Старый бар пытается меня завлечь, но я не поддаюсь, сворачиваю на Филмор, затем на улицу Хайт. Мое воображение по сей день потрясает величие этого города, поднявшегося сперва на золоте, а потом на микропроцессорах. И зачем я не зашел в старый бар? Несколько лет назад обязательно заглянул бы в сумрачную прохладу, опрокинул кружечку, послушал сплетни.
Может, это оттого, что сегодняшняя улица Кастро, с ее нарочито голубыми сантехниками, автомеханиками и мясниками, кажется мне удручающе фальшивой и поверхностной. Еще один аспект глупой одержимости нашего общества вопросами половой ориентации. Неужели мы, гомосексуалисты, изменили мир к худшему? Ах, если бы мы только понимали, борясь за свои права, что процесс починки раковины никак не связан с ориентацией сантехника! Категорически не связан. Абсолютно асексуальный процесс.
Я прихожу в ресторан. Копающийся в раковине юный сантехник идеально иллюстрирует мою мысль: его имперсонация стереотипного гомика столь совершенна, что он похож на андроида из фильма «Я, робот».
– И что же вы туда кидаете, мистер Томлин? – жеманно вопрошает он, выпрямляясь и стряхивая со спецовки комья гнилых отбросов.
– Это кухня, зай! – отвечаю я.
Потому что это действительно кухня. Не пляж, не курорт, а сраная вонючая кухня.
По безупречно стерильной кухне, охая, чихая, пердя и делая пометки в блокноте, бродил с инспекцией бедный Брайан Кибби. Его упоение собственным ничтожеством было так велико, что он даже не задумывался о реакции окружающих. Шеф-повар ресторана «Рю Сен-Лазар» Морис Легран с возмущением смотрел на смрадное растрепанное существо, пришедшее инспектировать его ресторан. Чистейшее издевательство! Хватило же у них наглости!..
Морис Легран сразу после инспекции позвонил Бобу Фою. Тот немедля вызвал Кибби на ковер – и попросил Дэнни Скиннера присутствовать при разговоре.
Дэнни Скиннер, развалясь на стуле, с наслаждением любовался жалким видом Кибби, стыдливо вошедшего в кабинет.
– Садись! – рявкнул Фой и пустил по столу листок бумаги; Кибби начал читать, рука его плясала. – Что это, по-твоему, Брайан?
– Я… я… – забуксовал Кибби.
– Это жалоба нашего клиента Мориса Леграна. Он называет тебя неряхой, ходячим позором. – Фой изогнул бровь. – Думаешь, у нас есть основания для тревоги? – Он презрительно оглядел изможденного работника и сам себе ответил: – Я думаю, что есть.
Кибби хотел было заговорить, но в уме что-то коротнуло: он словно впервые заметил жирные пятна на своей рубахе и мятые синие брюки, которые были ему решительно малы.
Что со мной происходит?
– Послушай, – спросил Скиннер мягко, – ты в порядке?
– Это только… моя болезнь, ну…
– Может, в семье неприятности?
– Нет! Я просто нездоров, никак не поправлюсь… Я…
Кибби замялся. Фой и Скиннер уже избавились от старого Дуги Винчестера, Скиннерова дружка. Вполне могли избавиться и от него.
– Тебе придется взять себя в руки, Брайан, – сказал Фой со сдерживаемой яростью. – И чем скорее, тем лучше. Ты бросаешь тень на весь отдел, а мы это терпеть не намерены.
– Я… я…
– Тебе все ясно?
Ощущение несправедливости происходящего придало Кибби сил. Он поднял глаза, посмотрел Фою в лицо и внятно ответил:
– Абсолютно.
Я подвожу коллег. Не справляюсь с работой. Надо быть внимательнее. Это болезнь виновата…
– Вот и отлично, – ледяным тоном подытожил Фой.
Кибби перевел взгляд на Скиннера, который, как ему показалось, наблюдал за Фоем с некоторой брезгливостью. Скиннер улыбнулся:
– Считай, что мы дали тебе дружеский совет, Брайан. Разговор неофициальный, сугубо между нами.
У Кибби на глазах выступили слезы: он внезапно ощутил извращенное чувство благодарности, которое возмутило его до глубины души – и одновременно едва не побудило броситься Дэнни Скиннеру на грудь с мольбой о помощи.
– С-спасибо…
Простившись с начальством, Кибби торопливо бежал в свое привычное убежище, то есть в туалет.
Что такое сегодняшний Кибби? Он прирожденная жертва. И разве мы виноваты, что обеспечиваем жертву тем, чего она жаждет больше всего на свете: гонениями, а еще лучше – мучениями? Если не обеспечим мы, за нас это сделает судьба. А она никогда не ошибается. Исключения можно пересчитать по пальцам искалеченной руки.
Де Фретэ и мать: эти двое наверняка знают правду. Но я и без них почти уверен, что судьба определила мне в отцы Грега Томлина. Всю жизнь мне казалось, что моя истинная родина где-то далеко. Теперь я верю, что это Калифорния.
Что меня здесь удерживает? Отношения с Шеннон заехали в тупик. Вчера это было похоже скорее на драку, чем на секс. Сперва целовались у меня на кушетке – грубо, агрессивно, – а затем она приказала мне раздеться, чуть не криком. И начала сосать мой член – кусая его, скобля зубами, чертовски больно. Я схватил ее за волосы: не приблизить, а, наоборот, оттащить. Ее глаза сузились и злобно сверкнули. Рванув, я разодрал ей блузку, пуговицы стрельнули в стену. Я решил: ну что ж, девчонка хочет грубого секса, – и начал мять ей грудь. Она скривилась и тяпнула меня за губу – до крови, до металлического привкуса во рту. Я стащил с нее джинсы и трусики, с размаху всадил ей пальцы во влагалище. Она в ответ ухватила мой член и принялась дрочить, царапая ногтями, гоняя кожу взад-вперед с такой силой, что казалось, уздечка вот-вот порвется. Из соображений самозащиты я заломил ей руку за спину, взгромоздился сверху и начал остервенело ебать – член зудел, как кипятком ошпаренный. Она обхватила меня свободной рукой за шею, впечаталась лбом в лицо и терлась, рыча, чуть не ломая переносицу, так что у меня слезы потекли по щекам. Я долбил ее яростно и жестко. Мои пальцы вцепились ей в сосок: мучили его, крутили, у меня аж ногти побелели. Она вдруг царапнула мне спину, ударила по ребрам и звериным движением выскользнула из-под меня. Приказала перевернуться, уселась верхом и давай орать:
– Я СВЕРХУ! Я СВЕРХУ, СКИННЕР, СУКА! ТЫ ПОНЯЛ, БЛЯДЬ?! Я СВЕРХУ!
И вот уже она меня трахает как исступленная – вернее, саму себя вгоняет в горький оргазм… А кончив, просто отлипает от меня, словно изолента, и мне ничего не остается, как додрачивать самому. Сперма стреляет в потолок, брызги попадают ей на ляжку – она их смахивает и с брезгливой гримасой вытирает руку о покрывало. А потом одевается и молча уходит – вот что самое страшное! И на следующий день в столовой мы ведем себя так, будто ничего не случилось.
А я украдкой поглядываю на Кибби, отмечая свежие царапины и следы укусов.
Все у нас с Шеннон наперекосяк. Мы больше не друзья. Всякий раз, когда она заходит в комнату, я вспоминаю песню Dandy Warhols:
Когда-то давно
Дружили с тобой,
Теперь о тебе перестал вспоминать.
Случится опять
Открытку послать —
Короткой и вежливой будет она.
Ла-ла-ла, ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла…
Сейчас Шеннон надулась и молчит. Мы сидим в загнивающей литской питейной «Виноград». Отделка здесь как в аэровокзалальном буфете – для пассажиров невысокого полета. Изобилие хрома и стекла, полированные деревянные столы. Стулья и пол весьма потрепаны, а в воздухе синева от табачного дыма. Паршивые одежды посетителей – по последнему писку трущобной моды Джанкшн-стрит – говорят об уровне заведения красноречивее цен, написанных мелком на черных дощечках: слабенький лагер – фунт сорок девять за кружку, «Стелла Артуа» – фунт девяносто. Я дую «Джек Дэниэлс» и запиваю сидром «Балмерз». Шеннон сидит рядом и хмуро налегает на виски «Бушмилл». Чтобы ее развеселить, я записываюсь в очередь на караоке. К стойке приближается знакомая фигура – будь я проклят, если это не старый приятель Десси Кингхорн! Я церемонно киваю. Гондон отвечает с неменьшей вежливостью.
– Десси! – кричу я, подталкивая Шеннон к нему. – Как поживаешь?
– Спасибо, хорошо.
Они с Шеннон обмениваются неловкими взглядами. Я поворачиваюсь к ней:
– Познакомься, это Десси Кингхорн. Мой старый друг. А это Шеннон. Моя… коллега, ха! – Я смеюсь, Шеннон кисло морщится. – Десси тоже своего рода коллега. Представитель осведомленных верхов, знаток современного стиля, – продолжаю я, оглядывая его с головы до ног: побитые старые джинсы, потная футболка, словно снятая с гнойного бразильского бомжа. Плачевная безвкусица.
– Отвали, Скиннер! – шипит он.
– Зачем так, Дэсмондо! Давай по пиву. – Я подзываю барменшу. – Кружку вашего лучшего лагера для моего друга Десси Кингхорна! Несите «Стеллу»… нет, «Карлсберг экспорт»! Для такого парня ничего не жалко! – Я поворачиваюсь к нему. – Все еще в страховых агентах ходишь, Десси?
Никогда раньше не замечал, какие злобные у него глазки: буравят с откровенной ненавистью. Его рот судорожно открывается, как у психов, что симулируют сердечный приступ, прежде чем начать размахивать кулаками.
– Меня сократили… А пить я с тобой не буду! Вообще тебя знать не хочу.
– Забавно, забавно… А я вот, наоборот, повышение получил. Правда, Шеннон?
Она молчит и смотрит на меня так же пристально, как Кингхорн.
– Зарплату здорово прибавили, – продолжаю я. – Но ты меня знаешь: ни гроша не остается. Дорогие привычки! – Я оттопыриваю лацкан нового итальянского пиджака «Си-Пи кампани». – А я не ропщу, несу свой крест.
– Предупреждаю, отвали! – Глазки Кингхорна прищуриваются. – Не будь ты сейчас с девчонкой…
Я открываю рот, чтобы обстебать оголтелый сексизм его замечания, но тут коротышка, который командует караоке, поднимает карточку и кричит:
– Дэнни Скиннер!
– Извини, дружище, надо отлучиться. Я еще вернусь!
Одарив его улыбкой, я взбегаю на сцену. Коротышка дает мне микрофон.
– Меня зовут Дэнни Скиннер! – кричу я, привлекая внимание разновозрастных оборванцев. – Эта песня посвящается моему непутевому другу Десси. Он сейчас на мели, пожелаем ему удачи!
Я подмигиваю Кингхорну, которого, похоже, вот-вот хватит апоплексический удар, и проникновенно затягиваю «Нечто красивое» Робби Уильямса.