоль берега, на бегу пережевывая морскую капусту, убегали в тундру, на озера, где собирали утиные яйца.

И только один из взрослых охотников, Туматуге, не спал. Алитет велел ему сидеть на вышке с биноклем и следить, не покажется ли еще какая-нибудь шкуна.

Алитет долго ворочался на шкурах и никак не мог заснуть. «Нехорошо, что Браун сильно рассердился. Может быть, он пустит слух, что Алитет плохой, и никто из капитанов не захочет подойти к Энмакай?» Разные дурные мысли овладевали Алитетом в ночной тишине и мешали заснуть ему.

«Поляр бэр» шла вдоль берегов, экипаж шкуны также был в дурном расположении духа.

— Как вы думаете, мистер Браун: хорошо ли мы делаем, возвращаясь к Алитету?

— Хорошего в этом очень мало, мистер Харлоу. Но что же лучшего вы можете порекомендовать в нашем положении? А вдруг опять проскользнет сюда на своей «Юконе» старик Стефансон? У него собачий нюх. Вы знаете, мистер Харлоу, этот Стефансон — потомок древних пиратов. В его жилах течет настоящая кровь англо-саксов. На протяжении веков они облазили все уголки во всех океанах. Уже везде и все на земном шаре прибрано к рукам. И вот на его долю остались здешние безлюдные места. Он уже несколько лет ползает сюда. Чорт побери, он не упустит такого склада! Причем учтите, этот дьявол Алитет нам сообщил чистую правду. Я думаю, он действительно обобрал уже всех береговых охотников. Год дэм санвабич! Этот конкурент похуже рыжего Томсона. Благодарение богу, что мы, кажется, делаем сюда последний рейс. Такова ситуация, мистер Харлоу!

— Чорт с ним, мистер Браун. Все равно мы хорошо заработаем на его пушнине, даже при тех условиях торговли, которыми он вывел нас из терпения, — сказал штурман Харлоу.

— О, да! Но меньше, чем я предполагал. Собирать же песцов по побережью у охотников — долгая история. Мы очень удлиним рейс. А это теперь опасно.

Капитан Браун нагнулся над трубкой телеграфа и крикнул:

— Полный ход, Джим!

В полночь Алитет услышал голос Туматуге:

— Алитет, шкуна идет!

Алитет вскочил с юношеской быстротой. На ходу одеваясь, он подбежал к вышке.

— Браун обратно! — кричал Туматуге, показывая рукой в море.

Повелительным взмахом руки Алитет приказал Туматуге слезть и сам быстро вскарабкался на вышку. То, что он увидел, привело его в такой восторг, что от радости он чуть не свалился. Он узнал давно знакомую шкуну «Поляр бэр». Быстро спустился он вниз, и довольная усмешка пробежала по его лицу.

— Я пошел спать, — сказал он. — И чтобы никто не будил меня! Разве что только сам американ придет на берег и зайдет в мой полог, тогда пусть разбудит.

В пологе Алитет разделся догола, и вскоре в яранге послышался его ровный, спокойный храп.

«Поляр бэр» бросила якорь на прежнем месте, и американцы, уже не разыгрывая важных торговцев, сразу спустили шлюпку и прибыли на берег.

— Где Алитет? — спросил капитан Браун.

— Алитет спит. Не велел будить… Но если хочешь, ты можешь разбудить, — ответил Туматуге.

— Окей! — глухо сказал капитан.

И американцы направились в полог Алитета.

— А-а! Браун! — продирая глаза, проговорил Алитет. — Обратно, Браун? Я очень люблю американского человека.

— Ты прав, Алитет. Я подошел к мысу Якан, и там у охотников уже не было песцов. Им не на что было торговать.

— Я знаю, я говорил тебе. Я очень люблю встречать американского человека, — сказал Алитет и, обращаясь к Тыгрене, распорядился: — Скоро, скоро делай суп по-американски! Такой же, как вчера, а мы пойдем пока в склад.

— Мистер Браун! — сказал Джим. — Вы разрешите мне помочь этой миссис приготовить варево. А то ведь опять он заставит нас жрать эту гнусную чертовню.

— Окей!.. Алитет, мой Джим поможет твоей жене приготовить еду. Он у меня тоже кок.

— Ай, ай, как хорошо! Пусть Джим научит Тыгрену. Мне надоело самому объяснять эту женскую работу.

В пологе остались Джим и Тыгрена. Джим выхватил из кармана поварской колпак, надел его и принял такую смешную позу, что Тыгрена расхохоталась. Затем он снял колпак, надел его на Тыгрену и с такой силой схватил ее в объятия, что у нее хрустнули кости.

Тыгрена задрожала от гнева, глаза налились злостью. Она вырвалась, схватила с пола окровавленный кусок оленьего мяса и со всей силой ударила им по лицу Джима.

— О-го-го! — проговорил Джим, стирая с лица оленью кровь. — «Отличная припарка. Клянусь капитаном, что я никак не ожидал этого. Нас с кэпом начали преследовать неудачи!

Тыгрена не понимала, что по-английски говорил Джим. Она резко сказала:

— Вы все таньги, как бешеные собаки… И тот красноносый Чарли сделал меня тогда безумной… Айе дрался с ним, и я научилась драться.

Не понимая того, что говорит Тыгрена, но видя ее озлобление, Джим, растерянно улыбнувшись, сел на шкуру.

Тыгрена молча пододвинула Джиму оленье мясо и бросила ему нож. Джим взял его, посмотрел и жестами показал, что нож маленький. Он вытащил свой «Ремингтон», отрезал кусок мяса и стал отбивать такую дробь, что Тыгрена, глядя на него, опять расхохоталась. Ей показалось, что молодой американец шаманит. Так Корауге бил в свой бубен.

— Иди, иди сюда! Я научу тебя делать отбивные котлеты. Иди, иди, — жестами приглашал ее Джим.

Тыгрена подошла.

Джим отхватил еще кусок мяса и, передавая ей нож, сказал:

— Попробуй сделай так же.

Тыгрена стучала ножом и смеялась, не понимая, для чего так сильно надо бить оленину.

Джим смотрел на Тыгрену и впервые подумал: «А все-таки какие мы скоты! Ведь они же люди, со своими чувствами, со своими желаниями».

И странное дело: Джиму стыдно стало за свой поступок.

Глава пятая

Торг с Алитетом продолжался долго. К концу третьего дня в складе лежала гора товаров. Много охотников и даже женщин с радостью таскали грузы, и все до одурения курили свежий табак.

Алитет ползал по товарам, внимательно рассматривал каждый ящик, каждый тюк и рассуждал сам с собой: «Чего же здесь не хватает? Ой, уедет Браун, где тогда возьмешь недостающие товары? Голова может развалиться от дум».

Он сдергивал следующую пару песцов или лис и просил: еще табаку, патронов, виски, кумача, бус, ножей, иголок, капканов, винчестеров и много, много другого товара, необходимого в хозяйстве охотников.

— Ей-богу, мистер Браун, не хочет ли этот хитроглазый чорт содрать с нас живых кожу? Клянусь вам, что он сдерет ее! — таская грузы, говорил Джим.

— Не волнуйся, Джим. Бее идет пока сносно. Он все же дает нам немного дышать. Он поддался общему веселью, захлебывается от радости и становится сговорчивей, — успокаивал капитан Браун.

Песцы, лисы, сиводушки постепенно перекочевывали в брезентовые мешки мистера Брауна. Но и трюмы «Поляр бэр» освобождались от грузов. Довольный, сияющий Алитет ощупывал грузы, любовно похлопывал по винчестерам и все складывал и складывал. Такого большого праздника еще не было в Энмакай!

К концу пятого дня крепыш Джим доложил:

— Мистер Браун, на борту «Поляр бэр» осталась только часть нашего экипажа — две крысы. Клянусь вам, им есть теперь где погулять!

Капитан Браун с тоской во взоре окинул взглядом остатки пушнины, медвежьи шкуры, моржовые бивни и китовый ус.

— Товары на шкуне кончились, Алитет. Больше ничего не осталось на шкуне, — и, хлопая его по плечу, капитан спросил: — Ну, как, доволен торгом, Алитет?

— Оче-ень хорошо! Оче-ень доволен!

— Хочешь на будущий год торговать со мной так же, как теперь?

— Ай, ай, очень хочу! Только с тобой хочу вести торг.

— Мистер Браун, у меня сжимается сердце от жалости, когда я вижу, сколько добра еще остается в этом складе. Клянусь вам!

— Джим, не мешай! У меня есть свой план.

— Теперь оче-ень хочу вас угощать. Еда приготовлена. Вместе с Джимом Тыгрена быстро наловчилась работать. Пойдемте в полог!

— Окей! Пойдем, пойдем, — охотно согласился капитан Браун. — А ты прав, Алитет. Выпивать виски очень хорошо по окончании торга.

— Да, да. Теперь можно. Теперь очень хорошо! Теперь много можно пить. Сердце давно просит огненной воды.

В пологе вместе с Тыгреной уже опять хозяйничал Джим. Он был веселый, хозяйничал проворней, чем любая женщина. Он смешил Тыгрену до слез. И пища у него получалась не такая уж противная, как та, которую она приготовляла сама.

Американцы и Алитет сидели у столика. В полог влезли жены-сестры: Наргинаут и Аттенеут. Алитет цыкнул на них, и они мгновенно удалились.

Все выпили по кружке виски, мистер Харлоу еще налил. Людей охватывало веселье.

— Ну, как, Джим? Ты, кажется, имеешь успех у этой миссис? — спросил капитан.

— Мистер Браун, это ему зачтется в акцию при дележе пушнины, — сказал мистер Харлоу.

— О, джентльмены! Как часто люди могут ошибаться! — ответил Джим.

Между тем Алитет охмелел и пьяным языком говорил:

— Алитет прав. Алитет все знает. Я сказал, что не будет льда, не выбросит шкуну на берег… Можно еще долго торговать, а лед не придет.

— Правда, правда, Алитет. Ты хорошо знаешь это, — льстил ему капитан Браун. — Торговать еще долго можно!.. Ты знаешь, что я хочу сказать, Алитет? Те остатки пушнины, которые висят еще у тебя в складе, медвежьи шкуры, бивни и китовый ус надо бы погрузить на шкуну! На пустой шкуне, если застанет шторм, плохо. Может перевернуть, и мы погибнем тогда. А ведь мне надо привезти тебе товары на будущий год.

Алитет насторожился.

— Хочешь, сделаем бумагу на них и на будущий год будем вести торг отдельно по бумаге? Так всегда делают торгующие люди, — внушительно и серьезно сказал капитан Браун.

Алитет задумался. Но, вспомнив, как Чарли торговал тоже по бумаге и верил этой бумаге, как настоящим товарам, Алитет вскочил и быстро проговорил:

— Подожди, я сбегаю и пересчитаю сначала, сколько там осталось хвостов.

— Вы гений, мистер Браун! — воскликнул штурман Харлоу.

— Подождите, подождите еще, помолчите, чтобы не спугнуть птичку.

И американцы молчали, пока не вернулся Алитет.

— Двести тридцать хвостов! Делай бумагу! — крикнул вбежавший Алитет.

Капитан Браун вытащил из нагрудного кармана блокнот и не торопясь, словно священнодействуя, отвинтил головку «вечной» ручки.

Алитет внимательно следил за тем, как капитан «работал» с бумагой. Но мистера Брауна «контроль» Алитета мало смущал. Он писал:

«Гуд бай, Хитроглазый дьявол! Ты мне основательно испортил печенку за эти пять дней. Проклятие тебе и тому, кто обучил тебя такой торговле. Но ничего, остатки пушнины поправят мои дела совсем не плохо. За медвежьи шкуры не беспокойся, чертяка. В Америке найдется покупатель. Еще раз гуд бай и навсегда. К сему руку приложил Тэки-Черный жук».

— Вот, Алитет, бумага готова! — торжественно сказал капитан Браун.

Алитет бережно свернул бумагу и положил ее в кармашек клетчатой американской рубашки.

Вскоре «Поляр бэр» весело побежал к берегам Аляски. Капитан Браун вышел из кубрика к штурвалу, где на вахте стоял штурман Харлоу. Капитан держал в руках лист блокнота, исписанный цифрами, и сквозь громкий хохот сказал:

— Ободрал нас, как липку! Небывалый случай в моей практике. Год дэм, песец обойдется накруг все же более шести долларов.

Из люка машинного отделения показался Джим.

— А все-таки жаль, мистер Браун, что мы не вернемся сюда на будущий год. Клянусь вам, мне бы очень хотелось посмотреть еще раз на этот берег.

— Навестить супругу Алитета?

— О, да! Но вы ошибаетесь, мистер Харлоу, думая о ней плохо. Как это ни странно, она своим поведением убедила меня в том, что мы все-таки порядочные свиньи.

— Что-о? — заорал мистер Браун.

Глава шестая

Две ночи подряд шаман Корауте бил в бубен по случаю хорошей торговли своего сына с американцами. Как никогда еще, он шаманил усердно, до исступления, впадая в экстаз. Между тем Алитет уже не мог сдерживать себя и беспробудно двое суток пил. Он устал до изнеможения после столь трудной и продолжительной торговли с хитрым американом. Но зато теперь в стойбище Энмакай будет настоящая, большая, как у Чарли-Красного Носа, торговая яранга. И хозяин этой торговой яранги — сам Алитет.

— Два дня тому назад пять парней убежали в горы с хорошей вестью: сказать кочевникам-оленеводам о предстоящем большом торге Алитета. Парни бежали без передышки. С такой вестью каждого из них встретят, как самого хорошего друга, и до отвала накормят хорошими кусками оленины, и — все может быть, — раздобрившись, оленеводы дадут оленьих шкурок на зимнюю одежду.

К концу четвертого дня с гор стали показываться люди. Они шли с посохами и заплечными сумами из тюленьей непромокаемой кожи. Но никакой пушнины в сумках не было: все шкурки песцов и лис еще весной по снегу забрал Алитет. Он быстро тогда объезжал кочевые стойбища и складывал пушнину в свою, нарту.

В Энмакай пришли также люди, которые еще ничего не давали Алитету. Но нужда в товарах у них была велика, и они надеялись, что Алитет, может быть, не откажет и им.

Никогда еще в стойбище Энмакай не было так многолюдно и оживленно. Кругом толпы людей. На улице в огромном котле кипел чай, и люди могли пить его, да еще с сахаром, сколько хочешь! Люди говорили о прошедшем отеле оленей, рассказывали всевозможные новости из жизни своих стоянок, и разговорам не было конца.

В полдень начался торг. Алитет открыл свой склад, и люди, толкаясь, полезли в узкую дверь. Алитет велел самим отбирать любые товары. Пусть каждый сам думает: сколько он может унести и что нужно в его хозяйстве. Никто ничего не взвешивал, никто не контролировал, и каждый брал то, что ему было нужно. Но лишнего никто не брал. Взятый товар запоминался надолго, и, если Алитет спросит через два года, кто и что взял, ему перечислят все до иголочки, до коробки спичек!

В одном лишь нарушалась свобода выбора: каждый обязан был унести из склада Алитета не менее пяти капканов.

В сторонке стоял маленький ящик плиточного прессованного табака. Каждый подходил и, нарезав в трубку табаку, закуривал.

В складе курил весь народ, и дым валил из двери, как из трубы парохода. Те, кто хотел жевать табак, подходили к другому ящику. В горах не покуришь и не пожуешь так, там надо беречь табак. Ну кто же скажет, что это не настоящий праздник?

Товары отбирали и охотники, которые еще не успели наловить песцов. Но ведь они поймают их когда-нибудь? И Алитет говорил им:

— Берите, берите! Все берите, что вам нужно. Капканы только не забудьте. Если на будущий год у вас не будет песцов, потом, когда поймаете, отдадите.

Алитет знал в лицо каждого охотника. Он был весел, расхаживал в толпе. Люди отбирали товары не спеша, складывали их в мешки и отходили в сторону.

Радостно было на сердце Алитета, когда он смотрел на эту большую торговлю. Но еще лучше будет зимой, когда он сядет на нарту и опять поскачет по всем стойбищам забирать песцов и лис — все, сколько окажется. Он даже не будет их смотреть, а просто скажет: «Сложите их там у меня в нарте!» А песцов будет много! Капканов теперь в тундре удвоится.

Алитет позвал Туматуге и сказал:

— Много гостей в нашем стойбище. Пусть в каждой яранге накормят их мясом. Пусть разойдутся гости человек по пять, по десять. Пусть мясо возьмут из моей ямы.

— Эгей! — крикнул Туматуге и побежал в яранги сообщить очередную новость.

Глава седьмая

Полярное лето 1923 года было особенно благоприятно для навигации. Вдоль всей береговой полосы стояла чистая вода, и вся масса тяжелых льдов, гонимая преобладающими в это время южными ветрами, отступила далеко на север.

Пароход «Совет» вошел впервые в Берингов пролив. Он шел к берегам Колымы, где вот уже много лет никто не снабжал край и где остатки белогвардейских банд нарушали мирную жизнь народов Севера.

На борту парохода «Совет» стояли начальник части особого назначения Толстухин и уполномоченный Камчатского губревкома по Чукотскому уезду Лось.

— Вот, Лось, обозревай свои окрестности. Сегодня сходить тебе. Как войдем в пролив, так сразу же и откроется вид на твою резиденцию, — сказал Толстухин.

— Значит, скоро увижу своих марсианцев?

— Каких марсианцев?

— Да как же! Живут они здесь, как на другой планете.

— Да, да. Целая страна протяжением более двух тысяч километров лежит перед тобой. Командуй! Только, брат, забудь свой бронепоезд. На собак придется пересесть.

— Это роли не играет: можем на бронепоездах, можем и на собаках, — серьезно ответил Лось.

Уполномоченный Лось был огромного роста, медлителен в движениях и разговоре, но быстр в своих решениях и действиях. Прибыв на Камчатку, бывший командир бронепоезда Лось получил командировку в Чукотский уезд.

Лось смутно представлял себе этот край. И теперь, стоя на борту «Совета», он сосредоточенно всматривался в голую, каменную, безжизненную землю.

Берингов пролив напоминал большое спокойное озеро, по которому сновали кожаные байдарки охотников. Почти на отвесном берегу стояли их жилища. Как гнезда птиц, расположились яранги нестройными рядами среди каменистых нагромождений.

Странным казался выбор этого неудобного местожительства. Но охотники-зверобои привыкли к нему и любили это место. Каждый камень, каждый выступ, каждый склон горы примелькался им с детства. С легкостью горных коз жители этого стойбища скользили по склону в своей мягкой обуви. Не будь здесь камней, скучно было бы и ходить по ровным площадкам.

В проливе всегда хороший промысел моржа. Моржи большими стадами проплывают здесь в Ледовитый океан, как в ворота просторного двора. А где есть моржи, там и жизнь в довольстве. Здесь край земли. Отсюда на северо-восток, за проливом, виднеются смутные очертания гор Аляски.

Туман рассеялся, показалось незаходящее солнце. Приткнувшись на берегу, серыми пятнами стояли молчаливые чукотские яранги.

— Плохо, что не познакомился с этим краем заранее, — заговорил Лось. — Все мои познания пока что заключаются в том, что измерил по карте капитана приблизительно территорию… Уезд, чорт возьми! Четыреста тысяч квадратных километров!

— Друг мой! А кто же, ты думал, должен был познакомить тебя с этим краем? Нет еще таких советских людей, — заметил Толстухин.

— Зимой из Петропавловска направили сюда на собаках одного паренька, — сказал Лось. — Толковый парень. Студент. На географическом факультете учился. Языки знает. И чукотский язык выучил у какого-то старого профессора. Грустно мне было, когда я отправлял его в этот далекий путь. Чи доехал, чи не доехал?

— Да, Лось! Ни с одного квадратного километра этой большущей земли не подашь радиограмму. Вот уж поистине о человеке, высадившемся на эти берега, можно сказать: канул, как в воду.

Вдали показались острова — две огромные каменистые глыбы.

— Капитан говорит, что один — наш, другой, поменьше, — американский, — сказал Лось, вперив зоркие глаза вдаль. — Толстухин, дай-ка поглядеть в бинокль! — попросил он и, насмотревшись, сказал: — А теперь погляди сам. Какое-то двухмачтовое судно. Вот и первая встреча.

— Подожди, подожди, Лось. Ведь это, может быть, американский пароход «Бичаймо», который везет пушные фактории на Чукотское побережье. Помнишь, в губревкоме говорили? А ну, дай бинокль!

Посмотрев, Толстухин сказал:

— Шкуненка какая-то.

Оба они следили за шкуной, которая шла навстречу и затем, свернув, стала прижиматься к островам.

— Какая-то иностранная надпись на ней. Пойдем, Лось, на мостик к капитану, он нам прочтет.

— Вот посмотрите, капитан: що це такэ плавает там? — подавая бинокль, сказал Лось.

— А я уже посмотрел. Мой бинокль немного лучше вашего. Контрабандистка «Поляр бэр», или, по-русски, «Полярный медведь». Известный корабль! Но не думайте меня упрашивать охотиться за ней: шкуна находится в экстерриториальных водах. Сегодня она будет на Аляске, — разъяснил капитан.

Они посмотрели на удаляющуюся шкуну и закурили.

— Ну, товарищ Лось, сейчас будем прощаться. Может быть, зайду на обратном пути, если льды не сожмут меня сказал, — капитан.

— Как, уже сходить?

— Да, да, готовьтесь отдавать концы.

Вскоре «Совет» вошел на рейд и отдал якорь на траверзе большого селения, состоящего из яранг. Пароход заревел.

К борту быстро подходила байдара.

— Лось, Лось, иди сюда! Вот едут твои марсианцы, — сказал Толстухин.

Лось подбежал к правому борту. Он сразу же заметил в байдаре между охотниками Жукова. Радостная улыбка озарила лицо Лося. Он во весь голос закричал:

— Андрюшка! Жив! Вот цэ гарно! Залезай скорей сюда, я тебя обнимать буду!

— Сейчас, сейчас, Никита Сергеевич, — ответил ему Жуков и полез по шторм-трапу.

Лось схватил Андрея и заключил его в объятия со всей мощью, как в тиски. Он долго держал его и, наконец, отпустив, шагнул назад и, разведя руками, сказал:

— Мамо! Как будто я домой приехал, увидев тебя!

— Давно и я поджидаю тебя, Никита Сергеевич. Даже соскучился.

— А эти люди, что с тобой приехали, добрые парни?

— Друзья, Никита Сергеевич. Я здесь уже много друзей приобрел. Чудесный народ!

— Добре, добре! Ну, разведчик, пойдем знакомиться с ними.

Глава восьмая

Зима еще не наступила, но пролив уже забило тяжелыми льдами. Полярное лето промелькнуло, как будто вовсе его и не было.

Повалил снег, с севера подули ветры, ворвалась свирепая пурга. Жилища заносило огромными сугробами.

Среди яранг появился четырехугольный домик уполномоченного ревкома. В отличие от круглых яранг обтекаемой формы, этот домик больше заносило снегом и сугробы вокруг него вырастали на глазах. Вскоре домик занесло совсем, и казалось, что дым, выходящий из трубы, валит прямо из-под снега.

— Ну и хорошо, что завалило снегом, — сказал Жуков. — Отапливать по-настоящему нечем, а в снегу все-таки теплей.

Пароход «Совет» спешил в Колыму и не выгрузил всего, что нужно было для ревкома. Капитан обещал разгрузиться на обратном пути, но пароход так и не зашел. Узнать теперь что-нибудь о судьбе парохода было невозможно. Он или прошел мимо, или застрял во льда».

Чукотский ревком разместился на пятнадцати квадратных метрах. В задней части домика находилось жилое помещение, где почти рядом, разъединенные лишь тумбочкой, стояли две кровати: Лося и Жукова. Эта жилая часть скрывалась за цветистой ситцевой занавеской.

Служебное помещение ревкома выглядело более эффектно. Здесь стояли два письменных стола, два венских стула и самодельная скамья.

Рядом с дверью, около стены, возвышался шкап, закрытый на большой висячий замок и опечатанный сургучной печатью. Это был почтовый ящик. Над прорезью нарисовано письмо с образцом «адреса», написанным каллиграфическим почерком.

Петропавловск н/Камчатке, Губревком.

Уполномоченный Камчатского губревкома по Чукотскому уезду, № 123.

Этот гигантский почтовый ящик должен открываться только в навигацию, когда придет пароход.

В ревкоме было холодно. Уголь расходовался лишь на приготовление пищи. За столом, в оленьей куртке и широких меховых штанах, сидел Лось. Старый красноармейский шлем плотно обхватывал голову. Русая окладистая борода «лопатой» закрывала грудь.

Лось о чем-то напряженно думал, опустив голову; он будто погрузился в решение очень сложной и замысловатой задачи. Изредка он поднимал голову, и тогда из-под нависших густых бровей светились живые голубые глаза.

Жуков ходил по маленькой комнате и рассказывал о местных людях. Он тоже был одет очень тепло. Меховые торбаза были подвязаны к поясу, теплый лисий малахай с длинными ушами, спускавшимися до пояса, делал его высокую фигуру еще выше.

— То, что ты мне рассказываешь, — это очень интересно, — сказал Лось, прислушиваясь к завыванию пурги.

Лось был когда-то хорошим машинистом, но с тех пор, как отпала необходимость командовать бронепоездом, он больше не видел паровоза. Последний раз, проходя мимо владивостокского вокзала, Лось остановился около железнодорожной линии и долго слушал, как в разных местах на берегу Тихого океана перекликались гудки советских паровозов. А здесь, на берегах Ледовитого океана, слышен лишь вой пурги да скрежет полярных льдов.

— Андрей, а какие ты инструкции получил в губревкоме, выезжая сюда?

— Самое главное, Никита Сергеевич, — это предварительное знакомство с краем, с народом. Так мне сказал и председатель губревкома Вольный: пока знакомься с народом, возьми на учет всех торговцев.

— Связь на собаках с Петропавловском, выходит, возможна?

Жуков усмехнулся.

— Конечно. Вот я приехал же сюда. Но практически она бесполезна. Я ехал четыре месяца.

Лось закусил бороду и сказал:

— Вот, чорт возьми! Как же мы будем жить здесь? От парохода до парохода? Надо хлопотать о радиостанции… Ну, Андрюша, рассказывай дальше.

Снова зашагав по комнате, Жуков продолжал:

— Административно эта окраина оформилась лишь перед революцией. Царский начальник уезда в тысяча девятьсот пятнадцатом году сделал попытку установить старостат, но ничего из этого не получилось. Этот начальник больше интересовался пушниной из казенного склада, беспробудно пьянствовал. Казаки не уступали своему начальнику. Умирая в тысяча девятьсот шестнадцатом году от белой горячки, уездный начальник Дяденко завещал похоронить его на высокой сопке при входе в бухту Провидения, чтобы он «мог видеть проходящие корабли».

— Хитрый хохол был! Не иначе, как мой земляк, — сказал, усмехнувшись, Лось.

— Край управлялся по неписаным законам, кучкой продувных торгашей. Живут здесь и пришельцы с Аляски.

— Выгоним! — резко сказал Лось.

— Это люди самых различных национальностей, — рассказывал Жуков: — норвежцы, датчане, американцы, латыши, осетины, русские, ингуши, украинцы. Есть немец, есть баптист-австриец, бывший военнопленный. Многие из них поженились на чукчанках, на эскимосках и прижились здесь. Свои родственные связи они используют главным образом в торговых делах. Местные кулаки — посредники между ними и большой кочевой группой оленеводов. Каждый из пришельцев живет замкнутой жизнью, общаясь только с приходящими к ним с Аляски шкунами…

— Ничего! Выметем всю эту нечисть, Андрюша. Но я смотрю, ты здорово разобрался со всем этим, делом.

— Я в Петрограде еще знакомился с этим краем у Тан-Богораза.

Лось экономно подсыпал в камбуз каменного угля и подшуровал.

— Никита Сергеевич, меня поражает здесь необычайная любовь этих людей к детям. Они разговаривают с детьми, как со взрослыми. И, странное дело, иногда советуются с ними. Многие охотники и старики подружились со мной, видя мое хорошее отношение к детворе.

В этот вечер Лось долго писал при свете маленькой керосиновой лампочки. Наконец он положил карандаш на стол, аккуратно свернул бумажку и, подавая ее Жукову, сказал:

— Это о связи. Копию только надо оставить. Придется писать годовой отчет, понадобится.

Жуков заделал почту в конверт и опустил в «почтовый ящик».

В ревком смело забежали ребятишки и одна девушка.

— Садитесь, садитесь, — засуетился Лось, пододвигая скамейку.

— Это, Никита Сергеевич, мои ученики. Читать немного некоторые научились. Может быть, комсомольцами будут.

— Обязательно будут!

Ребята, услышав лай собак пробежавшей нарты, устремились на улицу.

— Вот ты сказал, Андрей, может быть, будут комсомольцами. А ведь мы ни партячейку, ни комсомольскую ячейку организовать не можем. Я один здесь член партии, а ты один комсомолец. Такая огромная странища. Но готовить из них членов партии и комсомольцев мы будем. Плохо — связи нет… Ведь все поставленные нами вопросы из этой «почты» уйдут только летом, на будущий год, а еще через год жди ответа. Вот в чем дело, друг мой! Вот тебе, Лось, и оперативность! Это тебе не на бронепоезде носиться, — уполномоченный ревкома горестно усмехнулся, накинул на себя меховую кухлянку и вышел на улицу.

Лось тоже любил детей, и они уже привыкли к этому бородатому человеку. Ребятишки катились за ним гурьбой и кричали:

— Русскэ Лось! Русскэ Лось!

Он хватал могучими руками какого-нибудь мальчугана, высоко поднимал и тряс его в воздухе. А женщины, глядя на это необычное зрелище из дверей яранги, посмеивались, уткнув лицо в широкие рукава кухлянок.

Лось, несмотря на его добродушие и кажущуюся медлительность, был человеком большой воли, быстрых решений, стремительного натиска.

Прославленный командир бронепоезда, он нагонял страх на жестокого и хитрого врага в период гражданской войны. Силу его удара, смелого, решительного и точно рассчитанного, не раз испытывали на себе и японцы-интервенты. Из любого опасного и трудного положения он умел находить выход. Это была его стихия.

Но здесь, в этой новой, необычной для него обстановке, он чувствовал себя точно связанным. Он чутко и внимательно прислушивался к высказываниям своего молодого друга Андрея, который (Лось это хорошо понимал), занимаясь этим краем давно, находился в явно преимущественном положении, хотя бы потому, что он, Андрей, знал язык и быт здешнего народа.

Лось страдал от незнания языка. Так хотелось поговорить!

«Игрушками занимается уполномоченный ревкома! — урезонивал он себя. — Можно было бы по душам поговорить с народом о советской власти, о том, как лучше организовать жизнь в этом краю».

— Андрюша! Из дома без тебя не могу выйти. Пойдем! Поговорим с народом, — звал он Жукова.

Народ собирался в какой-нибудь просторной яранге, и там до глубокой полуночи шла беседа с постоянными двухсторонними переводами.

На следующий день новости, почерпнутые из этой беседы, как устная газета, уходили и в ту и другую стороны побережья. Местный, «торбазный» телеграф от стойбища к стойбищу, от охотника к охотнику разносил их с непостижимой быстротой.

Люди, жившие далеко на побережье и еще не видевшие русскою начальника, уже много знали о нем.

Целые дни, а нередко и по ночам Лось с исключительным упорством изучал чукотский язык. Его тетрадка-словарь стала такой объемистой, что часто долго приходилось разыскивать нужное слово. Лось придумал особое расположение слов и фраз и всю тетрадку переписал заново.

В одной тетрадке он расположил по алфавиту слова, в другую — выписал фразы с особыми подзаголовками. «Бытовые разговоры», «Торговые разговоры», «Разговоры о собаках» и много других подзаголовков было в этой «тетради готовых фраз».

Утром Лось пробуждался первым и кричал своему секретарю:

— Андрюшка! Вставать пора! Цынгу наспишь!

И, еще лежа в меховых спальных мешках, высунув лишь головы и надев шапки, они начинали свой трудовой день.

— А ну, Андрюша, проэкзаменуй меня.

И начиналось: кляуль — человек, неускэт — женщина, гаймычилен — богатый, вылеткуркен кляуль — торгующий человек, и т. д. и т. д.

— Ну, как, Андрюша?

— Да успешно, Никита Сергеевич! Можно сказать, сверх всяких ожиданий.

— Подожди, друг! Скоро с лекцией выступлю на чукотском языке. А как по-чукотски «уходи»?

— Канто.

— Ага, ну, кантуй! Иди договаривайся о нартах. Сегодня мы выедем на побережье избирать лагерные комитеты и родовые советы. Пока ты будешь договариваться, я тем временем лепешек настряпаю. Отвыкнем мы с тобой, браток, совсем от хлеба.

— Мне рассказывали, что Томсон всю жизнь печет свой хлеб на лампе «молния». Хотел попробовать, да все некогда было, — сказал Жуков.

Лось облачился в меховое и зашуршал кочергой в камбузе.

— Кантуй, кантуй поскорей! — говорил он, улыбаясь. — Это слово я уже не забуду.

Глава девятая

Развалившись в качалке мистера Томсона, мистер Саймонс курил душистый «кэпстон». Мистер Саймонс был доверенным Норд-компани и вел здесь дела пушной фактории. Он был и пушником, и продавцом, и кладовщиком, и счетоводом. По его мнению, здесь и одного человека было много. Бездеятельность угнетала мистера Саймонса. Это был сухопарый блондин лет тридцати, с холодным, надменным лицом и мутными глазами. Все здесь ему опротивело, и мистер Саймонс не один раз бранил себя за то, что соблазнился высоким окладом в фирме Норд-компани и заехал в эту «дикую» страну. Он ненавидел охотников, их одежду, их улыбающиеся лица. Он даже радовался, что они не так часто приезжают к нему на факторию, не подозревая, что это дело рук Томсона и Алитета.

Мистер Саймонс, прежде чем войти в свой дом или склад, обычно вытаскивал из кармана носовой платок, обвертывал им дверную ручку и только тогда брался за нее.

Зима была уже в разгаре, и мистера Саймонса давно одолевала невыносимая скука.

Три месяца прошло с тех пор, как ушел пароход «Бичаймо», оставив на этом берегу быстро собранный дом, склад и товары пушной фактории вместе с мистером Саймонсом.

За это время можно было удавиться с тоски, если бы не общество единственного культурного человека — Чарльза Томсона. Это — счастье, что он задержался еще на один год. По крайней мере есть с кем поболтать в длинные зимние вечера.

Каждое утро, пробуждаясь от сна, мистер Саймонс неторопливо одевался и шел в хижину мистера Томсона. Даже пурга не задерживала его. От самой пушной фактории Норд-компани до хижины мистера Томсона был протянут канат, по которому мистер Саймонс и пробирался.

Он столовался у мистера Томсона. С утра они пили кофе, ели консервированные фрукты. Затем мистер Саймонс слушал рассказы Чарльза Томсона, по воскресеньям заводили граммофон, раскладывали пасьянс, и так, при мерцающем свете керосиновой лампы, они изо дня в день коротали длинное северное время. Уходя, мистер Саймонс с усмешкой говорил:

— Гуд бай, мистер Томсон, время — деньги.

Однажды, когда мистер Саймонс принес к ужину виски, они долго говорили, как старые добрые приятели.

— Мэри! — крикнул Чарли. — Еще кофе.

Мэри удивилась: всегда кофе подавала мать. Она надела платье и вошла в комнату.

— Возьми и себе чашку. Сядешь за стол вместе с нами. Сегодня воскресенье, — сказал отец.

Никогда еще не было, чтобы отец пригласил дочь к столу. Мэри растерялась. Она стояла, не понимая, что от нее хотят.

— Садись, садись, — и отец взял ее за руку.

— Очень интересная дочь у вас, мистер Томсон, — сухо сказал Саймонс. — Она не говорит по-английски?

— Нет, — с неохотой ответил Чарльз Томсон.

Играл граммофон.

Мистер Саймонс не спускал глаз с Мэри, которая торопливо допивала кружку кофе. Вдруг она вскочила и побежала.

— О, куда же вы, мисс Мэри? Мы еще будем танцовать!

Но Мэри уже скрылась за дверью.

— Она не танцует, мистер Саймонс.

— О, надо учиться. Девушка должна танцовать. Я могу научить ее…

Они опять закурили «кэпстон», помолчали.

— Хорошо, мистер Саймонс, продолжим наш разговор. Все же, мистер Саймонс, я не могу понять, почему Норд-компани добивается здесь монопольной торговли? Монополия исключает конкуренцию, а торговля зиждется на ней.

— О да, мистер Томсон, вы совершенно правы. Но вы забыли одно: мы имеем дело с русским министерством торговли. В Советской России сейчас все монополизировано. В России осталось немного представителей частной торговли, — мистер Саймонс встал, развел безнадежно руками. — Мы ничего не можем поделать. Вынуждены подчиниться. Мы здесь не хозяева.

— Как же в России будут жить деловые люди?

Саймонс пожал плечами, что должно было выражать его полное неведение.

В этот вечер они вели особенно дружескую беседу.

— Каковы же ваши планы на будущее, мистер Томсон?

— Вероятно, летом я уеду в Америку.

— Ну, конечно. Меня вообще очень удивляет: как вы, мистер Томсон, могли прожить здесь полжизни? Вот в этой маленькой каморке, без ванны, без автомобиля, без цветов? Я не представляю себе… У меня умерла жена, человек я бездетный, и только поэтому я рискнул поехать сюда за хорошие деньги. Но, боже меня сохрани, остаться здесь еще на один год! Полжизни! Подумать страшно, мистер Томсон!

— Привычка, привычка, мистер Саймонс. А вы давно остались без жены?

— Два года тому назад. И вот теп ерь я один, как перст. Заработаю здесь немного денег, уеду в Канаду и открою какое-нибудь дело. А вы, мистер Томсон, заработали себе на старость, если это не представляет коммерческой тайны?

— Моя коммерция окончена, мистер Саймонс. — Томсон помолчал немного. — Должен сказать вам прямо, что вы мне очень понравились. Я с вами в этом году отдыхаю. Вы порядочный человек, мистер Саймонс. Может быть, поэтому я и поделюсь с вами своей тайной. — Чарльз Томсон встал и направился к сейфу. Но, не доходя, он остановился и сказал: — Вы, мистер Саймонс, будете первым человеком, не считая банковских клерков, который узнает, что у меня есть. — Он щелкнул ключом и извлек бумаги. С дрожью в руках он положил бумаги на стол и растроганно сказал: — Мистер Саймонс, не используйте дурно мою откровенность, откровенность старика. Очень прошу вас.

Мистер Саймонс торопливо пододвинул свой стул.

— Вот, смотрите: в одном банке сто тысяч долларов, не считая процентов. Столько же в другом банке. И тридцать семь тысяч долларов — в третьем. Больше нигде ни одного цента.

У мистера Саймонса перехватило дыхание.

— Мистер Томсон! Вы же четвертьмиллионщик! — прошептал он.

— Нет, мистер Саймонс, — со вздохом сказал Чарльз Томсон. — Я стремился дотянуть эту цифру до четверти миллиона, но так и не дотянул!

— Мистер Томсон! Не хватает каких-нибудь тринадцати тысяч. Это же чепуха!

— Но, мистер Саймонс, все-таки круглая цифра приятней. — Томсон спрятал бумаги в сейф испросил — Может быть, еще выпьем кофе?

— О, нет, благодарю вас, мистер Томсон. Уже поздно.

В эту ночь мистер Саймонс долго не мог заснуть. «А не жениться ли мне на Мэри?» — подумал он.

Глава десятая

Дом пушной фактории стоял на берегу моря, так же как и постройки Чарльза Томсона. Квартира мистера Саймонса соединялась узким коридором со складом. Вся фактория была построена так, что у доверенного Норд-компани все было под рукой. Склад забит товарами, и мистер Саймонс давно привел его в полный порядок.

Чукотского языка мистер Саймонс не знал, да и изучать его не собирался. Он говорил немного по-русски. В торговле, как переводчик, помогал ему Ярак.

Вдвоем они переложили в складе товар, и мистер Саймонс, закрыв факторию, пошел к Томсону. После сытного обеда, извинившись, мистер Томсон вышел в сенки и сказал дочери:

— Мэри, ты сегодня пойдешь к мистеру Саймонсу учиться танцовать.

— Я не пойду к Сайму! Мне не надо учиться. Я умею танцовать получше Сайма, — дерзко ответила она.

— Ты дочь американского отца! И должна танцовать по-американски, а не по-дикарски!

Сказав это категорически, Чарльз Томсон вернулся в комнату.

В это время вошел Ярак и сказал:

— Русский бородатый начальник приехал. Там у нарты стоит.

Мистер Саймонс заспешил домой.

Около фактории стояли две нарты и толпа охотников.

— О, мистер Лось! Губернатор! — еще издали крикнул, мистер Саймонс и, подойдя, крепко пожал руку ему и Жукову.

— Здравствуйте, здравствуйте, мистер Саймонс! Давно не виделись, с самого лета, — сказал Лось.

— Прошу вас проходить в квартиру. Где ваших собак устроить, вы лучше меня договоритесь.

— Собак я устрою, — сказал Ярак.

— Получше их накорми! — попросил его Андрей.

— Очень хорошо накормлю!

Американский дощатый дом имел вид солидной, но не долговечной постройки. В комнатах было чисто, уютно и просторно. Всюду стояла новенькая удобная мебель. Около кровати мистера Саймонса лежала шкура бурого медведя, на кресло накинута белоснежная шкура белого медведя — подарок Чарльза Томсона. На письменном столе Жуков увидел американские журналы и с жадностью погрузился в чтение.

Лось ходил по комнате, оглядывая ее с пола до потолка. Он постучал пальцем по стенке дома и иронически спросил:

— Тепло?

— Очень хорошо, мистер Лось!

— Хитрый народ — американцы! Договор заключили на три года и постройки возвели точно на это время: ни дня больше, ни дня меньше. Договор кончится — и дом развалится.

— О, мистер Лось, дом крепкий, хороший дом. Этот дом будет стоять двадцать лет!

— Двадцать лет! Хотите, я нажму плечом — и стена вывалится? У нас в России такие не строят.

— О, мистер Лось, вы слона можете свалить. А вообще дом — как дом, в две дюймовых доски… Стена обита картоном и оклеена обоями.

Мистер Саймонс говорил и в это же время разжигал камбуз, нарезал ломтиками бекон, ставил на стол масло, звенел посудой, ножами, вилками. Все у него спорилось в руках.

— По договору, Норд-компани должна строить здесь не только торговые здания, но и школы и больницы, — как бы про себя сказал Лось. — Неужели из таких же дощечек?

Мистер Саймонс остановился с тарелкой в руках посредине комнаты.

— Мистер Лось, вы же знаете, что пароход «Бичаймо» имел на борту здания пушных факторий, товары. Правда, наша фирма располагает большим флотом, и можно было бы послать еще пароход, но арктический рейс делается впервые. Опытный. Норд-компани — очень солидная фирма, мистер Лось, и я не сомневаюсь, что на будущий год здания, обусловленные соглашением, будут стоять на этих берегах… Прошу вас! — показывая на стол обеими руками, закончил мистер Саймонс.

Ревкомовцы закусили, поговорили о торговых делах и направились в сопровождении мистера Саймонса в магазин и склад.

Здесь были товары, каких Лось никогда еще не видел. Лось рассматривал патроны, винчестеры в блестящей добротной укупорке, нюхал ароматные табаки, любовался тонким дамским бельем. Плиточные табаки — курительный и жевательный — были упакованы, как шоколад, в блестящие бумажки, переложены восковой бумагой. Обилие посудо-скобяных и самых разнообразных мануфактурных товаров.

Мистер Саймонс, обращая внимание Лося на прикрепленные к стене бумаги, сказал:

— А вот, мистер Лось, прейскурант цен! Этот — пушно-сырьевой, а этот — на товары.

Лось приблизился к стене и стал читать вслух:

— «Чай кирпичный…» А где же цена? — спросил он.

— О, оторвался кусочек бумаги с ценой на кирпичный чай.

Саймонс мигом притащил портативную машинку с русским алфавитом и здесь же, на прилавке, припечатал отсутствующую цену.

— «Чай кирпичный — 1 руб., винчестер — 80 руб., патроны 20 шт. — 2 руб., мука — 40 англ. фунт. — 7 руб.»

Список был длинный, и Лось долго читал:

— Хорошо! А это на пушнину? — спросил он. — «Песец белый 1-й сорт — 40 руб., песец 2-й сорт — 32 руб., песец голубой 1-й сорт — 80 руб., нерпа 1 шт. — 1 руб.»

Лось просмотрел весь прейскурант цен, отошел к прилавку и сел на тюк кирпичного чая. Доверенный Норд-компани следил за каждым его движением.

— Все это очень хорошо, но бесполезно, — вздохнув, сказал Лось. — Нет ни одного грамотного охотника. Кто будет читать эти прейскуранты?

Саймонс пожал плечами и развел руками, склонив голову.

В магазин вошел Ярак, а следом за ним человек пять охотников.

— Потом, потом! Пошли вон! — сказал по-русски мистер Саймонс, замахав рукой в сторону двери.

— Ничего, мистер Саймонс, пусть посмотрят. Они не помешают нам, — остановил его Андрей Жуков.

— Живой надо для них прейскурант, мистер Саймонс, а не мертвый! — сказал Лось.

— Я вас не понимаю.

— Вот, скажем, тюк кирпичного чая — восемьдесят кирпичей. Стоит он восемьдесят рублей. На него сверху положить два песца по сорок рублей. Винчестер — под ним тоже два песца. Пачку патронов, двадцать штук, положить на две нерпичьих шкуры, ведь они по рублю стоят, а патроны — два рубля. Это будет понятно всякому, даже неграмотному охотнику.

— Мистер Лось, охотники почему-то не везут песцов. Я купил всего десятка два. Не из чего сделать такой живой прейскурант, как вы говорите.

— Вполне достаточно, давайте их!

Лось сбросил с себя кухлянку, стал разбивать ящик, распарывать тюки с кирпичным чаем, и скоро вся боковая стенка магазина представляла из себя своеобразную витрину-прейскурант.

Жуков объяснил охотникам, что за одного песца можно взять сорок кирпичей чаю. Охотники были изумлены. Слыханное ли это дело?

— Какомэй, какомэй! — выражали они свое удивление.

Охотники разбежались по ярангам, вытащили из своих тайников песцов, хранившихся до того момента, когда торгующий человек будет производить обмен при хорошем расположении духа, и явились в магазин.

Один охотник подал Лосю двух песцов и сказал:

— Винчестер можно за них?

— Конечно, можно, — сказал Жуков, — но Лось — не торгующий человек. Он только приказал так торговать. Вот ему передай, — показал он на Саймонса.

Мистер Саймонс взял песцов, осмотрел их, встряхнул, подергал ость.

— Очень хорошие песцы. Что он хочет? — спросил Саймонс и, получив ответ, подал охотнику винчестер калибра 30 на 30 в картонной коробке.

Охотник неуверенно взял ружье, посмотрел на всех и спросил:

— А должен я не останусь за это ружье? Потом не попросит еще песцов за него?

— Нет, все заплачено. Вот, видишь, как показано на стене, — и Жуков вторично начал разъяснять живой прейскурант.

Торговля пошла бойко. Из яранг бежали охотники с песцами торговать по-новому. Слух этот проник во все жилища и пошел по побережью, как самая важная новость.

— Видите, мистер Саймонс, а вы думаете, что не наступил сезон охоты; Подождите, я вот проеду по побережью — и вас завалят пушниной. Это же просто объясняется: с ними никто никогда еще так справедливо не торговал, как собираетесь торговать вы, — с легкой иронией сказал Лось.

— О, мистер Лось, я вам очень благодарен! Вы мне очень поможете наладить здесь торговлю.

Проведя торговый день в магазине пушной фактории, ревкомовцы вернулись в комнату Саймонса.

— Мистер Лось, а все-таки эта торговля дикая! — сказал он.

— Верно. Вот подождите, настроим здесь школ, грамотными людей сделаем, тогда и торговля будет совсем другая. На деньги перейдем. Покончим с этим товарообменом. А сейчас… Надо применяться к обстановке. Мы, большевики, умеем это делать… Э-э! Да у вас русские пластинки! — воскликнул Лось.

— Это, мистер Лось, американские, но на русском и украинском языках, — почтительно заметил мистер Саймонс.

Лось долго наслаждался украинскими песнями. Они уносили его на далекую родную Украину, и ему стало грустно.

Лось встал, прошелся по комнате. Проходя мимо Жукова, просматривавшего блестящий, на меловой бумаге, американский журнал, он остановился. Во всю огромную страницу очень эффектно была изображена автомобильная шина. Лось заинтересовался:

— А что это за колесо такое, мистер Саймонс? Что здесь написано?

— Здесь интересный рассказ, мистер Лось! «Пара влюбленных в течение месяца жила на автомобиле, разъезжая по диким трущобам, по валежникам в лесах, по остроконечным камням вдоль рек. Шина после этой поездки не только не износилась, а стала крепче. Покупайте наши шины!»

Лось расхохотался.

— Ну, а дальше переверни, Андрей, — сквозь смех сказал он.

На следующей странице были изображены дамские чулки.

— Мистер Саймонс, и здесь рассказ?

— О да, мистер Лось!

«Какая бумага! Какие снимки! Какая агитация! И все для того, чтобы купили пару дамских чулок!» — подумал Лось, вспоминая фронтовые газеты на оберточной коричневой бумаге.

Мистер Саймонс завел пластинку. Тенор запел:

Тень высокого старого дуба голосистая птичка любила,

На ветвях, переломанных бурей, она счастье, покой находила.

И казалось, что старому дубу было внятно ее щебетанье,

Веселей его ветви качались, и слышней было листьев шептанье.

Лирический тенор нежно выводил мелодию, и здесь, далеко на Севере, вдали от людского шума, он вызывал сентиментальные чувства даже у Лося. Он стоял, закусив бороду, полузакрыв голубые глаза.

— Вот цэ гарна писня! И граммофонишко неважный, маленький, складной, и труба складная, можно в карман положить, а поет, шельма, здорово! Ну, хватит! Андрюша, пошли кого-нибудь за Томсоном! — сказал Лось.

На нем была военная суконная гимнастерка и на голове красноармейский шлем с большой матерчатой пятиконечной звездой. В этом шлеме он казался былинным богатырем.

Чарльз Томсон вошел боязливо, с растерянным лицом. У него были основания бояться Лося.

— Гуд ивнинг![38] — тихо проговорил он.

— Добрый, добрый вечер, мистер Томсон! — ответил ему по-русски мистер Саймонс и предложил раздеться.

— Мистер Томсон, — сказал Лось, — вам говорил мистер Саймонс, что вся торговля здесь находится в руках Норд-компани?

— О, йес! — испуганно ответил Томсон, выслушав перевод Жукова.

— А между тем мне сообщили, что вы продолжаете покупать пушнину у местных охотников! Правда это?

Чарльз Томсон помолчал под испытующим взглядом Лося.

— Мистер Жукофф, пожалуйста, передайте начальнику, что я действительно за это время купил сорок три песца и три сиводушки… Передайте, что эту пушнину я принял за старые долги.

— Мистер Томсон, если мне станет известно, что и впредь вы будете скупать пушнину, я наложу на вас большой штраф, — строго сказал Лось.

Томсон с облегченным сердцем молча закивал головой.

— А эти сорок три песца и три сиводушки, как незаконно купленные, сдайте в Управление уполномоченного ревкома. Андрюша, выпиши ему квитанцию.

Чарльз Томсон ожил: как счастливо он отделался!

Глава одиннадцатая

Утром пришли каюры. Лось попросил Саймонса напоить их чаем и, одевшись по-дорожному, вышел из дому.

Из-за горы поднялась огненная луна и отбросила длинную тень. Остроконечные горы выступали силуэтами, и казалось, что они наклеены на нижнюю часть неба. Стоял крепкий мороз. Тишина. Лишь хрустел снег под мягкими подошвами проходивших людей. И этот хруст уносился далеко, далеко…

Море сковало льды, и оно покоилось словно под мощным темно-голубым покрывалом. Одинокие ропаки[39] стояли, как молчаливые стражи. Все кругом молчало. И будто сама суровая природа охраняла этот великий покой Севера.

— Какая тишина! — проговорил Лось, настороженно ловя хоть какой-нибудь звук.

Но вот завыла где-то собака, другая, третья, и вся свора псов стойбища подхватила и затянула такой душераздирающий концерт, что Лосю стало не по себе. На миг вой оборвался, и опять где-то вдали послышался тонкий протяжный голос «запевалы». И с новой силой в разных концах завыли псы.

Каюры, подбежав к нартам, весело закричали:

— Тагам! Тагам![40]

И собаки помчались по заснеженному берегу. На передней нарте со своим каюром ехал Андрей, на второй — Лось. Они завернулись в меха, плотно затянули капюшоны, оставив маленькие щелочки для глаз, и вверили свою жизнь каюрам.

Прислушиваясь к хрусту снега под бегущей нартой, Лось думал: «О, я не уеду отсюда, пока не перестрою всю жизнь в этом суровом краю. Выпишу свою Наташу, и она с таким же упоением будет работать здесь, как этот бескорыстный парень Андрей Жуков».

Неслышной поступью бегут собаки вдоль скалистого берега. Нарта скользит по ровному, как стол, запорошенному снегом льду. Дует сухой ветер. Малахай плотно облегает голову, но какие-то неясные звуки врываются в уши, вибрируют…

— Слушай, Лось! Скалы поют! — кричит каюр.

Каждый выступ отвесной скалы, каждый маленький утесик по-своему принимает на себя удар ветра и издает свой, особый отзвук. Слышится странное, самых различных тонов, гудение. Поют вековые скалы.

Вдоль скал ветер несет хрустящую каменную пыль, которая с металлическим шелестом разносится по льду. Она остро бьет в лицо и слепит глаза — каменная пурга. Дорога усыпана обвалившимися со скал камнями — результат извечной работы воды и ветра.

— Смотри, Лось! Это новый мыс! — охотно рассказывает каюр. — Здесь упала скала. Гул был слышен даже в Лорене. Лед разбило. Рыбы много наглушило. Нартами возили.

Лось с изумлением рассматривает тысячетонные обломки скал редкой красоты. Как будто эти огромные камни кто-то выпилил; отшлифовал, но еще не уложил как следует.

В ущелье, на берегу моря, стоит яранга. Грустное чувство вызывает она своим одиночеством.

— Почему он живет здесь один? — спрашивает Лось.

— Любит так, — отвечает каюр.

Заметив жилье, собаки рванули: конец пути. Каюры закурили вместе с хозяином одинокой яранги, о чем-то поговорили и тронулись дальше.

Неохотно поднимаются собаки. Тоскливо и умильно смотрят они на своего хозяина. Ленивой и хитрой рысцой они пробегают с десяток метров и, почуяв коварный замысел вожака, необычайно согласованно, круто повертывают обратно, в ярангу. Каюр глубоко запускает в снег остол, останавливает упряжку. Повелительный окрик каюра, не допускающий ослушания, направляет собак в нужную сторону. Убедившись, что ночевки здесь не будет, собаки покорно бегут вперед.

— Лось! — говорит каюр. — Хозяин этой яранги сказал, что морская дорога впереди опасна. Южный ветер недавно оторвал лед, и вдоль скал осталась только узкая полоска. Другой путь — горами — испорчен. Выпал большой рыхлый снег. Собаки с головой будут проваливаться, на брюхе ползти им придется. Морской дорогой поедем? Тебе ведь быстро надо ехать? Как ты думаешь?

— Ты лучше знаешь, как хочешь, — и Лось думает: «Какой совет я могу дать? Никакого!»

— Морской дорогой поехали! — громко кричит каюр своему товарищу на передней нарте.

В своей громоздкой одежде Лось сидит на нарте, как медведь. Он с трудом может повернуться.

«Да, — думает Лось, — одежда каюров значительно удобней и легче нашей и, наверное, даже теплей. Обязательно сошью себе одежду такую же, как у них!» На каюрах легкие, короткие кухлянки, хорошо подогнанные меховые штаны, на ногах аккуратные коротенькие торбаза. Каюры подвижны. В случае опасности они моментально могут соскочить с нарты.

Нарта ныряет по торосам, нагроможденным около скалистого берега. Лось напряженно смотрит вперед, держась то за нарту, то за каюра, и все-таки часто вылетает из нарты. А каюры беспрестанно скачут с нарты на льдину, с льдины на нарту. Это проворство никак не вяжется с их обычной житейской медлительностью.

Иногда каюр все же не успевает вовремя сдернуть нарту, и она, зацепившись за ледяной выступ, останавливается. Собаки разом оглядываются, и в их укоризненных взорах Лось читает: «Слезай с нарты!»

Тогда Лосю становится стыдно, и он сходит на лед, а каюр, приподняв нарту, сдвигает ее с тороса.

Но вот торосы кончаются, начинаются разводья. Трещины идут от скал к морю. А море совсем близко — черное, густое. Собаки прыгают, пара за парой, и длинная нарта быстро скользит над водой, образуя висячий мостик через трещины.

Ветер дует с юга, с вершин скал, а здесь, внизу, в завихрении, словно в пропасти, он порывисто дует с противоположной стороны — с севера. Это завихрение достигает открытого моря. Море волнуется, и отголоски волнения тревожно чувствуются в плавных колебаниях дышащего под нартой льда.

Но Лось спокоен. Он верит в своего каюра. А что остается ему делать?

Вскоре опасные места кончились. Собаки вырвались на просторную ровную дорогу, каюры остановились, пошутили по поводу опасных мест, закурили.

— Чертовски хорошо здесь, Андрюшка! Сколько простору!

— Да, Никита Сергеевич, я смотрю, что и ты начинаешь влюбляться в этот край. И даже твоя заиндевевшая борода стала под цвет этого края, — смеясь, сказал Андрей.

К полудню брызнул рассвет.

— Андрей, пусть они поедут на передней нарте, а мы с тобой за ними. Кстати, я поучусь управлять собаками, — говорит Лось.

Каюры с радостью соглашаются и весело бегут к передней нарте: им так хочется поговорить о русских, которых они везут далеко, в северную часть своей земли!

Дорога отличная. Собаки бегут, к неудовольствию Лося, без всякого вмешательства с его стороны. Даже досадно: нет повода и крикнуть на них.

— Никита Сергеевич, а почему бы нам не начать сразу организацию родовых советов?

— А потому, друг мой, что ты вот никак не хочешь понять одну очень важную русскую пословицу: «Семь раз отмерь — один раз отрежь».

— Ну, Никита Сергеевич, наше чукотское государство настолько велико, что пять лет можно все мерить да мерить, а отрезать и времени не хватит.

— Нет, товарищ Жуков, хватит! Отрезать начнем на обратном пути. Ты пойми одно: вот сейчас мы показали себя, их посмотрели — пусть теперь и гуторят. А гуторить им есть о чем. Ты думаешь, этот прейскурант — шутка? Нет, браток, это кусок революции! Этот прейскурант сразу зацепит всех: и рыжего паука Томсона, и ловкого парня Саймонса, и каналью Алитета и многих других. Мы показали теперь охотникам, что их песцы тоже кое-чего стоят. Они с этим быстро разберутся. Будь покоен!

Собаки бежали ровно. Лось, убедившись, что они не нуждаются в его руководстве, повернулся к ним спиной.

— Никита Сергеевич, а ты обратил внимание на Ярака? Это очень интересный парень. В первый раз подходил ко мне с недоверием. «Они — белые люди — все одинаковы», — говорил он Айе. Потом совсем стал другим. Даже свои очки подарил мне. Прошлую зиму я много говорил с ним. Батрачил он у Томсона. А дочь Томсона Мэри — чукчанка настоящая. Стремится всеми помыслами к Яраку. Когда Томсон узнал об этом, он выгнал Ярака. Я рассказал Яраку про советский закон, и вот однажды он и прикатил ко мне вместе с Мэри регистрироваться. Красивая девушка, статная! Лицо такое… — Андрей потряс рукой в воздухе.

— Ну? — заинтересовался Лось.

— Но ты же знаешь, у меня ни бланков загсовских, ни печати. Как все это оформляется, я тоже не знаю.

— Ну? Дальше что?

— Что же дальше? Уехали обратно не зарегистрировавшись.

Лось резко остановил нарту, вскочил и, тряся заиндевевшей бородой, закричал:

— И дурак же ты, Андрюшка! Такой, что я даже себе и представить не мог! На кой дьявол нужен тебе этот бланк? Тебе этих бланков, может, еще пять лет не пришлют! Кладут тебе бытовую революцию прямо в карман, а ты упрямишься и ищешь какой-то бланк!

— Ну, чего ты расходился? Как будто непоправимое дело! Обратно поедем, и все будет улажено, — сказал Андрей.

— Пусть они приедут ко мне. Посмотришь, как я все устрою. Надо только соображать немного!

Передней нарты уже не было видно. Лось гаркнул на собак, и они взяли в галоп, догоняя упряжку.

— Андрюша, а какой паренек в стойбище Энмакай? Помнишь, ты мне рассказывал?

— Ваамчо.

— Да, да, Ваамчо. Там, где Алитет живет? Вот поедем, остановлюсь у Алитета, посмотрю, что это за птица!

— Здесь ты допускаешь ошибку! — сказал Андрей.

— Какую?

— Зачем нам якшаться с Алитетом? Надо подчеркнуть пренебрежительное отношение к нему и уважение к Ваамчо. Неважно, что у Ваамчо, может быть, маленький грязный полог.

— Ты прав, Андрей. Расквитались, значит, — и Лось довольно усмехнувшись, ткнул кулаком Андрею в живот.

С севера опять потянул ветерок. По дороге стелилась поземка. Наступала ночь.

Передняя нарта остановилась. Подошедший каюр сказал:

— Андрей, иди на свою нарту. Пурга будет. Видишь, луна в рубаху оделась. Надо мне самому управлять собаками.

Лось уселся на свое место и погрузился в размышления.

Непроходимые нагромождения торосов преградили путь, и каюры, свернув собак, поехали в горы.

Началась пурга.

Миллиарды снежинок закружили в воздухе, образовав сплошную снежную завесу.

Пурга завыла, и в этом бушующем снежном океане Лось не мог разглядеть ни передней нарты, ни собак своей упряжки. «Ну, Лось, кажется, начинается твое первое крещение», — подумал он, крепче затягивая капюшон.

— Ой, тут осторожно надо ехать. Тут можно помирай! — крикнул каюр. — Скалы здесь. Очень высокие!

На вершины отвесных скал пурга наметает висячий сугроб, и горе тому, кто наедет на этот карниз. А бывает, когда и люди и собаки, сбившись с дороги в пурге, летят вниз, а вслед за ними катится снежный обвал и хоронит их.

Каюры привязывают одну нарту к другой и едут гуськом. Часто останавливаются, совещаются.

Собаки медленно бредут в беспросветной тьме. Каюры направляют их чуть-чуть против ветра, где, по их мнению, лежит путь.

Один из каюров идет впереди и все время бросает остол, привязанный к веревке. Если веревка «побежит» из рук, немедленно раздается крик:

— Стой!

Значит, здесь обрыв, и тогда каюры вместе уходят искать «дорогу», оставив нарты.

Долго, долго их нет. Собак уже занесло, и они, свернувшись, лежат под снегом.

Лось следит по часам.

— Полчаса уже прошло, — говорит он.

— Придут! — уверенно отвечает Андрей, сам не зная, придут или нет.

— А для пурги хорошие часишки подарил мне Саймонс. Смотри, как светят. Волчий глаз. И стоят всего один доллар. Часы для бедных. Больше года не ходят. Хитрые американцы, — говорит Лось, прижав Андрея к барану[41] нарты.

Кажется, целую вечность сидят они на нарте и ждут каюров.

— Айв самом деле, что-то долго их нет, — говорит Андрей.

— Не потеряли они нас?

— Что же тут удивительного! — и Андрей кричит. — Эге-ге-гей! Эге-ге-гей!

Но пурга уносит этот крик в другую сторону.

— Никита Сергеевич, давай вместе покричим!

— Пострелять надо. Вот у моего каюра винчестер лежит.

Лось берет перевязанный ремнями старый винчестер, пробует стрелять, а выстрела нет.

— Ему сто лет, этому ружью. Из него надо стрелять умеючи… Вот послушаешь тебя, а потом и раскаиваешься. Какого чорта я не взял свой наган!

— Не любят они, Никита Сергеевич, когда ездят с наганами. Они считают: ружье для зверя, а маленькое ружье зачем? Людей убивать?

— Чепуха! А вот сейчас наган и пригодился бы… Все-таки что же нам делать, если они потеряли нас?

— Сидеть на месте до окончания пурги.

— А если она задула на пять дней?

— Все равно, хоть на десять. Я совсем не хочу прыгать с высоты в триста или более метров, — сказал Андрей.

— К таким прыжкам, и я непривычен.

— Подождем еще час и ляжем спать, вон как собаки в снегу.

И вдруг из темноты слышится крик:

— Дорога! Есть дорога!

Каюры подходят к нартам.

— Какая к чорту тут дорога! — говорит Лось, и все же чувство радости охватывает его.

Каюры вытаскивают запорошенных собак. Псы встряхиваются, нарты куда-то несутся вниз по крутому склону.

— Лось! — весело кричит каюр. — Это ущелье «Китовая пасть». Там внизу стойбище Энмакай.

Глава двенадцатая

Лось с трудом разместился в пологе старика Вааля. Вытянувшись во всю длину, он перегородил своим телом жилище на две половины.

Молодая хозяйка Алек растерялась, но не забыла, что нужно готовить чай. Она перешагнула через Лося и мелкими кусками стала дробить лед, складывая его в чайник.

Было удивительно, что русский начальник, о котором ходит на побережье столько слухов, теперь, вот он, лежит здесь. Никто не думал даже, что в яранге старика Вааля объявится такой знатный человек. Было чему удивляться! Никогда ноги таньгов не переступали порог этой хижины. Что бы это могло значить? Не насмешка ли это? Или пурга загнала его сюда?

Эти мысли волновали не только Алек, но и самого старика Вааля. Он не знал, что ему делать, — так непривычно встречать необычных гостей. Старик суетился. Он выползал из полога в сенки, что-то там искал, то возвращался с какой-то шкурой, рассматривая ее на свету. Волнуясь, он выбил шкуру оленьим ребром и, обращаясь к Лосю, сказал:

— Подвинься, я положу под тебя вот эту шкуру. Она получше.

Но Лось лежал и не понимал старика. Он копался в своей тетради «готовых фраз» и, как на грех, ничего путного не находил.

Тогда старик Вааль начал объяснять руками.

— А-а! Понимаю! Понимаю — добродушно сказал Лось и перекатился на другой бок.

Вааль быстро расстелил шкуру.

Вошел Андрей и привычно растянулся рядом с Лосем.

Но Вааль и теперь не мог сидеть спокойно. Ему хотелось что-то делать еще и еще.

— Отдохни, старик! Посиди! Поговорим! — сказал Лось.

Андрей стал переводить разговор Лося.

Но как же можно разговаривать, когда в голове все перепуталось, все перемешалось? Кто может понять, зачем русский бородатый начальник остановился в пологе Вааля? Совсем недалеко яранга Алитета, где просторно, как в тундре, светло, как при солнце, где хорошие спальные шкуры и обильная еда. Не хотят ли русские худое сделать Ваалю?

Старик с волнением, не меняясь, однако, в лице, следил за русскими и, встретившись взглядом с Лосем, подумал: «Добрые глаза, как у оленя; не волчьи глаза».

Немного успокоившись, старик принялся чистить трубку.

— Вот моего табачку, старик! — и Лось протянул ему коробочку «Принц Альберт».

Старик тихо засмеялся, посмотрел на Алек, на гостей и растерянно потянулся за табаком. Закурив, он крикнул:

— Алек, видишь какой табак курит Вааль! А-я-яй! Это жена моего сына Ваамчо, — показал старик трубкой на нее. — Сам он ушел к соседям. Скоро вернется. — Вааль помолчал и, обращаясь к Андрею, шопотом спросил: — Русский начальник заблудился в нашем стойбище? Ведь яранга Алитета рядом. Совсем близко.

— Мы знаем, — ответил Андрей. — Но начальник сказал: «Остановимся там, где люди хорошие. По слухам, старик Вааль хороший. К нему поедем». Так сказал сам начальник.

Старик одобрительно закивал головой. Это было похоже на правду. Старик знал цену себе. Он пододвинулся к Лосю, взял его за руку повыше локтя, молча и благодарно потряс ее.

— Алек, гости с дороги, с холода. Пора бы их чаем напоить, — обрадованно и суетливо распорядился он.

Алек, выдвинув столик, достала чашки.

— Алек, у вас мало чашек. Везде в ярангах маловато чашек. Поэтому мы возим с собой. Вот они, — и Андрей выставил на столик свои кружки.

В полог влез раскрасневшийся с мороза Ваамчо.

— А, старый приятель! — протягивая ему руку, заговорил Андрей. — Сколько времени мы с тобой не встречались! Забыл, должно быть, меня?

— Нет, — мрачно ответил Ваамчо.

Гости смутили его не меньше, чем старика. Но, вспомнив первую встречу с Андреем, он немного повеселел. «Может быть, не для смеха заехали ко мне? Тогда тоже не захотел остановиться у Чарли-Красного Носа», — промелькнуло в голове Ваамча.

— Хорошие гости, Ваамчо, хорошие! — сказал старик, видя причину замешательства сына.

— Как охота, Ваамчо? — спросил вдруг Лось, заглядывая в свою тетрадку.

Ваамчо резко обернулся к Лосю, и улыбка пробежала по его лицу: Лось смешно говорил по-чукотски.

— Охота есть. Тюленчики есть, — ответил Ваамчо.

— Песцов сколько поймал?

— Четыре. Хорошие песцы! Если их отвезти к новому американу, много товаров получишь. Слух идет, хороший торг у него.

— Спроси его, Андрей: почему он не продал еще своих песцов?

Когда Андрей спросил, Ваамчо покачал головой.

— Они не мои, — начал он. — Пойманы капканами Алитета. Он без платы дал их. И товаров пришлось взять у него без платы. Три шкурки надо отдавать ему.

Лицо русского бородатого начальника становилось сердитым. Старик забеспокоился.

В этот момент в полог влез сам Алитет.

— Здравствуй, русскэ начальник! Зачем русскэ начальник лежит в маленьком пологе? Маленький полог — плохо, большой — хорошо. Для вас место есть в моей яранге, — сказал Алитет, вставляя в свою речь русские слова.

Старик Вааль с волнением вслушивался в этот разговор и страдал. Он ведь не так молод, чтобы его поднимать на смех. А дело клонится к тому. Старику показалось, что сейчас вот русские поднимутся и, смеясь, уйдут из его яранги.

Ваамчо смотрел на Алитета сердито и думал: «Всегда ему нужно что-нибудь отнимать. Зачем отец сразу не сказал русским, чтобы шли к Алитету?»

— Моя яранга хорошая, просторная, — продолжал Алитет. — Русскэ суп с солью. Мясо молодого оленя много. Ай, какая сладкая еда!

— Нет, мы останемся у Вааля. Мы никуда не пойдем отсюда, — твердо сказал Андрей.

«Что слышат мои уши? А, пожалуй, русские и правду думают, что Вааль — достойный человек?» — с радостью подумал старик и вопросительно посмотрел на сына. Но и у самого Ваамчо отлегла тяжесть от сердца.

Лось следил за каждым жестом Алитета, силился вникнуть в каждое его слово. Он много о нем уже знал и теперь, глядя на его бегающие, хитрые глаза и слушая его заискивающую речь, раздражался все больше и больше.

— Что он говорит? — спросил Лось.

Андрей перевел, и тогда Лось привстал и, тряся бородой, не сдержавшись, резко сказал:

— Передай ему, что русский начальник не хочет останавливаться у Алитета. Я хочу останавливаться у честных людей, а не у воров, которые крадут песцов из чужих капканов.

И, когда Андрей перевел, старик Вааль ахнул: «Откуда русский начальник узнал правду?»

Ваамчо с огромным любопытством следил за этим разговором. Ему вдруг самому захотелось высказать Алитету, как залил он светильным жиром приманку у Трех Холмов.

— Русскэ начальник — сердитый начальник. Наш народ любит потихоньку разговаривать. Американский человек разговаривает тоже потихоньку, — ответил Алитет.

— Я завтра буду с тобой разговаривать еще громче о торговле с контрабандной американской шкуной. Такая торговля — тоже воровство. Понял?

Глаза Алитета возбужденно забегали, он хотел что-то сказать, но Лось повелительно крикнул:

— Канто!

И Алитет тут же исчез.

— Пригодилось все-таки хоть одно подходящее слово, — серьезно сказал Лось. — А ведь не забыл, Андрей, слово-то!

Старик и Ваамчо переглянулись. Все молчали. Спустя некоторое время Вааль шопотом сказал:

— Теперь Алитет не будет помогать яранге Вааля. И капканы заберет.

— Ничего, старик. Советская власть будет вам помогать. Я буду вам помогать.

— Пусть не помогает Алитет! — сердито сказал Ваамчо.

— Правильно, Ваамчо! Вот назначу тебя здесь председателем родового совета, и будешь сам в этом стойбище начальником.

И До глубокой ночи в яранге старика Вааля шел разговор, что такое родовой совет и что этот родовой совет должен делать.

За ужином у себя дома Алитет сильно ругал русского начальника. Тыгрена слушала и в душе радовалась, что нашлись такие таньги, которые, должно быть, не любили Алитета. Таньги настолько заинтересовали ее, что ей захотелось посмотреть на них.

Вся американская еда осталась нетронутой, и Алитет выбросил ее собакам.

А когда он ушел в полог Аттенеут, любопытство Тыгрены разгорелось до такой степени, что ей стало жарко. Она высунулась из полога. Мороз обдал ее лицо и голые плечи. Она долго так лежала, наслаждаясь морозным воздухом, и всматривалась в темноту сеней. Потом надела меховой керкер и побежала к Ваалю.

Тыгрена молча подсунула голову под меховую занавеску.

— Входи, входи, Тыгрена, — приветливо сказал Вааль.

— Нет, я сейчас побегу домой, только посмотреть забежала, — ответила она, разглядывая молодого русского парня и бородатого начальника.

Ей хотелось послушать их разговор, но они замолчали, как только заговорил с ней Вааль.

«Ничего, я завтра все разузнаю от Алек», — подумала Тыгрена и скрылась.

— Это жена Алитета. Очень хорошая женщина, — сказал Вааль.

— Насильно привез ее Алитет. Убегала — опять привез, — добавил Ваамчо.

— Надо, Никита Сергеевич, взять ее под защиту.

— Возьмем, Андрей, — ответил Лось.

Глава тринадцатая

За время длительной командировки ревкомовцы отвыкли спать на кроватях, а умываться снегом надоело. Тело просило воды.

Тысячи километров проехали они на собаках, на оленях, но все населенные пункты так и не удалось посетить. Работа только началась, и вся она была впереди.

Лось ведрами таскал снег и растоплял его на камбузе.

Он втащил в комнату детскую ванночку, которую вез из дальней фактории. Еще в пути Андрей интересовался:

— Для чего ты везешь эту ванночку?

— Секрет, — с усмешкой отвечал Лось.

Теперь, устанавливая ванночку около умывальника он сказал:

— Да, Андрюша, баня в наших условиях — штука довольно затруднительная, но возможная. Изобретательность должна быть, изобретательность, — говорил Лось. — Ты думаешь, для чего я тащил эту ванну за пятьсот километров? Это, друг мой, ванна для стока воды, а мыться будем из умывальника, — объяснил Лось. — Жаль, береза не растет здесь, я бы и попарился.

В ревкоме было жарко. Лось разделся и, хлопая себя по бедрам, сказал:

— А теперь надо только вообразить, что ты в настоящей бане, — и все в порядке.

Он налил в ванночку немного воды, пододвинул ее к умывальнику, встал в нее и с шумом начал мыть голову.

Лось долго мылся и от удовольствия фыркал, как морж.

— Ух! На сто пудов легче стал… Раздевайся и ты, а то не пущу в квартиру! И для тебя ведь нагрел воды. Целое ведро, медведя можно вымыть.

Андрей пошел в «баню».

Была полночь, но свет белой ночи назойливо врывался в маленькое окно ревкома и мешал спать. Ревкомовцы благодушествовали в кроватях.

Как немного нужно человеку! Одно ведро воды!

— Никита Сергеевич! Я забыл сказать тебе. Когда мы уходили из яранги Алитета, в дверях догнала меня Тыгрена и сказала как бы мимоходом: «Алитет — плохой человек».

— Да, я обратил внимание на нее. По всему видно, что она может проявить характер. Вот приедет Ваамчо в ревком, проинструктировать его надо. Мы вызволим Тыгрену. Ну, мистер Жукофф, закурим «кэпстон» на ночь?

— Закурим, мистер Лось. Губернатор!

Они посмеялись, вспоминая американцев, и закурили.

— Выпишем сюда учителей, медиков, — мечтал Лось. — Будут у нас на участках свои люди — вот тогда будет дело. Американские фактории хоть и хороши, но торгуют узко-делячески. Нам нужно, чтобы в факториях не только обменивали табак на пушнину, но и с народом работали, культуру прививали. Ликвидировать их надо, свои фактории организуем.

— Но ведь Норд-компани на три года прибыла сюда.

Лось приподнялся с подушки и сердито спросил:

— А здания школ, больниц они привезли? А?

— Да, но все это не от нас зависит, Никита Сергеевич. С компанией ведет дела Наркомвнешторг.

— Ну и что же? А мы с тобой здесь пешки? Конечно, я не буду их завтра же разгонять… Но поставить вопрос я могу? Обосновать все, доложить губревкому?

— Это конечно.

— Ну, вот тебе и весь сказ!.. Надо будет завтра же отправить «почту» по этому вопросу.

— А с контрабандой что делать? Видел, какое обязательство выдал Алитету Тэки-Черный Жук? Они же, эти контрабандисты, и население обирают! Уплывает пушнина.

— Пункты пограничные поставим на берегу, людей специально выпишем. По этому вопросу тоже надо «почту» отправить… Ну, ладно! Спать пора! — и Лось повернулся на другой бок.

В ревкоме стало совсем светло. Солнце едва зашло, как вскоре опять полезло по небосклону вверх. Андрею не спалось. Он встал и подошел к окну. На улице ни души.

Андрей растолкал Лося.

— Я думаю, нам бы культбазу такую организовать здесь. Понимаешь, целый комплекс культурных учреждений…

Приподнявшись на локте, Лось в упор посмотрел на Андрея и раздраженно сказал:

— На кой чорт мне знать твои ночные фантазии? Неприятель, что ли, показался на горизонте, что ты будишь меня? Не даешь поспать после бани. То свет мешал — не мог заснуть, теперь — ты! Ведь завтра будет день. Завесь чем-нибудь окошко и ложись спать!

Рассерженный Лось залез с головой под одеяло.

— Я думал, ты тоже не спишь… — сказал Андрей и курткой завесил окно.

Но свет все же пробивался в комнату. Андрей лег в кровать и быстро уснул.

— А теперь я не могу заснуть, — сказал Лось, глядя на своего спящего соседа; он усмехнулся, взял длинный меховой торбаз и, размахнувшись, шлепнул Жукова.

— Андрей, Андрюшка! Что ты мне хотел экстренно сообщить? — с усмешкой спросил Лось.

Андрей лениво протер глаза, зевнул, посмотрел на Лося, сидевшего на кровати, и засмеялся. Он свесил ноги с кровати, потянулся, высоко подняв руки, и еще раз зевнул.

— Про культбазу я хотел сказать тебе, Никита Сергеевич. Построить здесь такую культбазу, где была бы и больница, и школа-интернат, и ветеринарный пункт — лечить и разводить хороших собак, — и политпросветпункт, и баня. Не такая вот, как у нас, — умывальник, а настоящая, понимаешь, как на «материке». И пекарню обязательна! Хлеба народ совсем не ест, и выпечь негде.

Решено было и этот вопрос с соответствующими обоснованиями поставить перед губревкомом.

Почтовый ящик принял в свое чрево объемистый пакет.

Глава четырнадцатая

С каждым днем на пушную факторию съезжалось все больше и больше охотников. Мистер Саймонс работал в магазине и в пушном складе с утра и до ночи. Он уставал от работы и иногда, как рекомендовал ему Чарльз Томсон, прекращал торговлю.

— Ничего, они могут обождать даже дня два-три. Они всегда с удовольствием живут здесь и не торопятся домой, — сказал мистер Томсон. А про себя думал: «С ума сошли эти людишки! Откуда их столько понаехало? Никогда за все годы я не видел здесь такого сборища. И где они набрали столько пушнины? Неужели Алитет не забрал у них? Только за один день они сдали сто двадцать песцов. О, это небывалый случай!»

Как-то утром Ярак сказал мистеру Саймонсу:

— Я не могу сегодня вести с тобой торг. Голова болит, кружится. Пусть Чарли будет тебе переводчиком. Он хорошо говорит по-нашему.

Мистер Томсон с удовольствием принял предложение мистера Саймонса. Но вскоре он очень пожалел, что пришел в факторию. Торговля шла бойко. Охотники были веселы и получали за пушнину такую уйму товаров, что полностью загружали свои нарты.

— Погляди, Чарли, как торгует новый американ! У него всегда хороший дух, и мы перестали увозить песцов обратно. Ты никогда не вел такого торга, — сказал один веселый и насмешливый парень.

— Что он говорит, мистер Томсон? — спросил мистер Саймонс.

— Он говорит, что ему предстоит далекий путь. Он хотел бы ускорить торговлю, мистер Саймонс. Спешит сегодня же уехать.

— Олл райт! Сейчас мы его отпустим.

— Вы напрасно так щедро платите ему, мистер Саймонс. Ему можно было дать значительно меньше, и он уехал бы с таким же восторгом.

— О, нет, мистер Томсон. Боюсь мистера Лося. У мистера Лося есть прейскурант, и если выяснится, что я не додал ему товаров, будут большие неприятности для нашей компании. Это дело надо делать тонко, — ответил мистер Саймонс, скаля зубы.

Мистер Томсон всегда считал, что Север вырабатывает у человека дьявольское терпение и веревочные нервы. Но Север вдруг изменился.

Когда торговля кончилась, Томсон не смог даже остаться у мистера Саймонса на чашку кофе. Он ушел в очень плохом настроении. Злоба душила его. Он тихо вошел в дом и уже взялся было за ручку своей двери, как вдруг насторожился, а затем резким движением сорвал меховую занавеску полога, где помещалась его семья. В пологе была Мэри вдвоем с Яраком.

У Чарльза Томсона перехватило дыхание. Он не смог ни кричать, ни ругаться и, сжав кулаки, молча, задыхаясь от злобы, бросился на Ярака.

Мистер Томсон, уже ничего не соображая, навалился на него всем своим грузным телом.

— Год дэм! — тихо прошипел он и занес кулак над головой Ярака.

Ярак поймал его руку, до боли стиснул ее и в этот момент увидел, как Мэри, с обезумевшими глазами, высоко занесла над спиной отца блеснувший сталью нож «Ремингтон».

— Нельзя, Мэри! — крикнул Ярак. — Уйди из полога!

Но Мэри медлила.

— Скорей уходи отсюда! — сердито крикнул Ярак, и тогда она исчезла.

— Негодяй, обманщик! Зачем ты пришел сюда? — хрипел Чарли.

Ярак, крепко держа Чарли за руки и глядя на него в упор, спокойно говорил:

— Русскэ начальник сказал, можно ходить… Можно жениться… Русскэ закон…

— Год дэм! — взвыл Чарльз Томсон и укусил руку Ярака.

В ту же секунду Ярак с силой отшвырнул его. Чарли отлетел в противоположный угол и распластался животом вверх.

Ярак выбежал в сенки, где стояла Мэри. Он схватил ее за руку и побежал с ней на улицу.

Чарльз Томсон долго лежал на шкурах, затем вытер цветным платком лицо и вылез из полога. Увидев Рультыну, он дико закричал:

— Проклятая ведьма! Где дети? Куда ты спровадила их, сводница? Это ты устроила всю эту мерзость! Завтра ты посмотришь, что я сделаю!

Рультына молчала.

Мистер Томсон ушел в свою комнату, сильно хлопнув дверью.

«Чарли сердитый, Чарли очень сердитый!» — подумала Рультына и пошла звать детей, чтобы уложить их спать. Она ходила по ярангам, собирая детей, но нигде не встретила Мэри.

Уложив детей, она опять пошла искать дочь. Но в стойбище Мэри не было. Не было и Ярака. Уставшая от многолетних переживаний, от этой очень тяжелой для нее жизни в доме белого мужа, Рультына долго бродила по стойбищу и все искала дочь, заглядывая в каждую ярангу.

— Они ушли по этой дороге. Теперь они прошли, пожалуй, вон тот холмик, — сказал встретившийся паренек.

— Хорошо. Пусть идут, — сказала она.

Рультына вернулась домой, посмотрела, как спят дети, и потихоньку, крадучись, заглянула в комнату Чарли. Он лежал на кровати не раздевшись. Рультына вошла в комнату и окликнула его. Чарли спал.

«А может быть, он не хочет разговаривать со мной?» — подумала она. Прислушавшись к его сонному дыханию и убедившись, что он крепко спит, Рультына тихо вышла из комнаты в сенки. Она схватила висевшие на стене собачьи алыки и выбежала на улицу. Мигом она запрягла двенадцать псов, села на нарту и погнала их в направлении холмика, указанного мальчиком. Выехав из стойбища, она стала кричать на собак, стучать по нарте остолом и гнала их все быстрей и быстрей.

Вскоре Рультына заметила беглецов.

Но Ярак и Мэри вдруг свернули и быстро побежали к каменистому склону горы.

Старуха встала на нарту и, с трудом держась за баран, закричала во весь голос:

— Я-р-а-ак! Ру-ульты-ына едет!

Ее слабый голос затерялся в просторах тундры. Ярак и Мэри бежали так быстро, что собаки с трудом настигали их. Рультына свернула собак с дороги и направила упряжку по их следу. Она все стояла на нарте и кричала, и звала то Ярака, то Мэри.

Ярак хорошо знал, что на склоне горы, среди нагромождений каменных облаков, не очень-то хорошо поедет нарта. О, они еще успеют скрыться в камнях!

Тяжело дыша, они залезли в каменную пещеру.

— Если Чарли сойдет с нарты и пойдет искать нас, ты выследи его и убей камнем, — сказала Мэри.

Упряжка подскочила к склону горы, остановилась, и вожак, залаяв, бросился вперед, карабкаясь по камням.

Но нарта зацепилась за каменный выступ — и собаки остановились.

— Мэри! Это я, Руультына! Не бойтесь! — вдруг услышал Ярак.

Он залез на высокий камень и увидел около нарты старуху.

— Мэри! Вылезай! — обрадованно крикнул он.

Старуха сидела на нарте, склонив голову на баран, и от усталости не могла говорить. Мэри обхватила ее руками, прижалась. Ярак занялся собаками: они запутались в упряжке. Он свел собак с подножья горы и подошел к женщинам.

— Рультына, куда ты едешь? — спросил он.

Старуха подняла голову и спокойно сказала:

— Вот вам упряжка. Уезжайте далеко в тундру, в горы и живите у моего брата Гаймелькота.

— Рультына, поедем вместе с нами, — сказал растроганный Ярак.

— Нет. Дома много еще детей осталось. Я вернусь домой и буду молчать, как вот эти камни. Садитесь на нарту и уезжайте быстро. Гоните упряжку, не жалея собак.

— Рультына, мы заедем к русскому бородатому начальнику. Андрей мне говорил, что бородатый хочет дать нам женитьбенную бумагу, — сказал Ярак.

— Хорошо. Поезжайте к русскому. Может, бородатый поймет, что Мэри нужен муж, — и она тяжело вздохнула.

Ярак взял остол из рук Рультыны, гаркнул на собак, которых он выкормил, и они, почувствовав настоящего хозяина, опустили хвосты и весело побежали вперед.

— Тагам, тагам! — кричала Рультына им вслед.

Она долго стояла и смотрела на удаляющуюся нарту.

Глава пятнадцатая

Мистер Томсон проснулся необычайно рано. Первый раз за всю долгую жизнь здесь он спал не раздевшись…

Морщась от сильного света, мистер Томсон тяжко вздохнул, покачал головой и недовольно посмотрел на окно, залитое солнечными лучами. Он взглянул на будильник, но и патентованный «друг» остановился. «Что делается в этом доме?» — подумал Чарльз Томсон.

Он тяжело встал с кровати.

— Кофе! — крикнул он.

Рультына тихо вошла в комнату, поставила на стол уже готовый завтрак и молча вышла.

После завтрака мистер Томсон прошелся по комнате, подошел к окну и не увидел на обычном месте своей нарты. У него остановилось дыхание. Тяжелое предчувствие охватило его. Набросив на себя меховую канадку, он быстро обежал кругом свой дом. Собак и нарты не было. Задыхаясь от волнения, Томсон вбежал в сенки и, остановившись у полога семьи, тревожно спросил:

— Где Мэри?

Дети молчали.

Распахнув дверь комнаты, он увидел Рультыну, собиравшую со стола посуду.

— Где собаки? — закричал он.

Но Рультына, склонив голову, молчала. Она покорно ждала, когда белый муж скажет ей: «Уходи вон!»

Чарльз Томсон грубо толкнул ее, и она уронила на пол посуду — фарфоровая кружка разлетелась вдребезги.

Тяжело дыша, Томсон прибежал в ярангу Рынтеу, своего преданного и покорного содержателя заезжей яранги.

— Где Ярак? — спросил он.

Рынтеу молча махнул рукой в ту сторону, куда ушел Ярак.

— Собак мне! Живо!

Рынтеу стоял в одних меховых чулках с опущенными рукавами кухлянки и думал: «Давать собак нельзя и не давать нельзя». Он спокойно сказал:

— Собаки бегают по стойбищу, Чарли.

— Живо собак, безмозглый человек!

— Чарли, разве найдутся в нашем стойбище собаки, которые могут настичь твоих? И-и-и, твои собаки, Чарли, очень хорошие! Только Алитетовы могут с ними сравниться. Надо подождать: может быть, Алитет подъедет.

— Что ты плетешь мне, старый дьявол? Сейчас надо ехать, а не ждать! Живо запрягай! Ну, поворачивайся!

Чарльз Томсон тряхнул его за рукав, и Рынтеу не спеша пошел в ярангу. Он вынес связку алыков и, поднося их к носу Чарли, сказал:

— Только алыки — дрянь! Надо бы их починить!

— Давай какие есть! — прорычал мистер Томсон.

Посвистывая, Рынтеу пошел по стойбищу собирать своих не очень ретивых псов. Не спеша он вернулся к яранге в окружении собачек, которые почему-то решили, что хозяин вздумал их покормить. Но бывает, что и собаки ошибаются. Откуда им знать, что думает Чарли?

Медленно, очень медленно Рынтеу стал надевать на них алыки, приговаривая:

— Ну, где догнать на таких евражках? Все равно, что дикого оленя ловить хромому старику!

Вожаком Рынтеу пристегнул собаку со сбитой ногой и не понимающую команды.

Чарльз Томсон сел на нарту и поехал, рассчитывая перехватить беглецов в следующем стойбище. Он кричал на собак, бросал в них остол, но они лишь жалобно скулили, все время оглядывались, не прибавляя шагу, и вскоре совсем стали.

Чарльз Томсон, понурив голову, сидел на нарте.

«Год дэм санвабич! Бесполезно гнаться», — подумал он и повернул собак обратно.

И едва он подал команду, как они, задрав хвосты, навострив уши, пустились вскачь.

Собаки вбежали в стойбище. Мистер Томсон бросил упряжку около первой по пути яранги и, усталый от гнева, направился в пушную факторию.

— Гуд дэй, мистер Томсон! — весело встретил его Саймонс.

— Гуд дэй, мистер Саймонс. Только у меня совсем не такой уж добрый день, — устало сказал мистер Томсон.

— Неприятности какие-нибудь, мистер Томсон?

— Скажите вы мне, мистер Саймонс: что сделалось с этими дикарями? Разве мог я об этом думать? Ведь этот самый Рынтеу, вся жизнь которого десятки лет зависела от меня и который был лучше всякой послушной собаки, теперь ведет себя так возмутительно! Я с большим трудом заставил его дать мне упряжку. И, вы знаете, мистер Саймонс, этот грязный, неблагодарный дикарь собрал мне в нарту таких одров, что на них и за снегом для воды не поедешь! А ведь всего год тому назад достаточно было мне сказать одно слово, одно слово, мистер Саймонс, как мигом была бы готова упряжка из самых лучших псов всего стойбища. Я ничего не понимаю во всем этом, — стоя посредине комнаты и с сокрушением разводя руками, сказал Чарльз Томсон.

— В чем дело, мистер Томсон?

Мистер Саймонс сочувственно вздохнул, покачал головой, когда Томсон подробно рассказал о бегстве дочери с Яраком.

— Что ж делать, мистер Томсон! Но, несмотря ни на что, я бы на вашем месте, при всем вашем горе, все же радовался бы этим осложнениям: они ускорят ваш выезд из этой не совсем цветущей страны. Неужели вам хочется, чтобы ваш труп был выброшен в эти камни на растерзание зверям, как вы рассказывали мне о местных обычаях? Неужели под конец вашей жизни, имея столько долларов, вам не хочется прожить остатки своих дней в цивилизованной стране? Вы полжизни не пили настоящего свежего молока. Это страшно, мистер Томсон! Вас беспокоит дочь? Но, по-видимому, она тоже дикая. Вы извините меня, мистер Томсон, я с вами говорю откровенно, и мне вас искренне жаль!

— Пожалуйста, пожалуйста! Вы хороший человек, мистер Саймонс. Никто со мной так тепло еще не говорил… Мистер Саймонс, может быть вы возьмете меня с собой в Канаду. Ведь я один остался.

— С огромным удовольствием, мистер Томсон! Мы с вами хорошо заживем!

И они долго молчали, будто задумавшись о совместной жизни в Канаде.

— Но я возвращаюсь к начатому разговору, мистер Томсон: вас беспокоит дочь? Дорогой мой мистер Томсон, она родилась здесь. И Америка и Канада ей будут столь же противны, как и мне вот эта страна холода. Она погибнет там от тоски по этим диким камням, по грязным ярангам, по моржовому мясу, по этому страшному вою пурги.

— Да, да! Это вы говорите все совершенно правильно, мистер Саймонс. Вы хорошо поняли ее натуру.

— Мистер Томсон, лучшей жизни, чем здесь, она в Америке не найдет, пусть она живет с Яраком. Я уверен, что она будет счастлива по-своему, — сказал мистер Саймонс.

— Я увезу отсюда мальчика Бэна… И постараюсь все же вернуть Мэри. Мне кажется, она еще может привыкнуть к жизни в. Канаде. Как вы думаете, мистер Саймонс?

— Очень возможно, очень возможно, — неохотно ответил он.

— Но что же мне делать с пушниной? У меня более полутора тысяч хвостов. С собой в Америку их не разрешают взять. А ехать продавать в Петропавловск-на-Камчатке я не хочу. Всю эту пушнину мистер Лось хотел забрать здесь, но, к счастью, у него не оказалось денег.

— Мистер Томсон, мне хочется по-дружески дать вам совет.

— Какой, мистер Саймонс? — насторожился Чарльз Томсон.

— Строго говоря, это даже не совет, а самый простейший урок географии. Номе на Аляске отсюда ближе, чем соседнее чукотское стойбище. Это во-первых. А во-вторых, Берингов пролив не так уж широк, мистер Томсон! — и мистер Саймонс многозначительно улыбнулся. — Если бы мне понадобилось, я и на доске переправился бы через него. А вам стоит дать байдарным охотникам пачку табаку «Кентукки», — и вы будете в Америке со всем своим хозяйством. Подождите меня на Аляске или во Фриско, а там мы сядем на комфортабельный пароход — и в Канаду!

— А дом? Я хотел еще продать кому-нибудь свой дом и склад.

— Мистер Томсон! Кому он нужен, ваш этот старый дом, сделанный из ящиков?.. Кроме того, если вы начнете искать покупателя, вы поставите себя под подозрение. Мистер Лось сразу насторожится и будет вас караулить, поселившись у меня в фактории. Бросьте вы это. Живите так, словно собираетесь здесь жить еще многие годы. Я на вашем месте даже обратился бы с ходатайством к мистеру Лосю, чтобы он вам разрешил остаться здесь и дожить в кругу семьи последние годы своей жизни. А там, в один не очень прекрасный день, вы погрузитесь на байдару — и гуд бай!

— Вы совершенно правы, мистер Саймонс! Я так и сделаю.

Глава шестнадцатая

Долгая северная зима кончилась. Сугробы стали рыхлыми, влажными. Они будто проваливались в землю, становясь с каждым днем все меньше и меньше. Почти исчезла грань между днем и ночью. Светлые длинные дни бежали быстрей.

Между ревкомовцами неожиданно возник спор. Они потеряли один день. Как это случилось, никто из них не мог установить. У Лося было 20 апреля, у Жукова — 21 апреля.

Каждый из них горячо отстаивал свое число, приводя в доказательство даты всевозможных документов. От этих дат день за днем перечислялись разные события, вспоминались пункты следования за время их длительной поездки, и, все же число не сходилось. Во всем уезде ни один советский подданный не мог разрешить их спор.

— А все-таки не прав ты, Никита Сергеевич! Вот увидишь, первомайский праздник ты встретишь на один день раньше.

Лось усмехнулся:

— О чем мы, собственно говоря, спорим, Андрей? Ну, раньше так раньше. Подумаешь, какое значение имеет это для нас! Да если мы на целую неделю ошибемся, никто знать не будет. Тем более, что день идет с востока, как ты говоришь.

— Как хочешь, Никита Сергеевич, но я остаюсь при своем числе. Ты, вероятно, сбился, когда мы пурговали. Я аккуратно веду дневник.

— Ну, очень хорошо. Беда какая! Сначала отпразднуем по-моему, а потом — по-твоему. Из одного праздника сделаем два.

В ревком пришли ученики Жукова. Они разделись, оставшись в одних ситцевых рубашках, скроенных самим Лосем. Ученики сели за стол и старательно начали выводить буквы, короткие фразы. Самой трудной оказалась буква «д»: вместо слова «дом» с языка срывалось «том», вместо «дальше» — «тальше».

Долго и охотно занимались ребята. Из-за ситцевой занавески показался улыбающийся Лось, держа в руке домино.

— Ну, хлопцы, сыграем, что ли?

— Сыграем, сыграем, Лось! — хором прокричали ученики.

Все дети, как и взрослые, не называли уполномоченного ревкома по имени и отчеству: это было длинно и непонятно и потому еще, что сами они не имели ни фамилии, ни отчества.

Лось, взмахнул рукой, готовился последней костяшкой закончить игру. В этот момент один карапуз тихо пододвинул свою косточку и с неподдельным весельем вскрикнул:

— Подожди, Лось! Я кончаю!

Шум и смех слышались в ревкоме.

— Проиграл, Лось! Проиграл, Лось! — кричали дети, хлопая в ладоши.

А Лось хмурился, будто и в самом деле был огорчен проигрышем.

Ребята знали, что больше одной партии его не заставишь сыграть, проворно влезли в меховые кухлянки и убежали.

Один из них, уже в дверях, сказал:

— Лось! К ночи старик Умкатаген умрет! — мальчик провел пальцем по своей вытянутой шее.

— Постой, постой! Что такое ты говоришь?

— К ночи старика Умкатагена душить будут! Все уже готово, — спокойно разъяснял мальчик.

Лось усадил его за стол и тихо, почти топотом, спросил:

— Как душить? Зачем?

Мальчик огляделся по сторонам, видимо, соображая: можно ли ему заниматься такими разговорами? Но, не найдя в этом ничего предосудительного, продолжал:

— Очень больной старик… Нога у него испортилась. Шаманы лечили, лечили — отказались. Эрмен — сын Умкатагена обессобачился: то в жертву принесет духам, то шаману отдаст… Две собаки осталось. Всех собак извел, а болезнь не выходит. Наверно, очень злой дух вселился в его ногу, и вот Умкатаген уходит к верхним людям. Нынче ночью. Все люди рады. И Эрмен очень рад.

— Беги сейчас к Эрмену и скажи: Лось запрещает душить старика! Понял? Нельзя душить людей. Беги, я скоро сам приду к Эрмену, — взволнованно сказал Лось и, сбросив туфли, взял торбаза.

Мальчик убежал.

— Никита Сергеевич, что ты думаешь делать с этим стариком? — спросил Андрей.

— Как что? Не разрешу душить — вот и все! — сердито сказал Лось.

— Подожди, Никита Сергеевич, до ночи еще много времени. Давай лучше обсудим.

— Что обсудим? Обсуждать нечего, все очень ясно!

— Нет, Никита Сергеевич, административно этого не предотвратишь. Нет! Они с тобой согласятся, но, как только ты уйдешь, немедленно задушат. Ведь старик дал уже «слово». Отказаться от него, по их обычаям, недостойно человека.

— Что же, ты предлагаешь душить старика? Говори ясно! — рявкнул Лось, натягивая торбаза.

— Я не предлагаю. Но я думаю, что тебе не следует говорить: «Я запрещаю душить».

— Чорт возьми! Разве это не одно и то же? Что ж ты хочешь, сделать меня соучастником убийства? Ничего себе, договорился хлопец!

— Не хочешь ты, Никита Сергеевич, сгоряча понять меня. Мне кажется, что за один год такую крепость не сломать!.. А как тут поступить, я и сам не знаю.

— А я знаю! Мы зачем сюда приехали? Мы что: представители советской власти или кто? — горячился Лось, не попадая ногой в торбаз. — Мы ученики Ленина.

— А у Ленина я читал, что быт, пережитки суеверия — самая страшная вещь! Борьба с ними должна быть кропотливая, систематическая, построенная на большой силе убедительности. Условия здешней жизни породили этот ужасный быт.

— Ну, хватит! Ты мне не читай лекций! — крикнул Лось, взмахнул рукой, как отсек, и молча заходил по комнате.

В ревком вбежал Эрмен.

— Лось, — взволнованно заговорил он, — старика надо душить. Старик сам велел задушить его. Я не могу отказать ему в его последней просьбе. Будет большая беда.

— Никакой беды не будет. Живых людей не душат. Твой отец Умкатаген — не враг тебе, — сказал Лось.

— Нет, не враг. Врага я и не стал бы душить. Я люблю Умкатагена и хочу сделать для него доброе: выполнить его последнюю просьбу. Еще ни один человек из нашего народа не брал своего слова обратно. А ты, Лось, хочешь сделать из моего отца дурного человека, самого последнего человека.

— Вот, чорт возьми, задача мне! — со вздохом, тихо сказал Лось.

Тут вмешался Андрей:

— Ты знаешь, Эрмен, закон у нас новый запрещает душить человека. Если бы не этот закон, мы и разговаривать не стали бы с тобой.

— Старика надо душить. Очень плохо, если не задушить старика, — упорно твердил Эрмен.

Лось, закусив бороду, стоял у окна, погрузившись в раздумье. Вдруг он энергично повернулся, подошел к Эрмену и строго сказал:

— Я не разрешаю душить Умкатагена! Если я узнаю, что старик задушен, ты будешь наказан за это. Я отправлю тебя с Чукотской земли, как только придет сюда пароход. И когда ты будешь умирать на чужой стороне, никто из твоих сородичей не услышит перед смертью твоего голоса.

Лось говорил возбужденно и гневно.

Эрмен молча и внимательно слушал русского начальника. И когда Лось замолчал, Эрмен сказал:

— Лось, ты первый из таньгов, которого наш народ называет настоящим человеком. На исходе только одна зима, как ты пришел на нашу землю, а торговля стала совсем иной. Наши люди теперь пьют чай с сахаром. Безружейные обзавелись ружьями, бескапканные — капканами. Везде народ говорит: «Бородатый полюбил наших песцов и сделал их многотоварными». Народ говорит, что ты все равно как хороший шаман, добрый шаман, который помогает нам жить. Такой слух идет по берегу. А теперь ты стал говорить непонятное для моих ушей Не испортили ли тебя дурные шаманы? Ты стал совсем другим!

Зачем ты велишь отказать Умкатагену в последней просьбе? Умкатаген — хороший старик.

Эрмен был тоже очень возбужден, но говорил тихо, почти шопотом. На его лице выступил пот. Он говорил отрывисто, с остановками, словно следил: понимает ли русский все то, что говорит он, Эрмен.

Лось подошел к нему и, уже сдерживаясь, старался говорить так же тихо:

— Эрмен, давай сядем вот здесь на скамейку, поближе друг к другу.

Эрмен с испугом присел.

— Слушай, что я тебе буду говорить. Хорошенько слушай. Умкатаген — не очень старый человек. Я знаю его. Прошлую осень он еще управлял байдаркой на китовом промысле. Придет пароход, и русский доктор вылечит ногу Умкатагена. Я правильно тебе говорю. Я прикажу торгующим людям привезти такие машины для байдарок, которые будут их двигать без весел. Они будут плавать быстро, как шкуна. И вот я хочу, чтобы глаза Умкатагена увидели эту новую жизнь. Я правильно говорю! Ты сам сказал, что жизнь немного уже и сейчас изменилась. Ты понимаешь, что я говорю тебе?

— Да, я понимаю, — сказал Эрмен.

— На Большой земле есть мудрый человек. Ленин зовут его, — вставил Андрей. — Это он указал дорогу к новой жизни. Старый закон, закон Чарли-Красного Носа, Алитета, выбросили, уничтожили. Сделали закон новый, который помогает людям жить.

— Вот этот новый закон и запрещает убивать стариков, — начал опять Лось. — За ними надо ухаживать, хорошо присматривать, облегчать им жизнь. Иди, Эрмен, домой и скажи старику, что Лось не хочет, чтобы старик Умкатаген умирал. Скажи ему, что мне с ним еще нужно говорить…

Эрмен тяжело вздохнул и сказал:

— Не знаю!

Он взял шапку и пошел домой.

Ревкомовцы молчали. Лось ходил по комнате, изредка заглядывая в окно.

— Ну, как, Андрей? Убедили или нет?

— Нет. Ты думаешь, этот процесс ликвидации пережитков — легкий процесс? Ты думаешь, взял да и перевел их прямо в социалистическое общество? — Андрей встал и возбужденно закончил: — Нет, Никита Сергеевич, для этого надо еще поработать здесь. Да как! С большим тактом.

— Молод ты учить меня! — крикнул Лось. — Это я все без тебя знаю. Жизнь надо знать не только по книжкам… Я люблю брать быка за рога!

— Задушит, — услышал он за спиной голос Жукова.

— Тогда сейчас же одевайся и идем в ярангу! — решительно и резко повернувшись, сказал Лось. — Я не уйду оттуда до тех пор, пока не добьюсь своего.

При входе в ярангу стоял парень. Загородив собой дверь, он сказал шопотом:

— Сюда нельзя. Завтра можно.

Лось с силой отстранил парня и, согнувшись, нырнул в полог.

— Стой! — закричал он во весь голос. — Что вы делаете?

Он вырвал конец ремня из рук Эрмена и, ползая на коленях по шкурам, стал снимать петлю с шеи старика Умкатагена.

— Скажи, Андрей, — ты лучше меня говоришь, — что злой дух не будет обвинять ни старика, ни Эрмена, ни других. Пусть свой гнев он переносит на меня: я помешал задушить старика.

Андрей переводил, люди со страхом молча переглядывались. Даже шаман с испуга забился в угол, злобно посматривая на русских. Никто не решался открыть рот. Вдруг старик Умкатаген, лежавший на шкурах, сам приподнялся и сказал глухим голосом:

— Зачем ты пришел сюда? Или кто позвал тебя? Уйди отсюда, потерявший разум человек.

Лось добродушно улыбнулся и вынул из кармана трубку и табак.

— Подожди, старик! Надо же покурить! — сказал он.

Старик недоуменно смотрел на него, видимо, не зная, что сказать на такую неразумную речь бородатого русского начальника.

— Давай закурим, старик! — протягивая табак, предложил Лось.

Старик молча повернулся к Лосю спиной.

— Давай, Умкатаген, покурим! Я тебе дарю свою трубку, — и Лось вложил ее в руку старика.

На лице старика показалась болезненная улыбка.

— Как ребенок этот русский начальник, — сказал он, подставляя трубку для табака.

Лось положил ему в трубку табак и поднес спичку.

Молча закурили.

— Теперь как быть? — обратился к шаману старик Умкатаген.

И от сильных переживаний и страха перед злым духом старик тихо заплакал. Он курил, и слезы текли по его печальному лицу.

Было так много необычного во всем этом, что даже шаман растерялся. Наконец он прошипел из своего дальнего угла:

— Скорей сменить надо имя старику, чтобы Келе не узнал его, запутать след.

— Какое же имя мне взять? — раздумывал вслух Умкатаген.

— Возьми, старик, русское имя, — сказал Андрей. — Тогда Келе совсем собьется со следа.

— Да, да, это правда! Келе не будет искать русского, — ухватился шаман за предложение Андрея.

— Как зовут того русского, который придумал новый закон жизни? — спросил Эрмен, обращаясь к Лосю.

— Ленин! Ильич!..

— Пусть старик возьмет себе это имя, — сказал Эрмен.

Медлить с выбором имени было нельзя. Старика тут же назвали Ильичей.

— Ну как, взял имя? — спросил шаман.

— Взял, взял! — торопливо и радостно ответил старик.

В пологе началось испытание.

— Умкатаген! — крикнул Эрмен.

— Умкатаген! — раздался голос шамана.

Но старик молчал.

— Ильич! — опять крикнул Эрмен.

— Вой! — поспешно отозвался бывший Умкатаген.

— Умкатаген! Ильич! Умкатаген! Ильич! — послышались окрики со всех сторон.

И каждый раз при упоминании имени Умкатаген в пологе воцарялось гробовое молчание, но как только кто-нибудь произносил имя Ильич, старик вздрагивал и спешил отозваться.

— Ну, Ильич, давай закурим! — весело сказал Лось.

Так Умкатаген исчез из яранги. В ней жил теперь совсем другой человек — Ильич.

Глава семнадцатая

Лось проснулся рано. Андрея в кровати уже не было.

«Опять убежал на охоту. Ничего, пусть поохотится», — подумал Лось, как отец, желающий доставить удовольствие сыну.

Он по-настоящему любил Андрея. Не всегда бывает с людьми, чтобы они, оказавшись длительное время вдвоем в тесной и маленькой каморке, изучив достоинства и недостатки друг друга, рассказав неоднократно один другому свои биографии, сохранили дружбу. Лось и Андрей были настоящими друзьями.

Лось затопил камбуз, разогрел консервы, напился чаю и принялся за работу. Он сел за свой письменный стол и вдруг почувствовал боль в ногах. Осмотрев ноги, он заметил, что они немного опухли.

«Не цынга ли вселилась в мои ноги?» — подумал он по-чукотски.

Подойдя к зеркальцу, он тщательно осмотрел десны: они тоже немного припухли.

— Чепуха! — сказал Лось и сел за стол.

Последние дни он мало выходил из ревкома: писал годовой отчет в губревком. Он исписал целую кипу бумаги. Нужно было коснуться всего, обо всем рассказать и, главное, все обосновать. Работа увлекла Лося.

«Чорт возьми, кто бы мог подумать, что из меня выйдет такой писатель!» — с усмешкой подумал он, разглядывая исписанные листы.

Жуков не возвратился с охоты и к вечеру.

«Как бы не оторвало лед. Будет тогда плавать по океану», — встревожился Лось и вышел посмотреть море.

Стоял полный штиль. Ледовые поля простирались так далеко, что глаз не охватывал их. Море было безопасно. Заметив старика Комо, Лось направился к нему.

Комо сидел на китовом позвонке и покуривал длинную медную трубочку. Это был древний старик. За всю свою долгую жизнь он никогда не болел, но глубокая старость лишила его возможности далеко отлучаться от своей яранги. Лось хорошо его знал и никогда не проходил мимо, не перебросившись какой-нибудь краткой фразой.

— Ну, как жизнь, Комо? — спросил он.

— Хорошо. Все наши охотники там, — показал Комо длинной трубкой в море. — Теперь охота хорошая. Тюлени есть, лахтаки попадаются. Твой юноша тоже там.

— А не опасно так далеко уходить во льды?

— Нет, сейчас не опасно, — старик посмотрел на чистое небо и добавил: — Пять дней не будет ветра.

— Ну, хорошо, Комо. Пойду работать, — успокоенно сказал Лось.

«Какая может быть работа в избе?» — подумал Комо, но все же сказал:

— Иди, иди!

Лось сел за стол и стал составлять план проведения первомайского праздника.

«Речь я напишу, выучу ее и махну по-чукотски…»

Он долго писал тезисы этой речи, они никак не получались. «Кажется, простое дело. Первомайскую речь спросонок я сказал бы перед целой дивизией, а здесь не знаю, с чего и начать…»

Он вышел из-за стола и заходил по комнате.

«Маевка, — думал он, — не знают ведь они, что такое маевка… А борьба с самодержавием? Они знают только одну борьбу: выходят два человека, снимают с себя рубашки и начинают бороться. Как же сказать? Вот задача!»

До глубокой ночи просидел Лось. Много речей он побросал в камбуз и, глядя, как сгорают они, превращаясь в пепел, думал: «Вот и сказать так можно. Наболтаешь, наболтаешь, а следа и не будет — один пепел», — и, дергая себя за бороду, снова склонялся над столом.

Перед сном он вышел на берег, посмотрел еще раз льды.

Море было спокойно…

Ночью сильный стук в дверь разбудил Лося. Он вскочил и побежал к двери. Приоткрыв дверь, он увидел высокого мужчину, а за ним женщину с очень встревоженными лицами.

— Русскэ начальник, помогай теперь. Скоро, скоро помогай! — сказал мужчина.

— А вы откуда?

— Мы — Ярак и Мэри.

— А-а! Ярак! — Лось обхватив их обоих, повел к скамейке. — Садитесь, садитесь! Сейчас будем чай пить. С примусом умеешь обращаться?

— Умею! — ответил Ярак.

— Давай настраивай примус, а я сейчас приду.

Мэри молча следила за Лосем, ее внимание приковали к себе сильные руки русского бородатого начальника.

Когда они сели за стол и стали пить чай, вбежал Андрей.

— Э, да тут свадьба! А я бежал, думал, что-нибудь серьезное случилось… Здорово, Ярак! Здравствуй, Мэри! Четыре тюленя убил! — гордо сказал Андрей.

— Какомэй! — удивился Ярак и стал подробно рассказывать о себе и Мэри.

— Очень я хочу жениться. И Мэри хочет жениться, — сказал Ярак.

Лось достал толстую книгу и серьезно спросил:

— Жениться, значит, вздумали? Добре, добре! Без женитьбы человеку нельзя! Ну, что ж! Хорошо. Сейчас вас запишу. Сколько тебе лет, Ярак?

— Не знаю.

— Ну как же ты не знаешь?

— Мы не считаем. Когда маленьким я пришел к Чарли, Мэри была моложе меня года на три.

— А Мэри сколько лет?

Мэри, прячась за Ярака, сказала:

— Чарли говорил, этим летом мне будет двадцать один год.

— Значит, Яраку теперь двадцать четыре. Так оно и есть. По лицу видно.

Ярак и Мэри пристально всматривались, как русский начальник что-то искал в большой женитьбенной книге.

Лось крупным, размашистым почерком написал:

«СПРАВКА

Дана гражданину Яраку и гражданке Марии Чарльзовне Томсон в том, что они зарегистрированы в браке Управлением уполномоченного Камчатского губревкома, что и удостоверяется.

Уполномоченный Камчатского губревкома по Чукотскому уезду

Лось.

Секретарь

Жуков».

Лось прочитал бумагу вслух при величайшем внимании новобрачных.

Ярак встал и сказал:

— Надо вычеркнуть из этой бумаги Чарли. Зачем он тут?

Ярак увидел, как Лось вынул из ящика красный камень, зажег его спичкой. Из камня потекла густая кровь, словно из раненого тюленя. Он накапал этой крови на справку, плюнул на печать и гулко стукнул ею, сильно прижав бумагу к столу.

Ярак и Мэри с замиранием сердца следили за каждым движением бородатого, который привез такой хороший новый закон.

Лось вручил справку Яраку.

— Поздравляю вас, — сказал он и пожал им обоим руки. — Молодец, Ярак! Революционер ты! Переведи ему, Андрей!

— Попробуй переведи слово «революционер», это не так просто, — ответил тот.

— Не горюй, Андрюша, переведем! Все поймут это слово! Поймут!

Ярак взял женитьбенную бумагу и спрятал ее за пазуху.

Куда же теперь, Ярак? — спросил Лось.

— В горы, к оленным чукчам. Рультына велела жить у ее брата Гаймелькота. Потом опять на берег, когда умрет Чарли, — весело сказал Ярак, подмигнув Мэри.

Глава восемнадцатая

Слух о бегстве Ярака и Мэри облетел все стойбища побережья. Люди только и говорили об этом. В каждой яранге радовались за Мэри и в то же время боялись за нее. Чарли-Красный Нос может рассердиться. Но ведь он теперь не очень сильный товарами человек. Совсем слабый!

Все знали, что Мэри не давали мужа, и все женщины побережья со вздохом говорили об ее тяжелой участи. Но удивительней всего то, что бородатый начальник не на стороне Чарли-Красного Носа, а на стороне Мэри. Оказалось, что он понимает и в женском деле!

Слух этот дошел и до стойбища Энмакай. Тыгрена особенно переживала необычную новость. Но ей не с кем было поговорить об этом. Наргинаут, с тех пор как уехали американцы, стала плохо относиться к Тыгрене. Тыгрена чувствовала себя одинокой. Единственная радость — ребенок: «Вот он, вот он!» И она щупала свой большой живот. Все-таки она становится настоящей женщиной.

Пользуясь отсутствием Алитета, она решила сходить в ярангу старика Вааля. Встретившись с Алек, Тыгрена радостно сказала:

— Я слышу, как он живет у меня здесь, в животе!

Все: и старик Вааль, и Алек, и в особенности Ваамчо — порадовались за Тыгрену.

— Алек! Люди говорят, что бородатый начальник сказал Мэри: человеку без женитьбы нельзя жить… Бумагу женитьбенную сделали им с огнем и кровью. А ведь чужой человек он… и белый…

Старик вынул изо рта трубку и сказал:

— Да, он понимает. У него оленьи глаза. Вааль сразу узнает хороших людей. Зверя по повадкам узнаю, о чем он думает, и человека вижу по глазам, какой он есть. Многие таньги бывают у нас, а что хочет наше сердце, понять не могут. Бородатый понимает! — Старик потянул трубку, подумал и продолжал: — А все-таки и он ошибся. Один раз ошибся. Не надо было ему останавливаться в нашей яранге. Я так и думал, что Алитет заберет капканы обратно. Где теперь возьмем капканы? Человек без капканов — все равно, что нарта без собак. Руками за хвост песца не поймаешь…

— Вааль, вчера Алитет ругался: слух дошел, будто новый американ капканы в долг дает. Бородатый ему велел давать.

— Кто принес этот слух? — спросил Ваамчо.

— Не знаю, — ответила Тыгрена. — И капканы уже дают. Алитет хорошо узнал. Поэтому сердился и ругался.

— Мне тоже говорил русский начальник, но тогда я думал: может быть, неправду говорит, а выходит — правда, — обрадовался Ваамчо.

— Тебе, Ваамчо, надо поскорей поехать к новому американу и узнать самому, — сказал Вааль. — Ты теперь начальник здесь. И людям надо рассказать новости.

— Правильно, Ваамчо. Надо тебе съездить самому. Алитет прячет эту новость. Он дома проговорился, когда был сердит. Он очень не любит бородатого и боится его. Бородатый громко разговаривал, когда приходил к нам. Не велел ему больше торговать… Теперь Алитет ускакал к Чарли, наверное, жаловаться, — сказала Тыгрена.

— Пусть жалуется. Чарли-Красный Нос теперь слабый. Его, как собаку на цепочку, привязали, — заметил Ваамчо.

— Пожалуй, Алитет захочет поехать к Гаймелькоту. Собак отнять у Ярака. Это он подарил Чарли-Красному Носу упряжку. Может быть, и Мэри заберет?

— У Ярака женитьбенная бумага есть, — сказал Ваамчо.

— Слух идет, что тавро на ней сломалось во время сна: под головой лежала бумага. Остался маленький красный кусочек. Ярак заделал бумагу в дерево и носит ее за пазухой. Но теперь, пожалуй, она испортилась, если сломалось тавро? А зачем она, женитьбенная бумага? — спросила Тыгрена.

Старик Вааль поднялся и ответил вопросом:

— Зачем в стаде находится пастух? Оленей охранять от волков. Может, женитьбенная бумага, как пастух, сторожит молодых? Кто может знать все тонкости нового закона?

— Понять трудно, а все-таки интересно, — сказала Тыгрена.

— Тыгрена, где теперь Айе? — спросил Ваамчо.

— По слухам, он далеко откочевал, за хребты. К лету, говорят, к берегу будут кочевать. Женился, наверное, он.

— А ты, Ваамчо, обязательно поезжай к новому американу. Эти капканьи новости надо поискать. Случится, что останемся без капканов, — сказал опять старик. Он чиркнул спичку, раскурил трубку и продолжал: — Много новостей стало ходить по берегу. Может, случится неладное? Сон я видел: заяц пожирал волка. Слабый заяц, а пожрал.

В стойбище Лорен происходили свои события.

Мистер Томсон возненавидел всех и в особенности Рультыну. Однажды он хотел было ударить ее, но из опасения нажить еще больше неприятностей воздержался. Он никого не пускал к себе в комнату и сам готовил пищу. Из дома стал выходить, когда люди ложились спать. Томсон перестал бывать даже у мистера Саймонса.

«Мистер Саймонс хочет, чтобы я бросил Мэри здесь, — думал Томсон. — Он хочет, чтобы Чарльз Томсон взял с собой в Канаду одни банковские бумаги, без наследников. О, Чарльз Томсон все это отлично раскусил! Он хорошо понимает, в чем тут дело! Он понимает, что эта лиса Саймонс себе на уме».

И вскоре без всяких видимых причин мистер Томсон перестал встречаться с мистером Саймонсом.

Охотники перестали сообщать новости Чарли-Красному Носу, и он был в полном неведении, что творилось вокруг него. Он даже не знал, где теперь находятся Мэри и Ярак. Когда же он видел в окно, как мистер Саймонс проветривал пушнину, Чарльз Томсон не находил себе места. Заложив руки за спину, он кружил по комнате. Весь распорядок его культурной жизни нарушился совершенно. Он даже не зачеркивал числа в рукописном календаре, перестал читать газеты, журналы.

Теперь уже без всякого расписания мистер Томсон ложился в постель и мучительно долго лежал с открытыми глазами.

«Скорей бы приходило лето… Скорей бы ушли льды, и тогда ни одной минуты я не останусь здесь. А дети? В них течет норвежская кровь. Смесь с этой… дикарской… Нет, нет! Мальчик Бэн — совсем европеец. Это мой настоящий сын. И Мэри… А Берта? Одно имя — и больше ничего. Бэн неграмотный! В двенадцать лет неграмотный Бэн! Разве в цивилизованной стране у состоятельного отца возможно это?.. А здесь он беспечно бегает по ярангам, вместе с людишками жрет, и с удовольствием, это ужасное мясо. Как я не видел этого раньше?»

Мистер Томсон вскочил с кровати и нервно заходил по комнате.

В окно он увидел Алитета, стоявшего с мальчишками около нарты. Мистер Томсон выбежал на улицу.

— Сколько времени я поджидаю тебя! — обрадованно воскликнул он.

— Тундру объезжал. Долги собирал.

Они вошли в комнату.

— Худое время пришло, Алитет, — садясь в качалку, сказал Чарли.

— Ой, худое, Чарли. Уши не хотят слушать о русском начальнике. Глаза не хотят смотреть на него.

Направляясь к тебе, хотел объехать его. Только пришлось завезти ему песцов. Штраф какой-то, — и Алитет вытащил квитанцию.

— О, сто песцов! — мистер Томсон вскочил и выругался. — Это же грабеж. Разбойник! Вор крадет, когда хозяина нет дома, а он забрал песцов из твоих рук! У меня тоже забрал сорок три песца!

— У меня сердце выскакивало наружу, когда мои глаза смотрели, как другой русский заталкивал песцов в свой мешок. Зачем такой начальник появился на берегу? Без него было хорошо, большие дела начались!

— Еще какие новости ты слышал? — нетерпеливо спрашивал Томсон.

— Не велел торговать со шкунами. Если буду торговать, заберет у меня все… и собак заберет.

— А сейчас сколько собрал ты хвостов?

— Ой, много! Все спрятаны. Буду опять ждать Брауна. Он хорошо вел торг со мной. Еще на бумагу торговал, — и Алитет вытащил «обязательство Тэки-Черного Жука».

Мистер Томсон протер свои очки и стал читать.

— Что? Или плохая бумага? — следя за выражением лица Чарли, тревожно спросил Алитет.

— Подожди, подожди. Я еще почитаю. Что-то я плохо вижу, — ответил Чарли, соображая, что ему сказать; протирая очки и будто прочитав опять, он сказал: — Это очень хорошо, Алитет! Ты стал настоящим торгующим человеком. Это бумага — все равно что товары. Ты всегда по ней получишь. Я ведь тоже так делаю. Но я забыл тебе сказать, что мистер Браун в это лето не придет. У него поломалась шкуна. Чинить надо долго.

— Ай-я-яй! — покачивая головой, сказал Алитет. — Браун сам боялся, шкуна у него была очень легкая для шторма. Я положил в нее все моржовые бивни и китовый ус, которые записаны в бумаге, и все-таки, наверное, было мало.

— Конечно, мало!

Мистер Томсон умышленно лгал Алитету, чтобы не посеять в его голове недоверия ко всем без исключения белым людям. Мистер Томсон сам задумал напоследок крупно обмануть Алитета.

— Кому же теперь я продам пушнину? Много ее у меня. Новому американу не буду продавать. Он заодно с бородатым русским.

— Правильно, Алитет! Придется в это лето самим везти пушнину в Америку. На твоем вельботе можно хорошо доехать.

— Да, мой вельбот хороший, крепкий.

— Ты отвезешь меня до американского берега, у меня ведь тоже скопилось полторы тысячи хвостов. Зимой, когда в Америке бывают высокие цены, я продам свою и твою пушнину и потом вместе с мистером Брауном приедем к тебе. Это мой торговый друг. К Энмакай на шкуне мы подходить не будем, а пройдем немного дальше ущелья, чтобы лишние глаза не смотрели. Понимаешь?

— Правильно, — шопотом сказал Алитет. — Не надо показываться Ваамчо. Он совсем стал плохим человеком, опять в дружбе с русским.

— А на твою пушнину, Алитет, я сделаю тебе такую же бумагу, как и мистер Браун.

— Хорошо, Чарли! Очень хорошо!

— Рынтеу остерегайся, Алитет. Его тоже начальником поставили здесь. Ха, ха! Начальник! Он не нажил бы яранги, если бы я не помогал ему. Русский начальник портит людей. Боюсь я, Алитет, что русский начальник помешает нам увезти пушнину.

— Убить его! — таинственно прошипел Алитет. — И склад нового американа сжечь. Тогда опять с тобой будем вести торг. Убить его надо. Он и девушку твою помог увезти. Живут теперь в стойбище Гаймелькота.

— Они живут у Гаймелькота? — переспросил Чарли.

— Да, у него.

— У брата Рультыны?

— Да, да.

Мистер Томсон закурил и прошелся по комнате.

— Чарли, вот если бы русского заманить в горы, там я бы убил его, — оглядываясь на дверь, шопотом сказал Алитет.

— Хочешь, я тебе устрою встречу с ним в горах?

— Ай, как хочу! Но как ты это сделаешь?

— Подожди, я сейчас вернусь.

Мистер Томсон насыпал около двери мусора и позвал Рультыну.

— Что же ты, сводница, спровадила Мэри к Гаймелькоту и думаешь, что эту грязь у порога я должен вычищать? Убери сейчас же! — крикнул он.

Намеренно не прикрыв дверь, он вернулся в комнату. Рультына с лопаточкой подошла к двери и услышала, как Чарли громко говорил:

— Алитет, поезжай сейчас же к Гаймелькоту, забери Мэри и моих собак.

Чарли подошел к двери, плотно закрыл ее и, наклонясь к Алитету, тихо добавил:

— Она услышит и разнесет эту весть быстро. Наверное, дадут знать русскому начальнику. Вот, может быть, ты с ним и встретишься в горах.

Глаза у Алитета загорелись, забегали:

— Ай, Чарли, какая у тебя большая голова! Американская голова! — воскликнул Алитет, сверкая глазами.

Глава девятнадцатая

Стояло тихое утро. Ни крика, ни писка, ни шороха. Ничто не нарушало безмолвия тундры. Воздух струился в долинах и ущельях гор. Порою казалось, что воздушные потоки ощутимы и льются так же плавно, как воды огромных рек в тихую погоду. И над всей великой тундрой повисло необъятное, без единого облачка, глубокое синее небо.

Из норы выбежал проворный и шустрый песец. Он уже не был таким белоснежным, как в разгар зимы. Весеннее солнце подпалило его, и песцовая шубка стала чуть-чуть желтеть. Песец беспокойно и торопливо огляделся по сторонам и тут же скрылся в свое подземелье. Это была самка.

Вскоре из норы один за другим вылезли восемь щенков. Они были еще совсем глупыми и, сгрудившись, толпились около норы. «Мамаша» мордой расшвыряла их в разные стороны и убежала на промысел. Молодые песцы робко, но с любопытством оглядывались по сторонам. Они впервые осматривали мир, греясь в ласкающих лучах утреннего солнца. Оно светило мягко и будто умывало их своими длинными лучами. Щенки разыгрались. Но вдруг над ними закружилась, тяжело махая крыльями, полярная большеглазая сова. Молодые песцы в одно мгновение скрылись в свое подземное жилище.

Забившись в нору, щенки нетерпеливо поджидали заботливую «мамашу». Она обязательно принесет им что-нибудь: мышей, или куропатку, или кусок оленьего мяса — остатки волчьей пищи, или мясо нерпы, подброшенное охотником.

Самка гнала мышь на своих еще не умудренных опытом детенышей, и они, вздернув черные носики, нервно подняв лапки, вдруг бросались на мышь, вонзая в нее острые коготки. Так молодые песцы постигали жизнь. Окрепнув, они разбегались в просторы тундры, оставляя на снегу цепочки своих следов.

Из яранги, тоже будто из темной норы, вышел старик Вааль и замигал, глядя на подымающееся из-за моря солнце. Вааль потуже затянул поясок и не спеша пошел в тундру искать песцовые норы. Все надо заранее разузнать, чтобы с толком разбросать приманки и еще до начала охоты приучить песцов к определенным местам.

Старик шел, а впереди качалась его голубая тень, Вааль думал: теперь ружье стоит два песца, а чаю можно купить за одного песца на целый год. Как же не позаботиться о том, чтобы охота была удачной?

Старик Вааль залез на холмик, поднял руку, и длинная дрожащая тень ушла далеко в тундру и легла на блестевшем снегу до самого края земли.

Он поводил рукой из стороны в сторону, любуясь тенью. Она образовала такой угол, что за целый день его не обскачешь на собаках. Вааль долго ходил в тундре, примечая места К вечеру он устал и, встретив гранитный валун, нагревшийся от солнца, сел на него и задремал.

Старик ушел с утра и в этот день не вернулся.

Лишь на третий день старика Вааля нашли мертвым, с вырванным ухом. Щека была содрана, и виднелись остатки зубов. Когти бурого медведя оставили на лице старика страшный след. Вааль, скрючившись, лежал под тушей медведя. Одна рука старика почти по локоть была засунута в пасть зверя, другая крепко обняла его мохнатую шею. Видимо, медведь напал на спящего старика, но Вааль ценой своей жизни победил хозяина тундры.

Не часто умирают люди так, как умер старик Вааль. Во всех ярангах только и говорили, что об этой печальной новости. Умер знаток моря, хороший советчик, умер в схватке с бурым медведем, как настоящий охотник.

Ваамчо сильно горевал по отцу. После похорон отца Ваамчо совсем не выходил из яранги. Обычай запрещал и охотиться тридцать дней. Алек ушла на речку за пресным льдом, и Ваамчо, печальный, один со своими думами, сидел в пологе и курил трубку. Мать свалилась с обрыва, отца задрал медведь. Нехорошо, когда просторно в яранге. Скучно. Скорей бы дети заводились. Надо, чтобы шумно было в яранге.

На улице в толпе охотников стоял Туматуге. Он возбужденно рассказывал последнюю новость, которую только что узнал от шамана Корауге.

— Ваамчо стал присидатель, — говорил Туматуге. — Зачем такое прозвище нашим людям? Корауге сказал: потому и погиб старик Вааль. Ну, какой Ваамчо начальник? У него нет даже полной упряжки собак. Семь собак вместо двенадцати! Духи невзлюбили такого начальника-присидателя! Потому беда и настигла.

Охотники с трепетом слушали Туматуге. О, Туматуге всегда первым узнает разные новости! Никто так часто не бывает в пологах Алитета, как Туматуге.

— Да и зачем на берегу начальники? — спрашивал Туматуге. — Никогда их не было. Люди жили и рождались без начальников. Их выдумал бородатый русский. А зачем? Никто не знает. Наверное, бородатый захотел развести на берегу свое племя начальников-присидателей? Так говорит Корауге. А Корауге знает жизнь! — Корауге сказал, — продолжал Туматуге, — что медведь учуял присидателя и пришел так близко к берегу. Этого никогда еще не было. Бурый медведь — житель гор. Зачем бы ему приходить сюда?

«А, пожалуй, правда, — думали охотники, — не задирал же медведь старика Вааля, когда Ваамчо не был присидатель?»

И людям все стало сразу понятно. Они лишь удивлялись тому, как правильно все это разгадал шаман Корауге. Самим бы и не догадаться! Новое слово «присидатель» носилось по побережью, как птичье перо, подгоняемое бурей.

Охотники долго говорили о последней новости, которую принес Туматуге. Эта новость проникла и в ярангу председателя родового совета Ваамчо. Ее принесла взволнованная Алек. Она положила лед в кадку и со страхом рассказала Ваамчо о том, как Корауге узнал о замыслах медведя. Будто медведь должен еще притти и задрать ее, Алек, если Ваамчо останется начальником.

То, что рассказала Алек, еще больше омрачило Ваамчо. И председатель родового совета стал думать так же, как думали все люди стойбища Энмакай.

Из засаленного ящичка Ваамчо вытащил бумажку, которую оставил ему Лось. В бумажке было сказано, что товарищ Ваамчо — председатель Энмакайского родового совета. Ваамчо не умел «разговаривать» с бумажкой, но об этом разговаривал с ней сам русский начальник. Тогда все это было забавно, даже вызывало улыбку, а теперь вот к чему привела эта забава: не стало отца.

Ваамчо долго вертел в руках бумажку, смотрел на нее и все думал, думал.

Алек присела рядом с ним. Одним движением плеч она опустила меховую одежду, прижалась к спине Ваамчо и, взяв руку мужа в свою, тихо проговорила:

— Ваамчо, люди велят сходить тебе к Корауге… Я знаю, ты не любишь его. Но все равно надо итти… Люди не станут говорить зря. Человек, живущий в моем животе, сильно хочет, чтобы ты сходил к Корауге. Он не хочет, чтобы еще приходила беда в нашу ярангу.

Ваамчо взглянул на жену. Глубокая печаль была на его лице. Он положил руку на ее живот, погладил его и сказал:

— Скажи ему, этому человеку, живущему в тебе, что я пойду сейчас к Корауге.

Ваамчо накинул кухлянку, свернул бумажку, опустил ее за пазуху и вышел.

Сияющим, довольным взглядом проводила его Алек.

Склонив голову, Ваамчо молча влез в полог шамана, как провинившийся подросток. Корауге сидел один, скоблил голову когтистыми пальцами и ловил насекомых.

Не дождавшись обычного приветствия, Ваамчо поднял глаза на шамана и сказал:

— Корауге, теперь и я знаю, почему погиб мой отец. Вот она, бумажка-присидатель.

— Дай-ка ее сюда! Ее надо разглядеть как следует! — недовольно прохрипел Корауге.

Шаман сощурил глаза, трясущимися руками разгладил бумажку на своей голой коленке и пристально стал рассматривать ее на свет жирника.

— Ишь какая! Из руки вырывается! — глухо сказал он.

Корауге вцепился ногтями в бумажку и долго смотрел на нее, затаив дыхание.

Ваамчо не сводил с него глаз.

— Придвинься ко мне! — поманил его Корауге. — Смотри сам… На ней виднеются горы!.. Видишь? А вот с краю выглядывает медвежья голова…

Ваамчо взглянул, и чувство великого страха овладело им. Внизу, там, где стояла печать, действительно будто выглядывала медвежья голова, виднелись и очертания гор.

— Перестань быть присидателем! А бумажку надо сжечь на костре, на таньгинском костре. Наскобли стружек из таньгинских дощечек, полей их таньгинским светильным жиром и… спали ее! Берегись, чтобы ее зловонный дым не пошел на яранги. Пусть соберутся все люди стойбища. Пусть смотрят, как она будет корчиться и шипеть, беспомощная и бессильная против духов. Не сделаешь так, придет Он и задерет Алек, когда Алек будет собирать съедобные корешки растений. На, забери ее.

И шаман Корауге с отвращением бросил бумажку на пол.

Ваамчо поймал ее и вылез из полога. В сенках он встретился с Тыгреной. Он неловко улыбнулся ей и тут же испугался ее взгляда. Тыгрена поддерживала руками свой большой живот и смотрела на Ваамчо немигающими глазами. Она махнула рукой в сторону двери и тихо сказала:

— Ступай! Какой ты, Ваамчо, глупый тюлень!

Ваамчо прибежал домой и торопливо рассказал жене о разговоре с Корауге.

Алек выслушала его, трепеща от страха.

— Скорей сожги ее, Ваамчо! Скорей! Я боюсь!

— Алек, а может, обманывает Корауге? Он недобрый шаман. Он злой и коварный.

— Нет, Ваамчо, не обманывает. Зачем ты говоришь такие слова? Вот тебе дощечки от ящика. Скорей наскобли стружек, а я пойду сказать людям, чтобы собирались к костру.

Вскоре люди пошли на, окраину стойбища. На снежном холмике, где когда-то Ваамчо зарезал свою любимую собаку Чегыт, он разложил стружки. Люди полукругом обступили костер и с затаенным дыханием следили за шаманом. Корауге вынул из-за пазухи бутылку с керосином, побрызгал на стружки и сказал:

— Поднеси спичку!

Ваамчо поджег костер, который вспыхнул так быстро, что ему пришлось отскочить.

— Скорей бросай, — торопил шаман.

Ваамчо бросил бумажку в огонь. Она в один миг сгорела, не оставив следа.

Костер быстро потух.

— Насыпь сюда снега, чтобы ветер сровнял и уничтожил следы этого опоганенного места.

А когда Ваамчо шел домой, он думал: «Тот же запах, что и на приманках, которые лежали у Трех Холмов. Этот запах таньгинского светильного жира нельзя забыть… Но что такое? Все женщины пришли к костру, и только одной Тыгрены не было. Что бы это могло значить? Почему сердито смотрела Тыгрена, встретившись в сенках? Трудно догадаться, о чем думает Тыгрена».

В тот момент, когда люди шли к костру, Тыгрена почувствовала приближение родов и быстро залезла в свой особый полог.

Женщина должна рожать одна, и никто не должен присутствовать при этом. Даже заглянуть к роженице никому не разрешалось. Нельзя было зажечь и светильник. Ведь коварства злых духов неизмеримы. Нужно скрыть то место, где будет рождаться человек. Но духи, они пронырливы. Вон уже поднялся сильный ветер. Сухие моржовые шкуры на крыше яранги зазвенели.

В темном пологе Тыгрена расположилась на заранее приготовленных оленьих шкурах. Страшные боли разрывали ее, но она знала, что теперь ей нельзя ни кричать, ни стонать. Злые духи не должны знать, что здесь рождается человек. Разве она не хочет стать матерью? Она старалась заглушать невыносимые боли думами о том, что вот сейчас появится новый человек, который вырастет и будет или настоящим охотником, или настоящей женщиной.

Беспредельная радость боролась с ощущением мучительной боли. Сквозь слезы она то улыбалась, то чутко, настороженно и боязливо прислушивалась к ветру. Иногда она переставала дышать из опасения обнаружить себя. Ветер гудит, и злой дух, наверное, находится где-то поблизости.

С волнением и тревогой в душе она ждала: не закричит ли новый человек? Тыгрена знала от других женщин, что роды бывают трудные, и тогда помогают роженице, выдавливая ребенка доской. Но в таких случаях злой дух быстро узнает место, где рождается человек, и ребенок погибает.

Нет, Тыгрена не подаст голоса, даже если будет родить три дня. Она лучше молча умрет.

Вдруг ей невыносимо захотелось кричать. Она до крови укусила свою руку, чтобы перенести боль в другое место. И всякий раз, как только она начинала терять сознание, Тыгрена, собирая силы, принималась кусать себя.

Ей стало жарко. Захотелось пить. Губы стали сухими. Но она теперь была нечистой женщиной и не могла пользоваться общей посудой, а свою не успела поставить.

Около полога столпились женщины. На их лицах было беспокойство, и каждая из них молча прислушивалась, не закричит ли ребенок, не позовет ли Тыгрена на помощь. В такой сильный ветер можно и не услышать слабый голос уставшей женщины. Но в пологе стояла мертвая тишина.

Ночью Тыгрена, наконец, услышала голос маленького человека. Это прибавило ей сил, и Тыгрена сама приняла ребенка. Она перевязала волосом из своей косы пуповину, перегрызла ее, присыпала пеплом жженой бересты и, обессиленная, улыбающаяся, радостная упала на шкуры.

Новый человек кричал.

Тыгрена с усилием приподнялась и, в темноте всматриваясь и обнюхивая ребенка, шопотом проговорила:

— Кричи, кричи! Не будь таким тихим, как твой отец Ваамчо.

Женщины, услышав крик ребенка, переглянулись. Одна из них полезла к Тыгрене. Женщина зажгла светильник, взяла ребенка и вынесла его из полога. Ребенка быстро обтерли снегом и вернули к теплому телу матери.

— Еще прибавился один охотник в нашем стойбище, — сказала женщина.

К стойбищу подкатил Алитет. Он был мрачен и, не отвечая на расспросы людей, молча направился к своей яранге. Едва он вошел в сенки, как услышал громкий плач. Алитет остановился, прислушался и спросил:

— Кто это?

— Сын родился, Алитет, — ответила женщина.

Алитет, сбросив с себя кухлянку, торопливо направился в полог жены. Тыгрена дремала.

Алитет нагнулся над ребенком и долго рассматривал его. Наконец он оторвал ребенка от матери и посмотрел ему в глаза.

Тыгрена приподнялась, молча схватила ребенка и прижала к груди.

— Я думал, у него будут светлые, американские глаза, а они обыкновенные! — недовольно проговорил Алитет.

Глава двадцатая

Чудовищные слухи ползли по всему побережью, от одного стойбища к другому. Так наползает тяжелый туман, постепенно скрывая от солнца одну за другой яранги, расположенные на берегу моря.

Новый закон жизни, привезенный издалека русским бородатым начальником, быстро превратился в дух болезни, несчастья, напасти. Слухи росли и, как ручьи рек в половодье, сливались в общий поток.

Вскоре после того, как Ваамчо сжег на костре свою бумагу, в ревком прискакали почти все председатели родовых советов. Взволнованные, они толпой вошли к Лосю.

Лось был очень удивлен неожиданным появлением своих председателей.

— Что случилось, товарищи? — не без волнения спросил он.

Из толпы выступил пожилой охотник, снял шапку и вытер ею свое вспотевшее лицо.

— Начальник! Возьми обратно эту бумагу, которую ты оставил в моей яранге. Она отняла у меня сон. Моя жена после того сильно захворала. Я боюсь оставаться начальником-присидателем. Возьми ее обратно. Пусть начальником будет наш шаман Аяк. Ему можно. Он сам отгонит злых духов, если случится беда. Он будет хорошим начальником, — сказал председатель родового совета и положил свою бумагу на стол.

— Ну, а другие зачем приехали? — спросил Лось.

— Тоже привезли бумажки, — послышались голоса.

— Хорошо! Кладите их на стол! Но знайте, что шаманов в председатели я назначать не буду. Так и передайте им.

Все председатели один за другим выложили на стол свои удостоверения. И только один, председатель Лоренского родового совета, старик Рынтеу, стоял неподвижно и с недоумением посматривал на всех.

— А ты, Рынтеу, почему не кладешь на стол свою бумагу?

— Моя бумага осталась дома, в коробочке из-под чая, — ответил старик.

— Почему же ты не захватил ее с собой?

— Я приехал по другому делу.

— Ага-а! Хорошо! — обрадовался Лось и молча вытащил трубку. Не торопясь, при всеобщем молчании, набил ее табаком, закурил и обратился к старику: — Придется подождать тебе, Рынтеу, пока закончим разговор с людьми.

— Можно подождать, — ответил старик.

Председатели, одетые в меховые темно-коричневые кухлянки, стояли, плотно прижавшись друг к другу. На их темных, обветренных лицах горели от возбуждения глаза. Все они смотрели то на Лося, то на старика Рынтеу. Никто из них не решался даже закурить.

— Товарищи! — обратился к ним Лось. — Теперь послушайте меня. Я знаю, почему вы приехали сюда. Новости не обходят мимо и наше селение. Вы думаете, мне самому не жаль старика Вааля? Очень жаль. Это был мой большой друг. Это был человек с большим понятием. Хороший старик. Человек с настоящим сердцем.

Председатели насторожились.

Лось потянул трубку и продолжал:

— Но я хочу всех вас спросить об одном: до того, как появились в ваших ярангах вот эти бумажки, у вас кто-нибудь умирал?

Толпа молчала.

— Ну, говорите! Почему вы молчите?

— Люди каждый год умирают на побережье, — послышался голос из толпы.

— Унесенные на льдах охотники погибали?

— Каждый год случается.

— Медведи никогда раньше не задирали людей?

Охотники молчали.

Тогда, медленно раздвигая толпу, к столу прошел старик Рынтеу.

— Я буду говорить, — начал он. — Я постарше всех вас. Я раньше всех вас увидел солнце. Когда Чарли торговал, все вы останавливались у меня в заезжей яранге. Нет другой яранги на побережье, которая бы слышала столько новостей, сколько моя. Я помню все новости. Каждый год бурые медведи задирают то одного, то другого пастуха. Прошлое лето пастуха Чангу, когда он спал в тундре, кто задрал? Не ты ли, Котьхыргын, привез эту новость в мою ярангу? Я слышал ее вот этими ушами, — старик подергал себя за уши и продолжал: — Вы что? Вы неразумные тюлени? Зачем вы многое стали забывать? Это плохо! Надо помнить! — и старик пошел на свое место.

Лось, расправив бороду, встал и заговорил:

— Товарищи! Кто-то вас обманывает. Выходит, людей задирали медведи и до этих вот бумажек. Я думаю, что вас обманывают нехорошие люди. Плохие люди. Те люди, которые не хотят хорошей торговли. Может быть, они опять сами хотят торговать по-старому, как Чарли-Красный Нос, как Алитет? Как вы думаете? Но я торговать им не дам.

Люди долго молчали. И, наконец, Котьхыргын подошел к столу, взял бумажку и сказал:

— Я забираю бумажку обратно.

— Подожди, подожди, Котьхыргын! Может быть, ты не свою берешь, надо посмотреть!

— И я возьму… И я… И я… — послышались голоса.

Лось отыскивал удостоверения и вновь вручал их своим председателям.

— Локе, где Локе? Вот его бумажка осталась.

— Локе ушел. Он не хочет брать, — сообщил кто-то.

Лось долго разговаривал с председателями. Лишь к вечеру они разъехались по своим стойбищам.

Вечером вернулся с охоты Жуков, и Лось рассказал ему о происшествии.

— Трудно, Никита Сергеевич, вдвоем нам охватить все побережье, — задумчиво сказал Андрей.

— Учителей, Андрей, надо, инструкторов. Свои фактории. Американцы нам в этом не помощники. Разъяснять народу надо все. С шаманами повести борьбу.

— Все это так, Никита Сергеевич, но этого недостаточно. На одной разъяснительной работе далеко не уедешь. Я думаю, что сначала охотникам нужно дать больше для глаз, чем для ума.

— Глупости говоришь. И то и другое нужно.

— Ты дослушай до конца. Вот, скажем, завезти бы сюда с десяток вельботов и раздать их кое-где с толком. Производственная сторона — самое великое дело, Никита Сергеевич.

— Да мы же писали, Андрей, об этом в начале зимы. Надо помнить, как говорит старик Рынтеу. Может быть, только не обосновали как следует? Давай-ка посмотрим по исходящим, что мы там написали.

Они нашли «вельботную» копию, и Лось внимательно прочел ее.

— Ну, конечно, это совсем не то! Надо по-другому обосновывать такие дела. Надо прямо сказать здесь: моторные вельботы — основа реконструкции здешнего отсталого зверобойного хозяйства. Доставай из ящика пакет номер девяносто три, сейчас мы это переделаем. — Лось усмехнулся и добавил: — Единственное удобство нашего Наркомпочтеля: всегда под руками почта. Натворишь что-нибудь в донесениях, а к концу года схватишься за затылок, возьмешь да и переделаешь. Пусть в губревкоме удивляются, как быстро мы разобрались здесь во всей жизни охотников.

— Да, Никита Сергеевич, к нам не относится поговорка: слово не воробей… Что-нибудь не так нацарапаем, пакет за хвост и в переделку, — смеясь, сказал Андрей и высыпал на пол всю «почту», уже «отправленную» в разное время. Ползая, он нашел пакет № 93.

— Открой осторожно, чтобы можно было туда же запечатать новый текст.

В дверях показался старик Рынтеу.

— Куда же ты скрылся, Рынтеу? Я уже хотел тебя искать. Какое у тебя было дело? — спросил Лось.

— Плохое. Очень плохое. Рультына приходила ко мне с дурной новостью. Чарли послал Алитета к Гаймелькоту забрать Мэри и отнять собак у Ярака.

Лось переглянулся с Андреем.

— Худое дело, — продолжал Рынтеу. — У Рультыны, пожалуй, разум помутится…

— Да, дело неважное, — сказал Лось. — Что же нужно, Рынтеу? Как ты думаешь?

— Не знаю, — уклончиво ответил старик. — Наверное, ты знаешь сам.

— Надо ехать вслед за Алитетом, — сказал Лось.

Старик одобрительно закивал головой.

— Никита Сергеевич, без проводника в горы не поедешь, — вмешался в разговор Андрей. — Обязательно заблудишься.

— Я хорошо знаю, куда ехать. Раньше Чарли посылал меня в горы за шкурками. Я покажу дорогу, — сказал Рынтеу.

— Очень хорошо. Поедем, Андрей, дорезывать крылья Алитету. Я ему там покажу! Сколько дней ехать, Рынтеу?

— Теперь пришло полуночное солнце. В четыре дня доедем.

— Не совсем близко. Но ехать надо. Кстати, посмотрим, как люди живут в горах. Решено! — сказал Лось. — Вешай, Андрей, замок на ревком.

Глава двадцать первая

Жарко светило майское солнце. Было уже совсем тепло, хотя кругом лежал рыхлый, тяжелый снег. Чернели только склоны гор, на которых снег не держался даже зимой: сдували ветры.

Лось стоял в долине и смотрел на горы, уходящие вдаль.

«Что в этих горах есть? — думал Лось. — Может быть, платина, золото или железо? Никто не знает!» — и, обратившись к Андрею, Лось сказал, показывая на компас:

— Слышал, Андрей, что сказал старик Рынтеу? Он говорит, что эта машинка в горах непослушна. Неправильно дорогу показывает. Я спросил его: в этой стороне море? Он смеется и говорит: «Ты не смотри на машинку, смотри на солнце, тогда будешь знать, в какой стороне море».

— Да, конечно, Никита Сергеевич, что-то лежит в этих горах, и поэтому компас врет. Вот каким-нибудь рентгеном просветить бы их и посмотреть, что в них!

Собаки растянулись на снегу и, пригреваемые солнцем, дремали. Ехать можно было лишь ночью, когда холодные лучи низкого солнца и легкий заморозок делали дорогу твердой. Рынтеу ушел поискать дров, чтобы вскипятить воду.

Тяжело взмахивая крыльями, поворачивая в стороны головы, в одиночку летят полярные совы — предвестники набега песцов. Появились совы — значит пойдут мыши, за мышами — песцы.

Стада оленей уходят ближе к морскому берегу, где ветер и воздушные потоки в летнее время отгоняют гнус, приносящий страдания животным. Летом в горах не удержать стадо: разбежится. Бегут звери, обжираясь мышами. И даже олень, заметив мышь, тряхнет головой и стремглав понесется за ней. Он бьет мышь копытом и тут же пожирает ее. Зайчишки стадами в сотни голов скачут по долинам рек и щиплют кору и листья ивняка. По каменистым склонам несутся горные бараны. Здесь все кочует, все в движении в этой просторной, широкой тундре. И только горы неподвижно стоят, словно прислушиваясь к жизни тундры.

К нартам подходит старик Рынтеу. У него две горсти ивовых прутьев. Его намерение вскипятить этими «дровами» чайник смешит Лося. Но Рынтеу, не торопясь, отрезает маленькие кусочки ивняка, расщепляет их и искусно разводит костер. Он следит за огнем и лишь поддерживает язычки пламени. Лишнего Рынтеу не положит.

— Ишь ты, какая изобретательность! — удивляется Лось. — Вот учись, Андрей, пригодится!

— После чая спать будем, — говорит Рынтеу. — Туман ползет, скоро будет здесь. Я не умею искать дорогу в туман. Это Алитету все равно. Он едет и в туман, как при солнце, привык он.

На третий день пути показались остовы построек кочевников. Собаки неудержимо понеслись к жилью. Даже они соскучились по жилому месту.

Кругом — ни души. Пустынно и мертво. И только аккуратна сложенное разное имущество свидетельствовало о том, что совсем недавно здесь был человек.

— Это что? Брошено? — спросил Лось.

— Нет, сложено. Зимой пойдут обратно, все возьмут, — объяснил Рынтеу.

— А сейчас где же народ?

— Ушли кочевники. Недавно ушли, — Рынтеу внимательно рассматривал следы оленьих нарт и оленью шерсть, валявшуюся на снегу.

— Смотри, Никита Сергеевич, старик читает великую книгу тундры. Сейчас он нам все выложит, как хиромант.

— В полдень укочевали, — уверенно сказал старик.

— Почему ты думаешь?

— От солнца оленья шерсть не успела еще углубиться в снег. Вот полуденный след копыт. Вечером и утром след другой. Алитет здесь.

Рынтеу взял Андрея за руку и отвел в сторону. Лось шел следом за ними.

— Смотри, след кочевой нарты, а этот — береговой, нарта Алитета.

— А может быть, это нарта Ярака?

— Нет, — твердо сказал старик. — Когда Ярак уехал, на железных подполозках не ездили. Это след железный, Алитета. Видишь, какой гладкий.

Старик пошел искать след Ярака, и скоро послышался его крик:

— Вот он! Нашел!

След не подбитой железом нарты менее блестящий, и поверхность чуть-чуть вогнута и шероховата.

— Скажи на милость! Как все просто! — воскликнул изумленный Лось.

— Рынтеу, а далеко ли ушли кочевники? — спросил Андрей.

— Нет, близко. За один день далеко не уйдут. Теперь по следу мы быстро их настигнем. Тяжелый обоз прошел. Только хорошо держите собак. Увидят оленей — безумными станут. Сила у них прибавляется.

Возьмите еще мой остол. Я буду тормозить ногами, пятками.

Собаки беспокойно бежали по оленьему следу. Лось с Андреем мчались впереди, за ними — старик Рынтеу. Но вдруг собаки остановились, задрали морды, нервно подергивая носами, и без всякой команды понеслись вскачь. На склоне гор показались олени. Огромное стадо! Собаки озверели.

— Поть, поть! Поть, поть! — кричал охрипшим голосом Лось, направляя упряжку в сторону.

Вдвоем с Андреем они бороздили тормозами снег, но нарта все мчалась, приближаясь к стаду. Собаки дрожали, высунув языки, безумные глаза их сверкали.

— Поть, поть! Поть, поть! — кричал старик Рынтеу.

Стыдно каюру, если он не управится с собаками и они загрызут оленя. Засмеют кочевники!

Рынтеу перекинул ногу через нарту и, усевшись верхом, запустил обе ноги в снег, сдерживая собак. Но пятки скользили по снегу, и старик не мог остановить упряжку.

Пастух следил за приближающимися нартами и вдруг, сильно размахивая руками, побежал наперерез скачущим нартам. С ходу он бросился в нарту, ухватился одной рукой за шею Андрея, другой вырвал из его рук остол, глубоко запустил его в снег и осадил упряжку.

Мимо проскочила нарта Рынтеу. Он безуспешно бороздил снег ногами. Ему стало совсем стыдно. На бегу он соскочил с нарты и, перевернув ее, навалился на полозья. Упряжка остановилась. Псы заскулили.

— Айе! Откуда ты взялся? — спросил удивленный Андрей.

— Два оленя у Эчавто отбились! Послал меня искать. Пять дней ищу! Иду вот посмотреть в стадо Гаймелькота. Смотрю, нарты скачут. Гляжу, собаки бегут на стадо. Сразу я узнал, кто едет. Думаю, — наверное, таньги едут, нарты не могут остановить. Вот и побежал помогать.

Айе, разговаривая с Андреем, как с давнишним приятелем, пристально смотрел на бородатого русского начальника, слух о котором проник и к горным людям.

— Какие новости, Айе, в горах? — спросил Лось.

Айе грустно улыбнулся.

— В горах какие новости! Только олени здесь. Олени родятся, они гибнут. Все олени и олени. Новости на берегу. Там веселая жизнь, а здесь мы живем, как волки. Только и знаем, что бегаем. Думаю уходить от кочевых людей. Ай, как мне хочется на берег!

— Почему же, Айе, ты хочешь уходить? — спросил Андрей.

— Скучно мне здесь. Бегать надоело. Мой хозяин Эчавто сказал, что у меня сильные ноги. Меня только и посылает искать оленей. Вот всю зиму и бегаю. А уйти боюсь. Мой хозяин, когда был еще молодой, стал начальником. Его отцу русские прислали бумагу. Когда умер отец, бумагу взял Эчавто. Только не знает, что сказано в бумаге. И нож начальнический у него есть. Я видел этот нож. Такой узкий, длинный, называется котик[42]. Оленей колет им. А бумагу дал мне и велел, если встречусь когда-нибудь с русским, разузнать, что в ней. — Айе вытащил из-за пазухи что-то завернутое в тряпки, осторожно развернул и, подавая Андрею грязную бумажку, сказал: — Вот она. Все время таскаю ее, собирался итти на берег.

— Никита Сергеевич, да это царская присяга на подданство!

— Неужели? Ну-ка, давай читай!

И Андрей начал:

— «Я обещаюсь Создателю Богу, что я Великому, Настоящему доброму Царю всей России Александру Николаевичу, его Царской Власти Наследнику Николаю Александровичу хочу верным, послушным, добрым, со всем подданным быть, со всем семейством, за границу не буду ходить, с неприятелями Его Царской Власти не буду дружен; все, что высокой Его Царской Власти Ему принадлежит, по моему уму, как я силен предостерегать, защищать и жизни щадить не буду; хочу помогать во всем Его Царской Власти. Узнаю вредное что, худое что, Царю донесу, не допущу; тайну, какую дадут, хранить буду. Хочу сам верно исполнять, как мне Бог поможет. Цалую Евангелие, Крест моего Создателя. Аминь».

— Вот тебе и аминь! — сказал Лось. — Смотри пожалуйста, какой великий князь с кортиком нашелся… Да где? В горах!

— Последний оплот царской власти, — смеясь, сказал Андрей и, обращаясь к Айе, спросил: — Можно у тебя забрать эту бумагу?

— Боюсь только, Эчавто обратно попросит, — ответил Айе.

— Скажешь ему, что бумага эта теперь недействительна: царя уже давно нет.

— Ну ладно, ты сам знаешь, — согласился Айе.

Стадо оленей перегнали уже на другой склон, и Айе вместе с Андреем поехали в стойбище Гаймелькота. Лось пересел к старику. Собаки побежали спокойно.

Глава двадцать вторая

С приездом Алитета в стойбище Гаймелькота все пошло вверх дном. Алитет нарушил тихую, мирную жизнь людей этого стойбища. Никто не знал, зачем приехал Алитет в горы перед самым разливом рек. Сначала думали, что он приехал за песцовыми шкурками, но Алитет и не спрашивал о них. Все насторожились. Особенно встревожился Ярак. Он перестал отлучаться из стойбища и всюду следовал по пятам Алитета. Ярак стал сильным, и если бы пришлось схватиться с Алитетом, неизвестно, кто бы оказался победителем.

Третий день живет здесь Алитет, не говорит, зачем приехал, и только ест и ест оленье мясо, будто набирается силы. Когда люди укладывались спать, Ярак бродил по стойбищу и немного на ходу дремал. Мэри он послал в долину Заячьи Тропы будто за тальником и не велел ей возвращаться до тех пор, пока не уедет Алитет.

Старик Гаймелькот хорошо знал, почему его племянница Мэри убежала с Яраком и почему они живут здесь. Присутствие Алитета — непрошенного гостя — тяготило старика. Но он держал себя с достоинством настоящего оленевода и не выказывал никакого любопытства. Лишь к концу третьего дня Алитет сам сказал Гаймелькоту о цели своего приезда.

— Мэри надо спросить! Она же не важенка, разговаривать умеет. Захочет сама, пусть поедет, — сказал Гаймелькот.

— Она сама не захочет. Чарли велел привезти ее.

Гаймелькот усмехнулся и серьезно проговорил:

— Это оленя легко поймать и увести, куда хочешь. Бессловесная скотина — олень. А Мэри… Не знаю… Рога не выросли у нее. Не на что набросить аркан.

— И Рультына и Чарли велели привезти ее, — сказал Алитет.

Старик помолчал, прищурился, сморщил нос и ответил:

— Ты думаешь, Гаймелькот — совсем маленький ребенок? Нет, я прожил долгую жизнь и знаю, о чем думает моя сестра Рультына. А ты давно ли таньгом стал, что перестал знать, нужен девушке муж или не нужен? Ну-ка, уведи быков из стада и попробуй удержать важенок! Иди лучше ложись спать. Потом еще поговоришь с Яраком. Муж он ей.

И, когда Алитет спал, Гаймелькот позвал Ярака.

— Из стойбища не уходи! — сказал он. — Начнет с тобой разговор Алитет о Мэри, дай мне знать. Ты молодой и не сумеешь разговаривать с этим волком.

— Я зарежу его! — в бешенстве сказал Ярак.

— Ножом может слабый человек убить сильного. Нож подальше спрячь. Ложись спать. Без сна человек слабым становится.

— Гаймелькот, я не буду спать, — сказал Ярак.

— Если проснется Алитет, тебя сразу разбудят. Я приставил женщину следить за ним.

По склону горы неслись собачьи упряжки. Затаив дыхание, Ярак зорко следил за береговыми нартами. Он испугался, думая, что это едет Чарли. Но вдруг он вскрикнул:

— Айе везет русских!

Ярак бросился бежать им навстречу.

Нарты остановились.

— Какомэй, Лось! — радостно закричал Ярак.

— Здравствуй, здравствуй, Ярак! — подавая ему руку, сказал Лось. — Вот и я в гости приехал к тебе.

— И Андрей, и Рынтеу, и Айе здесь! Какомэй! — улыбаясь, восторгался Ярак.

— Вон сам хозяин идет, мой дядя, — показал Ярак на приближавшегося Гаймелькота.

Гаймелькот еще издали внимательно присматривался к необычным гостям. Он шел неторопливо и торжественно. Умное лицо и проникновенные глаза старика привлекли внимание Лося. Подняв руку, Лось сказал:

— Здравствуй, Гаймелькот!

Старик сдержанно улыбнулся и спросил:

— Ты знаешь Гаймелькота?

— По слухам знаю, — ответил Лось.

— Женщины! Начните варить самого жирного оленя! Кажется, достойные гости прибыли! — крикнул Гаймелькот.

