Беверли понимала: клиент пытается разнюхать, что случилось с Дэнни. Она и сама точно не знала. Надо его проведать… Субботняя драка на стадионе не шла из головы.
Сколько раз этому маленькому мерзавцу говорила: футбол не доведет до добра!
У меня, кроме него, никого нет… Мальчик мой! Был таким милым ребенком. Он ведь…
В парикмахерскую вбежала Мэнди Стивенсон – в темном от дождя плаще, с налипшими на лицо мокрыми волосами.
– Прости, Бев, я опоздала… Видела твоего сына внизу, на остановке.
– Что… Как он?
– Ехал на работу, ждал автобуса. – Мэнди улыбнулась. – Выглядел нормально, шутил… Ты ведь знаешь Дэнни!
– Да уж, знаю! – проворчала Беверли, энергично втирая в волосы Джесси новую порцию бальзама. Надо же, каков эгоист! Волнуешься тут о нем, переживаешь… – Терпи, курочка! – прикрикнула она на притихшую Джесси. – Это тебе на пользу.
Брайан Кибби с детства был ипохондриком. В школьные годы он постоянно ходил по врачам: справка о болезни считалась большой ценностью, ибо давала передышку от издевательств одноклассников. Повзрослев, он начал сторониться докторов и старался никогда не пропускать работу. Жалобы на здоровье продолжались, но исключительно с тем, чтобы привлечь сочувственное внимание противоположного пола. «Ох, чувствую, что захворал» – это была его излюбленная фраза. И вот теперь, схватив действительно серьезный недуг, к тому же не поддающийся диагнозу, Кибби паниковал и чувствовал, что теряет рассудок.
В понедельник утром, под гнетом таких аргументов, как страшные синяки на лице, обморок во время вчерашнего похода и плаксивые уговоры матери, он согласился съездить в Корсторфин и показаться их семейному врачу Филиппу Крейгмайеру.
– Только знаешь, сынок… – начала Джойс нерешительно. – Надень свежие трусы. Ты ведь к доктору идешь.
– Что-о?.. – Кибби покраснел как помидор. – Конечно, я оденусь в чистое! Я всегда…
– Просто… я заметила, ну… пятна. Как бывает у мальчиков, – нервно объяснила Джойс. – Начала стирать, а там спереди пятна…
Щеки Кибби полыхали огнем, голова поникла, язык прилип к гортани. Мать уже один раз заводила такой разговор – давно, когда он был подростком.
– Я понимаю, удержаться тяжело, – продолжала Джойс. – Но ведь это грех… И для здоровья плохо. Ты же знаешь, – ее глаза взметнулись к потолку, – Он все видит!
Кибби раскрыл было рот, однако передумал возражать.
Хуже всего было то, что мать навязалась сопровождать его к врачу. Кибби насилу уговорил ее выйти в коридор на время осмотра.
Филипп Крейгмайер попросил его раздеться и скрупулезно обследовал. Они были хорошо знакомы, и Кибби осмелился спросить:
– Доктор, а может, это… эта болезнь оттого, что… я себя иногда трогаю?
Филипп Крейгмайер, энергичный седовласый мужчина с орлиным носом, пристально посмотрел ему в глаза:
– Ты имеешь в виду мастурбацию?
– Ну да… Мама говорит, от нее организм слабеет. Вот я и решил…
Доктор покачал головой:
– Думаю, причины здесь гораздо глубже, чем обычная юношеская мастурбация.
Он приказал Брайану одеться и послал его сдавать кровь и мочу на анализы. Бедный Кибби был так взбудоражен, что сумел пописать лишь после долгих потуг.
В заключение доктор Крейгмайер усадил перед собой мать и сына и произнес речь. Он подробно описал симптомы болезни и серьезным тоном заключил:
– Убежден, что имел место акт физического насилия.
– В каком смысле? – не поняла Джойс.
– Поглядите на своего сына, миссис Кибби. Он весь в синяках!
– Но ведь мальчик ни с кем не дрался! Он вообще такой привычки не имеет… Это абсурд!
– Ну-у-у, я не знаю! – заныл Кибби. – Я просто даже не знаю…
Доктор Крейгмайер был неумолим. Он снял с шеи стетоскоп, положил его на стол и заявил:
– Увы, мадам. Налицо все признаки типичного пьяного загула: с драками, алкогольным отравлением и прочими прелестями. – Он покачал головой. – Посмотрите на его синяки! Такую картину можно увидеть каждые выходные в травматологическом отделении скорой помощи. Пьяных драчунов туда дюжинами привозят. А ожог на щеке – однозначно от сигареты. Весьма типичный синдром. Стремление причинить себе боль на пике алкогольной депрессии. Вы ведь недавно потеряли отца…
– Да я вообще не пью! – воскликнул Кибби.
– А ваш сын тем временем утверждает, что не пьет, – продолжал доктор чуть не со смехом, наблюдая за вскочившей в волнении Джойс. – И в эти выходные якобы никаким загулам не предавался… Должен вам сказать, миссис Кибби, что алкоголизм – очень серьезное заболевание. И если Брайан будет запираться, это ни к чему хорошему не приведет.
Какой ужас, думала Джойс, теперь моего сына обвиняют в том, что он скрытый алкоголик! Бедный мальчик даже расплакался, пытаясь доказать, что он не пьет, а мерзкий доктор только ухмыляется!
