– Как вы думаете, это дело имеет перспективы?
– Какие именно?
– Я имею в виду прежде всего дело Барсукова. У вас есть основания предполагать, что он является заказчиком убийства?
– Хотя основания есть, – сказал я, – эта линия не кажется мне перспективной.
И я изложил Гармошкину свои мысли, с которыми вчера уже ознакомил Седого.
– Никаких фактов, доказывающих причастность Барсукова к делу об убийстве Бомберга, не обнаружено. Эпизод с нападением на нас можно рассматривать как банальное запугивание, – резюмировал я. – И предваряя ваш вопрос, скажу, что расследование надо продолжать, но не по этой версии. Барсуковым занимается милиция.
– Угу, угу, угу, – рассеянно глядя на стол, закивал Гармошкин. – Что ж, в таком случае продолжайте свою работу. Что же касается аванса, – Гармошкин залез в стол и достал оттуда конверт, – то вот пятьсот долларов. Кроме того, завтра вы оба, вместе с Борисовым, получите премиальные за проведенную работу. Можете назвать это материальной помощью. А теперь отправляйтесь к Пыжикову и объясните ему ситуацию. У него есть желание написать обо всем случившемся большую статью.
– А стоит ли торопиться со статьей? – спросил я.
– Не знаю, – раздраженно ответил Гармошкин. – Вы ему все объясните, он напишет, потом посмотрим... С сегодняшнего дня он заменяет Бомберга по всем тем вопросам, которые тот раньше курировал.
Мы вышли из кабинета главного редактора и отправились к его заместителю. Сергей Иванович Пыжиков встретил нас сидя за столом, на котором царил образцово-показательный хаос. В нем мог разобраться только человек, сам непосредственно являющийся автором этого хаоса. Что Пыжиков с успехом и демонстрировал, доставая нужные папки и документы из вороха бумаг, наваленных на столе.
– Ты хотел нас видеть, Сергей Иванович? – спросил Борисов.
Пыжиков бросил на нас задумчивый взгляд из-под очков и произнес каким-то утробным мягким голосом:
– Э-э... Как бы да... Тут как бы поступила информация о том, что вы э-э... попали в некую критическую ситуацию, и в связи с тем событийным рядом, который имеет место быть в последнее время, э-э... есть как бы необходимость придать всему этому идеологическую направленность и персонифицировать в ряд статей на тему о-о-о... Ну, в общем, я бы сформулировал ее как журналисты-расследование-свобода слова-тайны сильных мира сего...
Пыжиков сделал небольшую паузу и посмотрел в окно, чтобы сосредоточиться.
– Видите ли, я хотел бы просто пояснить вам ситуацию, чтобы вы были более адаптированы в ней, – продолжил он. – Раньше всеми подобными материалами занимался Бомберг, но в связи с такими неожиданными трагическими обстоятельствами его жизни эти вопросы перешли в мое ведение. И я, несмотря на то, что по-своему уважал Сашу, должен сказать, что мне кардинально не нравилось, что он делал. Все это было, э-э... на мой взгляд, несколько непрофессионально, ужасающе субъективно и односторонне, семантически и стилистически не выверено, и, можно сказать, граничило с лубком... Я не говорю о чем-то большем, поскольку для этого необходима уверенность, базирующаяся на-а... жесткой фактологической основе, но всего перечисленного, на мой взгляд, как бы достаточно, чтобы э-э-э... радикально перестроить работу в этом направлении...
– Сергей Иванович, – перебил его Седой, – ты можешь сказать, чего ты конкретно от нас хочешь?
– Э-э... От вас мне нужна хронология событий, происшедших с вами, – мы опубликуем ее в ближайшем же номере, но-о... мы должны изменить стилистику подачи материала в свете той новой концепции, которую я изложил и которую намерен жестко продвигать в дальнейшем.
Неожиданно мое терпение лопнуло. Не знаю почему, но этот человек производил на меня странное впечатление, сотканное из противоречивых качеств: подчеркнутой интеллигентности и одновременно дремучести и отчаянного самомнения. Кроме всего прочего, сама манера речи Пыжикова действовала на меня усыпляюще. Может быть, отчасти из-за этого я и встрял в разговор.
– Я извиняюсь, конечно, я человек новый в редакции, – признался я, – но в силу того, что я имею некое отношение к упоминавшемуся эпизоду, позволю себе высказать свое мнение.
Не знаю почему, но я заговорил в интеллигентной манере Пыжикова.
– Дело в том, что следствие только началось, – продолжил я. – Этот эпизод как таковой сложно однозначно расценить в том или ином направлении. Мне кажется, на данном этапе логичнее было бы ограничиться лишь упоминанием самого факта нападения без указания каких-либо причин происшедшего. И уж совершенно точно, что о серии статей говорить еще пока рано.
Пыжиков задумался, глядя на расчищенное на своем столе место. И, не поднимая глаз, обратился ко мне с вопросом:
– То есть вы э-э... однозначно уверены, что убийца еще не найден и задержание э-э... – тут он запустил руку в хлам на столе и вынул из него нужный листок, – некоего Барсукова не имеет к убийству Бомберга никакого отношения?