Все направились к костру, над которым висел огромный медный котел. Навстречу попался маленький ребенок в меховой одежде. Он неуклюже передвигался и напоминал бурого медвежонка. Все лицо его было в грязи и оленьей крови. Черные глаза были неподвижны, и ребенок казался заводной игрушкой.

Лось схватил его за руки и, тряся в воздухе, спросил по-русски:

— Ну, как дела, тундровик?

Ребенок дико закричал.

— Вот тебе на!.. С тобой по-хорошему, а ты орать! Получай кусок сахару и иди своей дорогой! — шутливо сказал Лось.

— Не понимает ничего. Мал еще. В первый раз видит таньга, — как бы извиняясь за непристойное поведение мальчика, сказал Гаймелькот.

— Ярак, не вижу Мэри! Где она? — спросил Лось.

— Она ушла в долину реки собирать тальник для костров. Давно ушла, — и шопотом Ярак добавил: — Боится Алитета. Думает, увезет обратно к Чарли.

— Пусть попробует!

Гаймелькот удивленно взглянул на Лося, потом приблизился и одобрительно похлопал его по широкой спине. Это означало, что Гаймелькот считает его настоящим человеком.

Стойбище в горах представляло собой временную стоянку. Здесь не было даже яранг, и только кое-где стояли меховые пологи прямо под открытым небом. Отсутствие жилищ в ясный, теплый весенний день не вызывало удивления. Но и зимой, даже в пургу, люди в теплых жилищах только спали. Вставая, они ломали свой полог, и женщины выбивали из шкур наледь, образовавшуюся за ночь. Все люди всех возрастов, независимо от погоды, жили на улице. Человек не замерзнет, если он не спит, а ходит.

В разных местах стойбища Гаймелькота стояло множество грузовых нарт. Эти нарты на толстых полозьях, довольно грубой работы, служили для перевозки имущества и жилища. Здесь были и ездовые нарты, казавшиеся игрушечными, очень тонкой работы… Такую нарточку можно легко взять одной рукой подмышку и нести, не чувствуя тяжести.

— Айе, что это там висит на колу? — спросил Андрей.

— Ребенок висит, грудной ребенок. Хочешь посмотреть?

Вместе с Лосем они направились к «висячему» ребенку. На колу, забитом в снег, в меховом мешке висит в вертикальном положении маленький человек. Из мехового мешка выглядывают его птичьи глазки, и кажется, что это птенец в гнезде. Легкий ветерок чуть-чуть шевелит его, солнце обогревает, и он преотлично чувствует себя.

— Он сам еще не умеет ходить, — пояснил Айе.

Над пылающим костром в котле доваривалось мясо.

Женщины следили за варевом. Нужно вытащить мясо до того, как закипит вода. Старик приказал сварить мясо по-настоящему, чтобы оно имело хороший вид. Нежное, розовое оленье мясо, умело сваренное, не отягощает желудка. Такого мяса можно съесть очень много. В тундре даже устраивают состязание в еде.

Есть такие едуны, что за один присест съедают почти целого оленя. Затем покатаются на животе и готовы бегать в стаде два-три дня, совершенно ничем не питаясь.

Женщины острыми палками вытаскивали из котла мясо и складывали в большое плоское корыто. От мяса шел запах, возбуждающий аппетит. Наклонившись над грудой мяса, Гаймелькот, как большой знаток, перебрасывал куски с одного места на другое. Лучшие куски он пододвигал Лосю и Андрею. Величина кусков сначала испугала ревкомовцев, но, к своему удивлению, они съели все без остатка.

Другие гости давно уже покончили с оленем и теперь старательно соскабливали мясо с костей.

— Хорошее мясо, Гаймелькот! Добрый олень был, — выговорил Лось.

— У Гаймелькота каждый гость найдет добрый кусок мяса. Еще никто не уезжал голодным от Гаймелькота. Женщины, начните варить другого оленя, — сказал старик.

Алитет проснулся и услышал голоса русских. Он усмехнулся и продолжал лежать, напряженно прислушиваясь к шуму голосов. Наконец он встал и направился к костру.

— Здравствуй, русскэ начальник! — вкрадчиво сказал Алитет. — У Гаймелькота большой праздник. Много гостей наехало!

И, скрестив ноги, Алитет сел.

— Ты зачем приехал сюда? — спросил Лось.

— У каждого человека есть дело. Даже звери за чем-нибудь бегают в тундре… Чарли послал меня. Собак взять у Ярака… Чарли продал их мне.

— Ты их купил? — строго спросил Лось.

Алитет замялся, но подтвердил.

— А Мэри тоже купил? — спросил Андрей, вставая вдруг с места.

Алитет ухмыльнулся.

Люди насторожились. Они никогда не видели Алитета таким слабым. Как будто Алитет из волка превратился в зайца.

— Чарли сказал мне: отбери собак и привези обратно Мэри. Собаки — его и дочь — его. Они украдены.

Ярак приподнялся, у него закипела кровь, но Гаймелькот потянул его за руку и кивком головы усадил на место.

— Я ничего не знаю. Так сказал Чарли, — с ужимками говорил Алитет.

— Ты очень хорошо знаешь. Но на этот раз ты просчитался со своим Чарли. Отсюда ты никого не заберешь. Понял? — строго сказал Лось.

— Начальник, я твоего закона не знаю. Мне сказал Чарли, и я поехал. И Рультына, мать Мэри, тоже просила меня.

Старик Рынтеу молча прислушивался к разговору, обгладывая кость. Он сказал:

— Рультына не просила тебя, Алитет. Я это знаю. Гаймелькот тоже знает, что его сестра Рультына не просила Алитета. Нехорошо, когда человек врет! — он осуждающе покачал головой.

— Мы завтра отсюда уезжаем, — сказал Лось. — Собирайся, Алитет, поедешь вместе с нами.

— Если ты хочешь, можно поехать. Нельзя Мэри брать — пусть останется здесь. Только семь собак недавно отгрызли алыки и убежали на берег. И вожак убежал. Теперь не знаю, как поеду, — сказал Алитет.

— Я отдам ему своих собак! — воскликнул Ярак. — Пусть только уезжает.

— Не надо! — возразил Лось. — Вот вместе с Рынтеу сядет на одну нарту и поедет.

— Можно, можно! — охотно согласился старик Рынтеу. — Мы припряжем его пять собак, а нарту привяжем сзади.

— Рынтеу, — сказал Алитет, — надо поспешить. Солнце светит жарко. Пойдет вода, как будем переезжать реки?

— Правильно, правильно, Алитет, — ответил Рынтеу.

Андрей вместе с Айе ушел в долину реки. Они были очень рады друг другу. Как давно они не встречались!

Гаймелькоту понравился русский бородатый, и старик предложил Лосю посмотреть его стадо. Быстро закладывали в легковые санки красивых белых оленей.

— Поедем, Ярак, и ты! — сказал Лось.

— Нет, я останусь здесь.

— Ярак, ты ничего не бойся. Имей в виду, пока я живу на вашей земле, тебя никто не обидит. Я из-за тебя и приехал сюда. Спроси у старика, Рультына послала его ко мне.

Ярак облегченно улыбнулся и сказал:

— Спасибо, Лось! Сердце у меня перестало быстро стучать, когда я увидел тебя.

Глава двадцать третья

В стойбище Гаймелькота ревкомовцы провели два дня. За это время Лось познакомился с ведением оленеводческого хозяйства. Его очень удивило, что Гаймелькот, владелец двухтысячного стада, по существу был жалким бедняком. Этот богач-бедняк жил на улице и вел тяжелый образ жизни. Все, что давало ему оленеводство, заключалось только в еде. Хозяйство носило натуральный характер. Никакого товарооборота! Люди ели мясо, одевались в шкуры оленя — и все. Животные почти в диком состоянии бродили по тундре. Стада кочевали по мере того, как съедался ягель, за ними шли люди, как песцы за мышами. Волки, копытница, гололедица, ранний отел в период сильных весенних заморозков уносили несметное количество оленей. А в чукотской тундре выпасались сотни тысяч голов.

«Да, надо что-то тут делать», — думал Лось, сам не представляя еще, как можно перестроить это хозяйство.

На третий день в ночь две нарты выехали из стойбища Гаймелькота. Рынтеу вместе с Алитетом ехал впереди. Привязанная сзади алитетовская нарта болталась из стороны в сторону и задерживала движение. Лось беспрерывно тормозил. Упряжка рвалась вперед. Медленная езда утомляет каюра и клонит ко сну, быстрая — вселяет бодрость. При быстрой езде даже собаки чувствуют облегчение.

На горизонте задымился туман, расплываясь во все стороны. Он опускался все ниже и ниже. Вскоре туман отрезал верхушки сопок.

— Туман съедает снег, как огонь. Успеть бы нам. Не попасть бы в разлив рек. Побыстрей надо ехать, Рынтеу, — сказал Алитет.

Он был возбужден, будто этот туман беспокоил его, а сам, ерзая на нарте, мысленно призывал духов и просил у них густого тумана.

— Туман не рассеется, Алитет. Тихо очень. Даже маленького ветерка нет, — обеспокоенно говорил Рынтеу.

Туман шел навстречу и вскоре накрыл землю.

Упряжки словно поплыли в белых влажных облаках.

Исчезло большое небо, висевшее над тундрой.

— Смотри, Андрюша, какая благодать! Тепло! Собачки бегут, так бы и ехал всю жизнь вперед и вперед. Очень доволен я этим выездом! — сказал Лось.

— Путешествие приятное, но этот чорт Алитет тормозит только. Привязал свою нарту. Смотри, как он пристроился к Рынтеу. Бросить бы его с пятью собаками, и пусть ехал бы, как знал, — недовольно заметил Жуков.

— У меня, Андрюша, из головы не выходит другой вопрос — оленеводство. Рыба в камчатских морях, и та включена в государственный товарооборот, — и Лось, держа в руках остол, прикрикнул на собак, бежавших по снежной глади. В густом тумане мелькали только спины и хвосты коренной пары. Глядя вперед, Лось говорил: — А здесь бродят огромные стада без учета, как мыши в тундре. Обязательно надо созвать конференцию оленеводов.

Кое-где при переезде небольших ущелий собаки бежали по мокрому снегу, и нарта, проваливаясь, скользила по рыхлому льду горной речки.

— Сборные собаки всегда плохо бегут. Надо бы побыстрей ехать, Рынтеу, — советовал Алитет.

— Алитет, пусть таньги поедут вперед. Наши собаки за ними побегут охотней, — сказал Рынтеу, не подозревая злых намерений Алитета.

— Правильно, Рынтеу! Смотри, как их собаки рвутся вперед.

Рынтеу остановил собак и подошел к Лосю:

— Лось, надо спешить. Через два дня могут реки покрыться водой. В тундре до лета тогда останемся. Поезжай вперед. Криком буду показывать тебе дорогу.

— Очень хорошо! — обрадовался Лось.

Свернув собак, он выехал вперед. Следом за ним рванули и собаки Рынтеу.

Алитет насторожился и, всматриваясь в туман, шептал:

— Левей, левей надо брать. Собаки любят забегать вправо.

— Ло-ося! Влево держи! — кричал Рынтеу.

— Крр! Крр! — подавал Лось команду, и упряжка послушно кидалась влево.

Андрей смеялся и говорил Лосю:

— Сейчас приедешь, Никита Сергеич, на свой след. Знаешь, какие круги собаки делают в тумане.

— Вот потому и нужно их выправлять влево.

— Рынтеу, на, закури, — предложил Алитет.

Старик вынул из-за пазухи трубку и с наслаждением подставил ее. Алитет чиркнул о нарту американской толстой спичкой, и они задымили.

— Левей, левей держи, — указывал Алитет.

— Ло-ося! Левей!

Алитет помрачнел. Обрыв, куда он направлял упряжку русских, оказался намного левей. По времени он уже должен быть, а его все нет и нет. Алитет злился и ругал себя, что так плохо знает дорогу. Если упряжки проедут мимо обрыва, тогда зачем же Алитет приезжал сюда? Зачем думал зря, зачем ночью сам отпустил семь собак? Тогда надо сделать круг, напасть на свой след и вновь заехать. Он уже хотел было сказать старику Рынтеу, чтобы остановить упряжки, как услышал крик: «Э-эй!»

Алитет мгновенно соскочил с нарты, распластался и всадил нож в снег. А в следующий миг скрылась упряжка Рынтеу.

Алитет чутко прислушивался. Он долго лежал не шевелясь. Наконец встал, отбежал несколько шагов назад и крикнул:

— Рынтеу!

Алитет набрал полную грудь воздуха и еще раз громко прокричал.

Никто не ответил ему. Алитет облегченно вздохнул, шапкой вытер потное лицо и пошел по тундре в густом тумане.

Глава двадцать четвертая

Как затмение солнца вносит большое смятение в жизнь людей тундры, так и приезд ревкомовцев в стойбище Гаймелькота вызвал всевозможные толки. Было о чем подумать!

Старик Гаймелькот ушел даже в тундру, подальше от людских голосов, чтобы никто не мешал ему думать. Он был очень обеспокоен последним разговором с бородатым русским начальником. И в самом деле: зачем в тундру будут приезжать таньги и лечить оленей? Зачем таньги будут подходить к оленям? Болезни — это духи. Где-то им все равно надо жить, в кого-то надо духам вселяться? Время настанет, и болезнь уйдет. Без болезней и человек не живет, без них не может жить и олень. И разве народ, живущий в горах, не развел без таньгов большие стада оленей? Разве отец Уквылькот не имел большого стада? И теперь это стадо живет. Хо-хо! Смешно! Таньги, как говорит бородатый, начнут лечить оленей! Откуда им знать, о чем думает олень? Вот он, Гаймелькот, всю жизнь провел в стадах. Сколько раз в пургу он спал под брюхом оленя! Но и он не все оленьи думы знает. Он знает лишь, какие места олени любят для отела, знает, когда и куда их нужно угонять от гнуса, знает, где олени разбивают копыта; знает, что для определения пути, по которому должны пойти стада, надо погадать на оленьей лопатке; знает, как эту лопатку нужно держать над огнем, чтобы большая трещина, образовавшаяся от огня, показала туда, где есть корм, а не голые камни. Откуда все это знать таньгам?

Старик Гаймелькот сидел на выступе камня и долго думал. Кругом стояла тишина. Туман поднимался, и в разных местах показалось небо.

Но при воспоминании об Алитете усмешка пробегала по лицу старика. Гаймелькоту понравилось, как бородатый начальник заарканил Алитета, все равно как дикого оленя, уводящего важенок из стада. Старик сам невзлюбил Алитета, и когда русский ругал его, Гаймелькот видел, что бородатый начальник стоит за правду. Это было справедливо и очень хорошо. Но вот разговор об оленях совсем не понравился старику.

Из-за горы вышла Мэри с вязанкой тальника. Она подошла к старику и сбросила ношу.

— Отдохни, Мэри. Ты стала бледная, наверное, это потому, что отец твой белый. Теперь ты будешь спокойно спать. Алитет не увезет тебя. Он побоялся русского бородатого.

— Я издали следила за собачьими нартами. Я думала, вслед за Алитетом приехал и сам Чарли. Эти три дня я питалась кореньями и запасами из мышиных нор.

— А ты все запасы забирала у них?

— Нет, Гаймелькот, из каждой норы я брала только половину.

— Ты хорошо поступила. Нельзя у мышки забирать все: подохнет с голоду, пока найдет другую еду.

Старик сидел на вязанке тальника, а Мэри стояла около него и рассказывала:

— Я ушла в Гусиную Падь. Потом сменила место и залезла на гору Старого Быка. Оттуда все видно.

— Так вот, Мэри, это приезжал Лось. Так его зовут? Он приезжал помогать тебе, — сказал старик, умолчав о более важных разговорах. — Теперь Алитет робким стал, как безоленный пастух.

Мэри вздохнула полной грудью.

— Гаймелькот, пойдем скорей к людям.

Старик встал и хотел было взять вязанку тальника, но Мэри молча отобрала ее и, взвалив себе на спину, пошла вслед за Гаймелькотом. Уже почти у самого стойбища их заметил Ярак и бросился им навстречу. Он взял у Мэри вязанку и звонко расхохотался.

— Слышала новости, Мэри? Лось приезжал. Алитет слушается его, как старый ездовой олень наездника.

Куда повернет, туда и идет. А женитьбенная бумага будет хорошей, если даже тавро совсем отвалится. Это ничего, Мэри. — И Ярак, повернувшись в сторону, крикнул: — Спасибо тебе, Лось!

Войдя в стойбище, Мэри увидела мальчика с почерневшим, грязным куском сахара в руках.

Мэри подбежала к нему, склонилась и сказала:

— Ешь, его едят. Это не камень. Сахар.

Кусочек сахару напомнил Мэри о еде, и, схватив мальчика на руки, она быстро зашагала к костру, где густо валил прямым столбом черный дым.

В стороне сидел Айе и переобувался в дорожные торбаза. Заметив Мэри, он подбежал к костру.

— Какомэй, Мэри! Береговые люди, — сказал Айе. — Очень я скучаю о береговых людях.

— Уходишь, Айе? — спросила Мэри.

— Да, надо искать отбившихся оленей. Эчавто сказал, чтобы я нашел их или живыми, или заеденными волками. Два оленя.

— Женился ты, Айе? — спросила Мэри.

Айе смутился. Краска густо залила его темное лицо. Стыдно быть человеком, не имеющим жены.

— Нет, — застенчиво ответил Айе. — Эчавто давал девку. Сказал: хорошо работаешь, Айе, возьми вон девку. Но я все время хочу на берег. Если девку возьму, останешься на всю жизнь в горах.

— Эх ты, Айе! — сказала Мэри. — Алитет отнял у тебя Тыгрену. Тогда он был сильный, теперь, говорят, робкий стал. Отними теперь ты. Люди говорят, что у Тыгрены скоро будет маленький.

— Ну? — обрадовался Айе. — Вот хорошо! Она всегда хотела ребенка.

— Что же ты думаешь делать, Айе? — спросил Ярак. — Я вот тоже никак не привыкну к жизни в горах.

— Пойду искать оленей. Только голова сейчас не хочет искать оленей. О другом думает голова. Одному трудно думать.

— Айе, ты подожди уходить. Вон, видишь, туман идет. — Ну, как искать оленей в тумане? Не видно. Вместе с тобой вдвоем стали бы думать.

— А ведь правда. Эчавто сам знает, что дни стоят в тумане. Завтра пойду: может быть, будет ясный день. Удвою шаг — найду скоро. — Айе снял дорожные торбаза и, обувшись по-домашнему, встал. — Пойдем, Ярак, думать. Вон туда, где виднеется тот холмик. Опять, как и весной, очень много наговорил мне Андрей. О том, что хочу сказать, на народе страшно и говорить.

Они шли молча, не нарушая тишину тундры, лишь в стороне слышалось пощелкивание копыт оленей, как слабый шум уходящих льдов.

— Ярак, — тихо заговорил Айе, когда они уселись на холмик, — Андрей и Лось говорили мне: «Летом, когда придет пароход, пошлем тебя учиться на Большую русскую землю. Там есть большое-большое стойбище Ленинград. Только в одном этом стойбище живет больше людей, чем на всей Чукотской земле». Чему-то я должен научиться там. Чему учиться, я не понял. Всю ночь думал, а придумать не мог, в голове туман стоит. Трудно одному думать.

— Поезжай, Айе! Я думаю, плохо не будет. Ты заметил, как Лось говорил с Алитетом и как с тобой? Разные глаза делались у него. Видно, что он хочет тебе не худого, хорошего хочет.

— Ярак, но они сами сказали, что на той земле нет оленей, нет моржей, нет тюленей. Как буду там жить? Умру я.

Лицо Айе выражало грусть, тоску и смятение. Страшно ехать на землю таньгов, но что же делать? Ему не хочется жить в горах, на берегу тоже нет жизни. И Айе, тяжело вздохнув, сказал:

— Поеду, Ярак. Пусть что будет.

Туман рассеивался.

Они направились в стойбище и, еще не доходя до него, увидели с другой стороны медленно идущего человека.

— Ярак, смотри: Алитет идет.

У Ярака сжалось сердце. Он усиленно начал тереть глаза.

— Ярак, ты бледным стал. Ты боишься его? Не бойся! Теперь я тебе буду помогать. Если он захочет уводить Мэри, мы зарежем его. Он поселил в моем сердце такую злость, что я буду потрошить его, как оленя, — горячо и взволнованно сказал Айе.

— Правильно, Айе! Чарли кончил торговать, и, наверное, он захочет уехать в Америку. Он каждый год и раньше собирался. Он хочет увезти Мэри. Вот Алитет и охотится за ней. Побежим скорей!

В стойбище уже кричали:

— Алитет идет! Алитет!

Из полога выскочила Мэри и, заметив Алитета, вскрикнула и бросилась бежать в другую сторону.

Из-за горы навстречу ей бежали Ярак и Айе.

От сильного бега они раскраснелись, шапки на ремешке болтались за спинами.

— Не бойся, Мэри, — успокаивал Айе.

Гаймелькот стоял посредине стойбища и следил за Алитетом. Он стоял спокойно, молча. Старик думал: зачем вернулся Алитет?

Айе вытащил нож и спрятал его за спину.

— Айе, дай-ка мне нож, — сказал Гаймелькот. — Вы здоровые парни. Или вы совсем ослабли и у вас не хватит силы без ножа? Зачем поливать мою землю поганой кровью этого человека? Ягель не будет расти в этих местах. И ты, Ярак, отдай мне свой нож.

— Гаймелькот, возьми и мой, — сказала Мэри.

Старик собрал ножи, положил на снег и стал на них.

Подошел Алитет.

— Таньги пропали, — сообщил он. — Вместе с ними и Рынтеу. Наверное, свалились с обрыва.

— А почему ты не пропал? Ведь ты вместе ехал! — вскрикнул Айе.

— Помолчи, щенок! Или ты думаешь, я говорю для тебя, несчастный? Не имеющий жены!

Айе рассвирепел и бросился на Алитета, но Гаймелькот схватил его за пояс.

Гаймелькот поднял руку.

— Еще не кончен разговор, — сказал он Айе. — Говори, Алитет.

— Был большой туман. Глаза перестали узнавать места. И Рынтеу и я забыли дорожные пути. Наверное, таньги разгневали злых духов!

Алитет сел на снег и ухватился за свой живот, морщась, будто от боли.

— А как же ты отстал от них? Ты ехал на нарте Рынтеу? — спросил Гаймелькот.

— Пожалуй, я объелся жирного мяса. Часто приходилось сходить с нарты, и сейчас еще болит брюхо, — ответил Алитет.

Айе дрожал от гнева. Все хорошо знали, что единственный обрыв — Медвежье Ухо — был совсем в стороне.

— Может быть, ты нарочно указал путь к Медвежьему Уху? — крикнул Айе.

— Помолчи, или я тебя стукну так, что ты откусишь себе язык, — сказал Алитет.

— Айе прав, — возразил Гаймелькот. — Медвежье Ухо находится в стороне от дороги. Как же вы туда попали? Это — гибельное место. В прошлом году в пургу волки загнали туда восемь оленей. Олени разбились насмерть.

— Меркичкин, Алитет! — выругался Ярак и, обращаясь к Айе, спросил: — Ты знаешь это место?

— Очень хорошо знаю. Недавно проходил мимо.

— Пойдем сейчас туда. Надо поискать людей.

Гаймелькот сказал:

— Итти туда далеко. Возьмите моих ездовых оленей, быстро доскачете.

Парни побежали запрягать оленей.

Алитет встал, подошел вплотную к старику и прошептал:

— Если поедут на твоих оленях, духи разгневаются, и у тебя в стаде начнется большой падеж.

Гаймелькот насторожился. Подумав немного, он крикнул:

— Ярак, подожди запрягать оленей! Пожалуй, нельзя ехать на оленях.

Глава двадцать пятая

У подножья обрыва стелился густой туман. Здесь, в грудах обвалившегося снега, лежал Лось. Бессознательно повернувшись на бок, он заскрипел зубами, открыл глаза и проговорил:

— Где же люди? Собаки где?.. О-о-о, чорт возьми! — простонал Лось. — Неладно что-то с ногой, — и, собравшись с силами, крикнул: — Андрю-юшко-о-о!

Это прокатилось вдоль стены обрыва.

— Эге-ге-е-е-й! — протяжно и еще громче крикнул Лось.

И опять, кроме эха, ни одного ответного звука.

«Неужели погиб Андрей? Какая нелепость!»

Превозмогая боль, Лось приподнялся, сел и ощупал больную ногу.

— Ясно. Сломана. Хорошо, что крови не чувствую.

Лось начал припоминать, как все это случилось.

«В момент падения я чувствовал Андрея совсем рядом. Значит, он должен быть где-то здесь поблизости. По весу он легче меня. Кто же должен лететь быстрее? Он был правей меня. А может быть, я перевернулся, и теперь правая сторона стала левой?.. — Лось рассуждал, как старик Рынтеу на старой стоянке кочевников. — Поползу искать…»

Опираясь на локти, преодолевая страшную боль в ноге, Лось медленно полз, оглядываясь по сторонам. От неимоверного напряжения он покрылся потом.

«Ничего, к боли можно привыкнуть», — утешал себя Лось, пристально вглядываясь в блестевшие свежими изломами комья снега. Осилив несколько метров, он передохнул и, заложив два пальца в рот, засвистел так, что у самого зазвенело в ушах.

— Мальчик! Мальчик! — прокричал Лось своему вожаку, но и этот крик потерялся в безжизненной пустыне.

«Вот так и пропадешь здесь ни за понюшку табаку. Где же люди? Лавиной завалило?» — с горечью подумал Лось и, усмехнувшись, вслух проговорил:

— До берега не доползешь отсюда…

Вспомнились Лосю гражданская война, бронепоезд.

Там смерть всегда жила рядом. Она была постоянным, каждодневным спутником человека, и люди привыкли смотреть ей прямо в глаза. А здесь, вот здесь, среди этих белоснежных камней, не хочется встречаться с ней!

«Духи погубили бородатого начальника… Эх, Наташа!..»

Там, среди огня и грохота орудий, он уцелел, а здесь, в тиши, полный сил и здоровья, он должен медленно уйти из жизни. Как все это нелепо! И Лось впервые ощутил страх перед смертью. Холодок пробежал по всему телу.

Он нащупал трубку, спички в сломанном коробке и, лежа на спине, закурил.

— Нет, Лось еще поборется за жизнь! — крикнул он в пространство.

Послышалось урчание собаки.

— Андрю-юша-а! — крикнул Лось.

Залаяла собака.

Лось пополз на ее голос. Силы прибавилось. И вскоре он увидел в обломках снега нарту.

В расстоянии одного метра от нарты Лось остановился и, приподнявшись на руках, вытянул шею. На нарте лежал человек, уткнувшись в баран. Лось ясно почувствовал, как тяжелые ледяные капли, словно холодные дробинки, пробежали по разгоряченному телу. Снег у нарты был залит кровью. В упряжке сидела одна собака. Она перестала лаять и жадно принялась пожирать окровавленный снег.

На нарте лежал труп старика Рынтеу с разбитым черепом.

Лось долго смотрел на него, не шевелясь.

Немало убитых приходилось видеть Лосю за его фронтовую жизнь! Но никогда еще труп человека не вызывал у него такого удручающего впечатления, как вот этот труп старика. Конец ремня, за который пристегивалась упряжка, был перегрызен. Видимо, вся упряжка, кроме одной задней собаки, убежала.

Лось отстегнул ее, привязал к своему поясу и быстро пополз в сторону. Лось заговорил с собакой:

— Видишь, это мой след. Надо ползти по новому месту.

От мысли, что он обнаружит труп Андрея, Лось похолодел. И, вспомнив, как собака пожирала окровавленный снег, подумал: «Нет, я тебе не позволю питаться моим мясом. Прежде чем расстаться с жизнью, я заколю тебя».

Собака, будто угадав его намерение, ощетинилась и зарычала. Лось вздрогнул. До его настороженного слуха донеслись какие-то неясные звуки: будто кто зевнул в стороне.

Лось скинул шапку, чутко прислушиваясь. Вокруг стояла мертвая тишина. Хотя бы какой-нибудь шорох! Хотя бы пролетела сова или куропатка! Собака молча рвалась. Лось отстегнул ее от пояса и взял лямку в руку.

— Ну, пойдем! — сказал он.

Еще издали он заметил торчащую из-под снега голову Андрея. Все туловище по самые плечи было скрыто в снегу. Лось рванулся и, едва дополз до Андрея, потерял сознание.

— Сергеич! Кажется, я спал, — проговорил Андрей, открывая глаза. Он высвободил одну руку и потрогал лицо и бороду Лося. — Сергеич! Что же ты молчишь?

И, не дождавшись ответа, Андрей попытался встать. В грудь упирался наган, причиняя боль. Свободной рукой Андрей стал отбрасывать снег и вскоре через широкий ворот меховой рубашки достал наган. Под обрывом громовым эхом прокатился выстрел, и, когда он замер, Андрей дал еще два выстрела.

— Андрюша… кто-то стреляет?..

— Сергеич, ты жив?

— Выходит, так, — усмехнувшись, сказал Лось, — не положено погибать, дела есть.

— А почему ты ползешь, Сергеич?

— Нога у меня не в порядке.

Андрей вылез из снега, встал и, пошатываясь, отряхнулся.

— А у меня ничего. Только бок немного болит. Которая нога, Сергеич?

— Левая. Закрытый перелом. Надо бы шину наложить, да где к чертям найдешь ее тут! Вот здесь, рядом… труп старика. Разбился насмерть. Видимо, не отцепился от нарты. Дощечки для шины можно бы взять с его нарты.

— Неужели Рынтеу погиб?

— Да. Я тут все уже «обходил», разыскивая тебя.

— А этот где? Алитет?

— Тут где-нибудь.

— Я пойду к нарте за дощечками.

— Подожди, Андрей, не ходи. Не ходи пока, а то еще потеряемся. Сядь. Давай закурим.

— Давай лучше, Сергеич, подкрепимся.

Андрей вытащил из-за пазухи толстую плитку шоколада.

Лось улыбнулся и спросил:

— У тебя склад, что ли, там?

— Так, на всякий случай засунул.

И они стали жевать шоколад.

— Погибнем мы здесь, Андрюша. Куда отсюда пойдешь? — проговорил Лось.

— Не погибнем, Сергеич!

— Да, вот какая незадача, Андрюша, — отламывая кусок шоколада, сказал Лось. — Сразу не повезло.

— Вот Томсон более двадцати лет прожил здесь. Живет себе спокойно. Зачем, спрашивается? Что привело его сюда? Во имя доллара живет, подлец!

Туман поднялся и обнажил огромный обрыв. Груды снега лежали кругом. В стороне виднелся задок нарты Рынтеу. Андрей встал и пошел к нему.

Глава двадцать шестая

К моменту отъезда мистера Томсона в Америку обстановка для него сложилась не особенно благоприятно. Из ревкома на его имя пришло письмо, в котором предлагалось все остатки пушнины, хранившиеся в складе, вывезти для продажи по установленным ценам в губернский город на Камчатке.

Разумеется, это не устраивало мистера Томсона. Последняя партия пушнины, полторы тысячи хвостов, застрявшая из-за неприхода шкуны, по мнению мистера Томсона, являлась его неприкосновенной собственностью.

Он давно уже договорился с Алитетом, чтобы тот отвез его в Америку. И теперь мистер Томсон нетерпеливо поджидал его. Рультына заметила волнение мужа и начала подозревать, что Чарли задумал что-то нехорошее.

Встретив у склада Рультыну, он заговорил с ней мягко и почти ласково, что еще в большей степени насторожило Рультыну:

— Рультына, шкуны перестали приходить ко мне; Торговать русские запретили, а продукты ведь нужны. Придется самому съездить в Америку. Без продуктов человеку жить нельзя.

— Ты сам знаешь, Чарли, что тебе нужно делать, — покорно сказала Рультына.

Мистер Томсон хотел было уже сказать Рультыне о том, что он возьмет с собой Бэна и покажет ему Америку, но в самый последний момент воздержался.

Он зашел в склад, осмотрел упакованную в брезентовые мешки пушнину, окованный железом старинный сундук, где хранились банковские бумаги и доллары. Он сел на этот сундук, закурил трубку и подумал: «Вся моя жизнь в этом сундуке. Она прошла не даром. Все-таки я создал подходящий капиталец. Теперь только уехать и спасти от русских последнюю партию пушнины».

Вдруг он услышал крик мальчишек:

— Алитет! Алитет!

Мистер Томсон выбежал из склада и увидел на горизонте парусный вельбот.

Он поспешил в свою комнату и опустился в качалку.

— Рультына, пошли ко мне детей! — крикнул он.

Маленькая комната заполнилась детьми. В своих меховых одеждах они робко толпились вокруг сидевшего в качалке отца.

— Ближе подходите, ближе! Подойди ближе, Бэн.

Он обнял детей и сказал:

— Я не надолго поеду в Америку. Пусть каждый из вас скажет, что привезти в подарок. Просите много, и я все привезу.

— Серы жевательной привези, Чарли, — сказала бойкая, смуглая, раскосая Берта.

— Хорошо, хорошо, я привезу тебе целый ящик жевательной серы. Ну, а что же привезти другим? Тебе, Бэн, что привезти?

Бэн молчал.

— Ты ничего не хочешь, Бэн?

— Привези мне маленькое ружье. Легкое. Я буду сторожить с берега тюленя. Говорят, когда сам убьешь тюленя, очень вкусное мясо бывает.

Мистер Томсон тяжело вздохнул и почти шопотом сказал:

— Хорошо, хорошо, Бэн! Я обязательно привезу тебе такое ружье.

Рультына стояла за дверью и слушала разговор отца с детьми. Чарли хорошо разговаривал со всеми детьми, без разбора. Этого еще никогда не было с ним.

Нахлынул туман, и полуночное солнце утонуло. Вельбот Алитета подошел к берегу, побежали ребятишки. Торопливо зашагал и мистер Томсон. Он приветливо поздоровался с Алитетом.

— Я давно поджидаю тебя, Алитет. У меня уже все готово. Скажи людям, чтобы они взяли на вельбот мешки с пушниной и сундук. Там, в складе.

Мистер Томсон посмотрел на факторию и, секунду подумав, направился к мистеру Саймонсу. Как давно он не заходил к нему!

Он тихо вошел в комнату Саймонса.

— А-а! Мистер Томсон! Очень рад.

— Вы извините меня, мистер Саймонс. Может быть, я что-нибудь плохое сделал вам, — смущенно начал он.

— Ноу, мистер Томсон! Что вы?

— Мистер Саймонс! Я решил воспользоваться вашим добрым советом, о котором вы мне когда-то говорили. Уезжаю, мистер Саймонс. Не поминайте лихом старика. Я навсегда покидаю этот край.

— Очень хорошо, мистер Томсон! Я желаю вам счастья. Когда вы думаете ехать?

— Сейчас, сию минуту, сию секунду. Гуд бай, мистер Саймонс.

— Подождите, подождите! Я пойду проводить вас.

— Благодарю вас. Не нужно. Очень вас прошу!

И мистер Томсон быстро зашагал к берегу. Он пересчитал в вельботе мешки с пушниной, взглянул на кованый сундук и тревожно спросил:

— А где же Бэн? Где он?

— Ты забыл свои перчатки. Он побежал за ними, — ответила Рультына.

Гребцы уже сидели в вельботе, Алитет на корме у руля, и только мистер Томсон все еще стоял на берегу, в нетерпением поджидая Бэна.

— А ты верно говоришь, что он убежал за перчатками?

— Верно, — ответила Рультына.

Бэн подбежал и подал отцу перчатки. Надев их, Чарли занес было ногу в вельбот, но сейчас же опустил ее на берег. Он посмотрел на Бэна и спросил:

— Бэн, хочешь посмотреть моржовую охоту?

У мальчика загорелись глаза.

И, не дождавшись ответа, мистер Томсон подхватил Бэна и опустил его в вельбот. Оттолкнув вельбот, он вскочил в него и сам.

— Чарли, у Бэна торбаза не дорожные! — закричала Рультына.

Но вельбот уже отчалил от берега. Бэн стоял в вельботе и, махая рукой, кричал:

— Рультына, мои торбаза еще хороши! Я привезу тебе свежую печенку!

— Туматуге, парус поднимай! — крикнул Алитет.

Вельбот быстро скрылся в тумане.

Рультына стояла на берегу. Страх за сына охватил ее. «Увез Чарли Бэна. Наверное, совсем увез. Больше никогда не увидят его мои глаза. Жалко Бэна. Очень жалко!..» И Рультына закричала во весь голос:

— Бэн! Бэн!

Потом она опустилась на гальку и долго глядела в море, закрытое туманом. Сидя здесь, на берегу моря, она вспоминала всю свою долгую жизнь. Она считала себя несчастной. Она никогда не разговаривала с Чарли, как разговаривают все женщины со своими мужьями. Это очень трудно — жить с белым человеком. А вот теперь она вернется домой и поговорит с детьми полным голосом, а не шопотом, как всегда. От шопота горло испортилось. Она вглядывалась в туманную даль. Ей хотелось еще раз увидеть вельбот. Ведь там Бэн! Слезы застилали глаза. Она долго не уходила с берега, надеясь, что туман вот-вот разойдется. Кругом никого уже не было. Где-то вдали раздались ружейные выстрелы. Люди скоро привезут душистое, свежее мясо. Будет праздник моржа.

К Рультыне подбежала Берта и шопотом стала звать ее домой.

— Берта, надо говорить громко, — сказала ей мать.

Глава двадцать седьмая

Вельбот шел в тумане курсом 35° норд-ост, заданным мистером Томсоном. Алитет смотрел в упор на компас и держал руль. Изредка стали попадаться отдельно плавающие льдины.

Мистер Томсон сидел на кованом сундуке. Одной рукой он прижал к себе Бэна, словно боясь, как бы тот не вырвался и не убежал. Он молча посматривал в сторону берега, где провел безвыездно полжизни, но берег был скрыт туманом. Все-таки ему не очень хотелось расставаться с этим краем.

Теперь Чарльз Томсон направлялся в страну цивилизации. Как-то он приспособится к этой шумной и быстрой жизни? И мистеру Томсону вдруг стало страшно. Страшно настолько, что, если бы на берегу не было власти мистера Лося, он незамедлительно приказал бы повернуть вельбот. Он посмотрел на свой сундук и шепнул Бэну:

— В нем вся наша жизнь, Бэн. Мы с тобой будем достаточно обеспеченными людьми. Для того чтобы сохранить капитал, мы откроем на жизнь маленькое дело. Мы с тобой ни в чем не будем нуждаться.

Но Бэн не слушал отца. Он зорко всматривался в поверхность воды, где изредка всплывали тюлени.

Мистер Томсон перелез к Алитету на корму.

— Теперь русскэ долго ходить не будет. Ошибся немного я. Камни проехал, упал на ровный снег, — сказал Алитет, наклоняясь к самому уху Чарли.

— Ты молодец, Алитет! — похвалил его мистер Томсон и, глядя на грузы, спросил: — В твоих мешках много хвостов?

— В каждом по сто, а их восемь. Да еще в камнях припрятаны, некогда было заезжать за ними, торопился к тебе.

— Алитет, я не вернусь сюда для зимней торговли. На берегу мне будут мешать русские. Ведь они живые все-таки остались. Я буду летом привозить товары на шкуне.

— Очень хорошо! — обрадовался Алитет. — Только ты не приставай к стойбищу Энмакай. Ты приставай к ущелью Птичий Клюв. Там никто не живет, и никто не увидит. Я летом буду тебя там ждать.

Вельбот шел плавно, лавируя между льдинами. Наступило уже утро, кое-где солнечные лучи пробивали туман. Алитету хотелось поскорее посмотреть на очертания берега. Компас — хорошо, а все-таки не мешает посмотреть и на горы.

— Стой, стой! — вдруг сильным шопотом остановил Алитет гребцов. — Смотри, смотри, Чарли: морж лежит на льдине!

Мистер Томсон вскинул бинокль и, повернувшись к Алитету, сказал:

— Большой морж! Огромные бивни! Я хочу, Алитет, взять на память его череп вместе с бивнями. Надо убить его.

— Это хищный морж. Когда он был детенышем и плавал на спине самки, наверное, ее убили, а он остался один. Такой морж разгоняет от берега нерпу. Сейчас мы его убьем.

Вельбот тихо подплывал к спящему моржу. У охотников горели глаза. Туматуге положил свое весло, взял ружье и полез на нос вельбота. Алитет приготовил гарпун и воздушный пузырь.

Бэн, затаив дыхание, следил за моржом. У Бэна блестели глаза. Он впервые будет смотреть на моржовую охоту. Но Бэн уже знает, что наповал нельзя убивать моржа: соскользнет со льдины и утонет. Надо сначала ранить его, загарпунить, а потом уже убить в голову. Бэн отлично знал все это. Наверное, сейчас Туматуге начнет стрелять в ласты или в шею. Мальчик сгорал от любопытства.

Весла бесшумно двигали вельбот. Лишь слышно было, как с весел падали в море капли.

Раздался выстрел. Морж поднял свои огромные бивни, мотнул головой, и не успел Алитет метнуть в него гарпун, как в один миг зверь свалился в море.

С напряжением все смотрели по сторонам, чтобы подсказать стрелку, в какой стороне вынырнет морж. Он долго не показывался на поверхность воды.

И вдруг — страшный удар по дну вельбота. Три доски вылетели за борт, в вельботе показались на мгновенье бивни. В пробоину хлынула вода. Люди закричали, спешно затыкая пробоину своими кухлянками. В это время вдоль борта показалась голова моржа. Морж брызгал кровью и рычал, закрыв глаза. Он опустил бивни на борт, словно взбираясь на льдину. Туматуге выстрелил в упор, и в тот же миг под тяжестью огромной туши вельбот перевернулся. Люди камнем пошли в пучину моря.

Мистер Томсон, фыркая, как морж, плыл к ближайшей льдине. Он быстро достиг ее и, ломая ногти, вылез на лед, без очков, бледный, с него ручьями стекала вода.

— Боже мой! — проговорил он вслух. — Бэн, Бэн!

— Чарли! — услышал он крик.

Томсон вздрогнул и напряженно посмотрел в сторону, где затонул вельбот.

На поверхности воды, словно поплавок, торчала голова Алитета. Он крепко держался за воздушный пузырь и будто стоял по шею в воде.

— Алитет! Плыви к льдине! Работай рукой, как веслом! — крикнул Чарли.

Алитет послушно замахал рукой и вскоре пристал к другой ближайшей льдине. Взобравшись на нее, он быстро стал раздеваться.

— Чарли! Снимай одежду, стряхни воду. Не стряхнешь, худо будет! — кричал Алитет.

Мистер Томсон стоял, стуча зубами, и только повторял:

— Боже мой, боже мой!

— Матерчатые рубашки сбрось, они долго не сохнут! — кричал Алитет. Он стоял уже голый на торбазах и изо всей силы встряхивал свои меховые одежды.

— Боже мой! Сундук пошел на дно, и Бэн погиб! — проговорил мистер Томсон.

А льдины медленно расходились в разные стороны. Алитет натянул на руки кухлянку и хотел воспользоваться ею, как парусом, но ветра не было. Морские течения разносили плавающие льды.

Недалеко от льдины плыл бочонок с пресной водой. Он плыл быстрее льдины.

Алитет заметил его и крикнул:

— Чарли, смотри, бочонок с водой! Следи за ним!

Бочонок проплыл совсем близко.

Проплыли мешки с пушниной.

Сквозь влажный белый туман с трудом пробивались лучи солнца, и к полудню мистер Томсон потерял Алитета из виду.

От сырой одежды охватил озноб. Томсон принялся шагать по льдине. К вечеру его бросило в жар. Мучила жажда. Он взял кусок льда, положил в рот, но сейчас же выплюнул: противный сладко-соленый вкус вызывал тошноту. Обессиленный, Томсон прилег на торос, приложив кусок льда ко лбу.

Глава двадцать восьмая

Лось не выходил из ревкома. С костылем он передвигался от кровати к столу и от стола к кровати. Досадно быть прикованным к дому, но что же делать?

С тех пор как они вернулись На берег из-под обрыва вместе с Яраком и Айе, Мэри были зачислена сторожихой в ревком. Она навела в помещении порядок и старательно поддерживала его.

Мэри приходила в ревком утром и уходила поздно вечером. Работы было немного, и время уходило главным образом на изучение русского языка и грамоты.

Лишенный возможности отлучаться из дому, Лось с удовольствием взял на себя обязанности ее учителя. Обычно Лось лежал в кровати, а Мэри, присев на пол, застланный оленьими шкурами, раскладывала на скамейку бумагу и старательно выводила крючки-буквы, из которых будто бы состоит разговор человека. Она словно вышивала на этой бумаге, как на коже оленьими ворсинками.

— Очень хорошо, Мэри! — хвалил Лось. — Если и дальше так пойдет, мы скоро освоим эту премудрость. А может быть, надоело тебе, Мэри, учиться?

— Нет, нет! Это очень интересно, — живо возражала она.

— Мэри! Отец твой никогда не пробовал учить тебя грамоте?

— Нет. Он говорил, что грамота нужна только белым людям. А я ведь только наполовину белая.

И странным казалось это Лосю. Помолчав немного, он сказал:

— Да, но ты же дочь его?

Мэри промолчала.

— Наверное, в это лето отец твой уедет совсем в Америку.

— Пусть, — равнодушно ответила Мэри.

— А ты не хотела бы с ним вместе поехать?

— Нет. Я никуда не поеду от Ярака. У нас будет маленький ребенок. Мы будем жить здесь. Пусть Чарли уезжает.

Она встала и прошла в своих мягких вышитых торбазах к камбузу. Длинные черные косы качались на ее спине. Ситцевое платье облегало ее талию. Лось смотрел ей вслед и вспомнил свою Наташу. Ему представилось, что она уже здесь и хозяйничает не Мэри, а Наташа. Наверное, она приедет с первым пароходом… Не узнает, пожалуй, с такой бородищей…

Лось задумался, теребя свою бороду.

«Придет пароход, люди будут шарахаться от меня в сторону», — подумал он.

— Мэри, дай мне, пожалуйста, зеркало.

Лось посмотрел на себя и сейчас же попросил ножницы. Он решительно отхватил бороду, бросил на пол.

Изумленная Мэри стояла с полуоткрытым ртом.

— Лось!.. Ты что делаешь? — испуганно прошептала она.

Лось улыбнулся, лукаво кивнул Мэри и взял бритву и мыло.

— Ты хочешь лицо сделать чистым? — спросила Мэри.

— Да.

— Я умею это делать. Меня Чарли заставлял. Хочешь, я это сделаю?

И Мэри побрила его.

Лось обтерся одеколоном, взглянул в зеркало, рассмеялся и спросил:

— Ну, как, Мэри?

— Лось, да ты мальчиком стал. И совсем ты не страшный теперь. Люди перестанут тебя бояться, — и Мэри громко и звонко расхохоталась.

— А мне, Мэри, и не нужно, чтобы меня люди боялись. Вот десны и ноги пухнут — это не хорошо. Движения мало. Боюсь, не заболеть бы цынгой.

— Лось, я слышала разговор от людей о твоих ногах. Утром люди говорили. Если опухоль появится, надо есть сырое тюленье мясо, — сказала Мэри.

В комнату вошел старик Ильич, бывший Умкатаген.

— Где Лось? — спросил он Мэри.

— Вон сидит, — показала она.

Старик посмотрел на Лося, потом опять повернулся к Мэри и нравоучительно сказал:

— Я не так молод, чтобы заводить со мной шутки. Я пришел по важному делу. Если тебе по молодости требуется шутить, поищи, Мэри, другого человека, помоложе.

— Ильич, я тебе правду говорю, я совсем не шучу, — смутившись, сказала Мэри.

Лось, приняв серьезный вид, сказал:

— Мэри правду говорит, Ильич. Вот я и есть Лось. Ты меня не узнал, потому что я бороду состриг.

Старик внимательно посмотрел на него.

— А, пожалуй, и вправду ты — Лось, — обрадованно проговорил Ильич.

Старику понравилось, что Лось изменил свой вид. Он решил, что Лось — человек с головой и очень разумно поступил, чтобы запутать следы злым духам при своей болезни. Теперь самые коварные духи легко спутают его с другим человеком.

Старик сел на краешек табуретки, вынул кусок тюленьего мяса и сказал:

— Слышал я, ноги у тебя пухнут. Надо вот это мясо поесть. С охоты приеду, привезу свежего. Сейчас идет собрание людей, разговаривают о промысле на моржей. Там с людьми и Андрей. Я в свою артель взял Ярака и Айе. Очень сильные парни. Охота будет хорошая. На, забери это мясо пока.

Лось привстал на одну ногу и, странное дело, почувствовал, как в горле скопились слезы. Он с силой проглотил их и, волнуясь, сказал:

— Спасибо тебе, Ильич!

— Ну, я пойду. Надо спешить. Ждать меня будут.

И старик ушел.

Лось прошел к кровати и лег. Он лежал и долго думал о старике. Поступок Ильича глубоко взволновал его.

— Вот это и есть настоящее благородство души, — вслух сказал Лось.

Глава двадцать девятая

На берегу царило большое оживление. На байдары тащили гарпуны, воздушные пузыри, ружья, бочонки пресной воды. Воздух оглашался криками. Люди спешили выехать на охоту.

Ильич уже сидел на корме, и в байдару прыгали охотники: сын Эрмен, Ярак, Айе и еще четыре парня.

Старик улыбался. Еще бы, подобрались такие здоровые парни! С ними без ветра байдара быстро пойдет. С такими парнями можно охотиться.

Ярак и Айе, соскучившиеся по береговой жизни, теперь с охотой взялись за весла. Это была настоящая жизнь! Не то, что бегать за оленями в горах.

— Где же Андрей? — спросил старик.

— Вон бежит с примусом, — сказал Эрмен.

Охотники любили брать с собой Жукова. Он помогал им таскать тяжести, тащить байдару на берег, но самое главное, за что они любили его, — за рассказы. Несмотря на свою молодость, Андрей, по мнению охотников, мог состязаться в рассказах с любым древним стариком: так много знал он забавных историй. Особенно восторгались охотники, когда Андрей рассказывал о русских докторах, которые разрезают живому человеку живот, копаются в нем, как в брюхе моржа, «вырезают» там разные болезни, потом живот зашивают иголкой, и человек ходит, как здоровый.

Конечно, в это поверить нельзя, но все-таки интересно.

Андрей прыгнул в байдару, и она тотчас отвалила от берега. Вскоре гребцы посбрасывали с себя одежды и, полуголые, с азартом навалились на весла. Заскрипели в ременных уключинах весла, и старик, сидя на руле, изредка выкрикивал:

— Ага-га! Ага-га!

И тогда байдара еще быстрее шла по морской глади. Другие байдары далеко отстали.

Ильич зорко всматривался вперед. Охотники верили в своего рулевого: они знали, что старик не заставит зря работать, он обязательно приведет их к моржам. Ильич был опытным зверобоем.

Байдара вошла в разреженные льды. Старик велел остановиться, вылезть на лед и посмотреть, что делается вокруг. В стороне охотники заметили на льдине что-то желтое. Они сообщили об этом старику, и байдара сейчас же двинулась в том направлении.

Старик вылез на льдину, тщательно осмотрел ее и сказал:

— Здесь лежали моржи. Вчера лежали. Два моржа: самка и самец.

В полдень байдара наткнулась на моржей. На льдине мирно дремали два крупных зверя.

Раздался выстрел, вслед за ним полетел гарпун, и воздушный поплавок, увлекаемый моржом, скрылся в воде.

Вскоре морж, раненный в шею, где у него расположены мешки с запасом воздуха, вынырнул, окрасив кровью воду.

Раздались еще три выстрела. Морж повис на поплавке.

— Готов! — крикнул старик.

Охотники вытащили его на льдину и с сияющими лицами принялись точить свои ножи о каменные бруски.

— Андрей, пока они разделывают моржа, ты заводи примус. Чай будем пить, — сказал Ильич.

Морж был разделан так быстро, что чайник не успел закипеть. Охотники сложили мясо в байдару, вымыли руки и, довольные удачным началом, принялись пить чай.

— Скорей пейте! — торопил старик. — Надо искать второго моржа, самца, он далеко не уйдет.

И снова заскрипели уключины.

— Ярак, ты положи весла, смотри кругом. У тебя глаза помоложе, — распорядился старик.

Байдара, лавируя между льдами, уходила все дальше и дальше в море.

К вечеру Ярак всполошился и тихо предупредил:

— Морж, морж!

Айе и Эрмен схватились за ружья и прошли на нос. Андрей в бинокль разглядывал добычу. И в тот момент, когда охотники готовились уже выстрелить, Андрей закричал:

— Стойте! Это человек!

Охотники опустили ружья, гребцы — весла.

На льдине лежал мистер Томсон. Лицо его горело, он тяжело дышал. Открыв глаза, он хотел было подняться, но силы оставили его.

— Пить, — прошептал он.

Андрей взял его руку, нащупывая пульс.

— Все утонули, — проговорил мистер Томсон.

— Ярак, надо его переодеть. Видишь, совсем у него сырая спина, — сказал Андрей.

Чарльза Томсона переодели в сухое, уложили в байдару. Он бредил.

Байдара шла быстро. Мистер Томсон неподвижно лежал на кусках моржового мяса, прикрытых кожей.

Андрей положил ему руку на лоб, приложил ухо к сердцу и, послушав, сказал:

— Умер… Давай к берегу.

Охотники не пошевелились, молчал и старик Ильич. Не полагалось везти труп на байдаре. Надо его опустить в море.

— Старик! Чарли — белый человек. Его надо доставить на берег. Плохого от этого ничего не будет. Едем! — настаивал Андрей.

И старик взялся за руль.

Весть о смерти Чарли быстро разнеслась по стойбищу. Вокруг толпились люди.

Мэри молча смотрела на труп человека, который был ее отцом. Она вспомнила почему-то, как Чарли тащил Ярака за ногу, сильно ругался. А теперь он лежит вот совсем бледный, без стекляшек на лице. И Мэри вдруг стало страшно. Она отошла в сторону и, подойдя к Ильичу, сказала:

— Надо похоронить поскорей его.

— На нашем кладбище нельзя. Надо его отвезти в Лорен, где он постоянно жил, — сказал старик.

Когда труп был доставлен туда, где мистер Томсон прожил более двадцати лет, на берег прибежала Рультына. Она с ужасом посмотрела на Чарли и, отойдя в сторону, где стояла Мэри с Яраком, тихо спросила:

— Мэри, а Бэн где?

— Не знаю.

— Ярак, где Бэн?

— Утонул он. Все утонули.

Рультына опустилась на гальку. Ноги перестали держать ее. Подошел Саймонс. Он посмотрел на мистера Томсона. Чарли лежал в чукотской одежде.

Рультына встала. Она подошла к Мэри и сказала:

— Надо ему сшить новую кухлянку и отвезти в камни, на кладбище.

— Рультына, пусть его хоронит Сайм по-своему, по-американски. Не надо его отвозить на наше кладбище. Чарли не был настоящим человеком, — с грустью ответила Мэри.

Книга вторая