– Но послушайте, мой сын действительно не пьет! – заявила она гневно. – В эти выходные он ездил на конвент «Стар-Трека»! – Она пристально посмотрела на Кибби. – Правда, Брайан?
– Да! Да! С Иэном! Ездили на конвент! Он все время был рядом! Он подтвердит – я вообще ни капли в рот не беру! – Кибби покраснел и перешел на визг. Лицо покрылось испариной, несправедливость происходящего резала по сердцу как ножом. – Я приболел, вернулся в гостиницу, лег спать пораньше! А утром встал с синяками… Я ничего не пил!
– Ну, это еще надо доказать, – хмыкнул доктор.
Он повидал на своем веку немало алкоголиков и отлично понимал, что порой они бывают весьма изобретательны в попытках скрыть свой недуг.
– Вы получите доказательства, мистер Крейгмайер! – заносчиво заявила Джойс, направляясь к двери. – Пойдем, сын!
И они удалились гуськом: впереди мать с гордо вскинутой головой, а следом красный как рак, фыркающий от негодования Кибби.
На работу он вышел к концу недели, хотя синяки и шишки по-прежнему были, так сказать, налицо. На расспросы коллег Брайан отвечал вяло, тусклым голосом, испытывая острую жалость к самому себе. Слава богу, от издевательств Скиннера он был на время избавлен: мучитель взял отгул, чтобы подготовиться к назначенному на следующую неделю собеседованию.
Все выходные Кибби просидел дома. Его собеседование тоже приближалось, надо было готовиться. Помимо этого, сил у него хватало лишь на то, чтобы забраться на чердак и повозиться с железной дорогой. Он запустил по рельсам любимый «Город Ноттингем» и наблюдал за ним, прищурясь, представляя, что сидит вместе с Люси в купе первого класса. Люси была одета в викторианское платье с глубоким декольте. В реальности ее грудь была не так уж велика, однако для полноты картины он ввел определенные анатомические поправки. Когда поезд миновал Западный Хайленд, покачиваясь и сверкая окошками не хуже «Восточного экспресса», Кибби задернул шторки и начал распутывать шнуровку на ее корсете.
Крейгмайер считает, что это не опасно…
– Ах, Брайан! Остановись… Мы не должны… – умоляла Люси, возбужденно дыша.
– Поздно, малышка! Назад дороги нет… Ты и сама хочешь…
Грех, это грех! Надо остановиться…
Но действительно, назад дороги не было: горячее семя брызнуло в носовой платок… Вконец обессилев, Кибби улегся на дощатый пол.
Боже, Боже, прости меня! Я постараюсь, я больше не буду… Пожалуйста, перестань меня наказывать!
17Собеседование
Боб Фой сидел в своем кабинетике на промежуточном этаже и, подавшись вперед, изучал висящий на стене внушительный календарь, испещренный аккуратными разноцветными пометками. Система обозначений была продумана до мелочей и соблюдалась с религиозной тщательностью: каждый оттенок символизировал определенную фазу инспекционного процесса. Однако календарь, подобно большинству артефактов такого рода, давал весьма идеализированную версию истинного положения вещей. Фой скроил трагическую мину: назревали перемены, а он перемен не любил, особенно тех, которые были ему неподконтрольны. Кандидаты на должность старшего инспектора, помимо собеседования с Фоем и Купером, должны были выдержать экзамен перед членами Комитета общественного здравоохранения; при этом ни один из соискателей, по мнению Фоя, не дотягивал до нужного уровня.
И тем не менее…
Дэнни Скиннера после скорбного казуса с докладом Кибби словно подменили: он подтянулся, навел порядок в отчетах и начал в числе первых появляться на работе. Брайан Кибби, напротив, совсем расклеился. Айткен и Макги оказались вне игры – первый уходил на пенсию, а второй получил долгожданный перевод в Глазго, – что, в сущности, оставляло трех кандидатов: Скиннера, Кибби и «эту девчонку», как Фой про себя привык называть Шеннон Макдауэлл.
Шеннон отстрелялась первой, продемонстрировав недюжинную эрудицию и богатый опыт. Ее старания, однако, были напрасны: Фой с Купером втихаря подредактировали ее личное дело, переправив некоторые плюсы на минусы, и сфабриковали списочек причин, по которым она якобы была недостойна ответственного поста.
Дэнни Скиннер произвел на комиссию приятное впечатление. Он подал себя энергично, собранно и доброжелательно, а главное – умно, то есть не особо выпячивая свой ум, как и подобает успешному кандидату на должность старшего государственного чиновника.
Брайан Кибби явился полной противоположностью своему конкуренту: члены комиссии как по команде разинули рты, когда перед ними предстала его щедро разукрашенная физиономия. Выступал он отвратно – заикался, потел, дергался, то и дело срывался на неразборчивый хрип. После него в комнате остался призрачный дух жалкого неудачника, барахтающегося в болоте личных неурядиц.
Пока строгое жюри размазывало Кибби в лепешку, Шеннон и Скиннер беседовали в офисе за чашкой кофе.
– Я, конечно, надеюсь, что выберут меня, – говорил Скиннер искренне, – но по-хорошему – это твоя должность. И я буду за тебя рад.
– Спасибо, Дэнни! Взаимно, – отвечала Шеннон с несколько меньшей искренностью: оба понимали, что именно она по справедливости заслуживает повышения.