Мне захотелось высказаться категорично, что я и сделал:
– Если это и имеет отношение к убийству, то весьма косвенное. Подлинные преступники еще не найдены.
– А чем подкреплена ваша уверенность на этот счет? – после некоторой паузы спросил Пыжиков.
Я и тут проявил категоричность и сказал, что предпочел бы не распространяться на этот счет, поскольку это не более чем мои соображения.
Пыжиков снова сделал паузу и после нее со вздохом произнес:
– Что ж, тогда наш разговор можно заканчивать. Я подумаю над тем, что вы сказали, и приму соответствующее решение, о котором я вас поставлю в известность.
Последнюю начальственную фразу он произнес особенно мягко и даже нежно.
Мы с Седым молча кивнули и покинули кабинет заместителя главного редактора, расширившего за последние дни свои полномочия.
Мы вернулись к себе в комнату, и Седой, расположившись в кресле, констатировал:
– Зам умер, да здравствует зам! Ты знаешь, Владимир, я прихожу к выводу, что не знаю людей, кому смерть Бомберга принесла какие-либо потери, хотя бы моральные. И вижу достаточно людей, которые после его кончины скорее вздохнули с облегчением.
– Ну а как же женщины? В конце концов, семья?...
– Я не имел в виду сферу его личной жизни, – заметил Седой.
– И все-таки кто-то должен был от этого пострадать, – заявил я. – Понимаешь, я, конечно, не знал Бомберга лично, но по тому, что о нем говорят, не могу себе представить, что он жил бы подобной жизнью, полной опасности и врагов, не подстраховываясь.
– Какую страховку ты имеешь в виду? – спросил меня, недоумевая, Седой.
– Я думаю, что единственной страховкой, которая гарантировала бы ему относительную безопасность, является наличие у него компрометирующих материалов на своих врагов. Именно появление в печати подобных материалов и должны опасаться враги Бомберга после его смерти. Только это останавливало бы их от решительных действий.
– Насколько мне известно, пока ничего не вскрылось, – сказал Седой.
– Это означает лишь две вещи: или канал раскрытия материалов слишком длинный и сложный, или же он не сработал, и архивы лежат где-нибудь, ожидая своего нового владельца.
– Интересно, где же они могут лежать?
– Если бы я это знал, мы сегодня же взяли бы их.
– А кто это мог бы знать в принципе? – спросил меня Седой.
– Понятия не имею, но думаю, что сами материалы могли бы дать нам серьезные основания для подозрений и поисков подлинного убийцы.
Тут Седой вспомнил, что ему нужно срочно идти по какому-то журналистскому заданию, быстренько собрался, накинул пиджак и покинул редакцию. Я остался в комнате один в глубокой задумчивости. Через некоторое время в кабинет вошла Лена Капитонова.
Завидев меня, она тут же широко заулыбалась.
– Вот он, – торжественно произнесла она, – герой журналистского расследования, борец с рыночной мафией! Зарубцевались ли уже свежие шрамы у воина?
– Нет еще, – ответил я, легонько дотронувшись до пластыря на лбу.
– Ничего, до свадьбы заживет, – успокоила меня Капитонова, плюхнулась в кресло и закурила.
Я еще некоторое время смотрел на нее, потом вдруг произнес:
– Кстати, о свадьбе... Лена, ты не хочешь со мной выпить?
– Выпить? – переспросила она, в ужасе тараща глаза. – Такое предложение! Девушке?! Боже мой, какая дерзость!.. Конечно, хочу...
– В таком случае я угощаю. Пошли!
– А что у нас за повод? – спросила она, когда мы вышли из кабинета.
– Повод у меня почти всегда один – сбросить возникшее напряжение. Все остальное лишь формальности, которые придумывают люди.
– Сбросить напряжение? Ах ты, толстый шалунишка! – игриво подергала бровью эта распутная девчонка, ткнув меня в бок кулаком.
Выйдя на улицу, мы отыскали ближайший бар, в котором я, разменяв сто долларов из своего аванса, заказал мартини. Когда официант принес напиток, я произнес заковыристый тост:
– Выпьем за то, чтобы возникающее напряжение не приводило к взрывам.
Капитонова лукаво улыбнулась мне и осушила свой бокал. В дальнейшем в течение всей нашей беседы Елена опрокинула еще несколько бокалов. Уже после третьего я понял, что этой женщине пить нельзя. Развезло ее достаточно быстро. Она слегка оплыла, откинулась на стул в вальяжной позе, плавающая улыбка на ее лице из разряда благожелательных переходила в похотливую. Полутьма и тихая музыка в баре этому весьма способствовали. Разговор сам собой зашел на темы, близкие каждому человеку – о том, какие сволочи были прежние мужчины и женщины и какими лапочками будут будущие.
Мы выпили еще пару бокалов, когда наконец я решил, что довел Капитонову до нужной кондиции и можно переходить к делу.
– Скажи честно!.. – начал я.
– Конечно, – тут же мигнула мне глазом Лена. – Лгать такому герою, боже упаси!
– Ты по Сашке Бомбергу тоскуешь? Вы ведь, говорят, были не просто коллеги, а еще и хорошие друзья.
Капитонова ухмыльнулась, стряхивая пепел с сигареты в пепельницу на столе, и сказала: