Альковные секреты шеф-поваров — страница 4 из 5

33. Осень

Осенний Эдинбург показался ему лишенным претенциозного пафоса, обнаженным до самой сути. Фестиваль закончился, туристы разъехались по домам. Для случайных транзитных путешественников город тоже не представлял интереса. Погода испортилась, стало сыро, холодно и темно. Жители метались по улицам, как новички по рингу: в любую минуту ожидая удара стихии — и не умея себя защитить.

В такие периоды, думал он, Эдинбург показывает свое истинное лицо, и коренные обитатели, освободившись от ярких ярлыков «культурная столица мира» (для гостей фестиваля) и «ночная столица Европы» (для рождественских туристов), могут насладиться простой и прекрасной вещью: буднями обычного североевропейского города.

Выйдя из аэропорта, Дэнни Скиннер почувствовал себя еще более потерянным, чем до отъезда. В самолете он все время думал о Дороти. Расставание в Сан-Франциско неожиданно для них обоих оказалось очень болезненным. Он прокручивал в уме варианты дальнейшего развития отношений, перебирая восхитительные плюсы и мучительные минусы. Однако, прежде чем строить планы, нужно было завершить миссию. Грег Томлин отпал. Зато у матери, как выяснилось, имелся постоянный любовник. Эта мысль согревала Скиннеру сердце: выходило, что он был зачат на ложе пусть недолговечной, но истинной любви, а не в пьяном угаре случайной случки. Однако для прямого разговора с матерью время еще не пришло. Прежде надо разобраться с де Фретэ.

Переступив порог холодной квартиры, Скиннер первым делом включил отопление, а затем принял снотворное и рухнул в забытье. На следующий день позвонил Бобу Фою и узнал, что де Фретэ находится на съемках в Германии. Потом он связался с Джойс и договорился о встрече — в кафе «Сент-Джонс» в Корсторфине.

Сражаясь с дремотным туманом (временная разница давала себя знать), Скиннер слушал рассказ о стремительном выздоровлении Кибби и о прекрасно прижившейся новой печени. Ему все время хотелось воскликнуть: «Это из-за меня он чуть не умер! И на ноги его поставил тоже я! Потому что бросил пить!» Но он молчал, конечно; только недоумевал постоянно: почему эта женщина меня так раздражает? Однако когда Джойс сообщила, повизгивая от восторга, что Брайан выписывается на следующей неделе, он тоже не смог сдержать радости. Стиснув ее руку, вскричал:

— Отлично! Замечательные новости! И пожалуйста, никаких «мистеров Скиннеров»! Просто Дэнни. Сколько можно, в конце концов!

Джойс покраснела, как школьница. В силу необъяснимых причин ей очень нравился мистер Ск… то есть Дэнни.

Я возвращаюсь из Корсторфина на двенадцатом автобусе. На сердце поют скрипки. Кибби поправляется! Воодушевленный, выхожу на Вест-Энд и покупаю популярную книгу Джиллиан Маккейт «Ты — это твоя диета». Надо составить для Брайана подобающий рацион. Заодно беру настойку морского чертополоха. Затем захожу в интернет-кафе у подножия Литского холма и отправляю Дороти письмо, содержащее весьма подробный и откровенный перечень позиций, в которых я собираюсь ее любить по приезде. Пусть не расслабляется!

Блуждая по интернету, я выискиваю информацию о легендарных панк-рокерских группах, которыми увлекалась моя мать,— может, у старых музыкантов память лучше, чем у старых поваров? На глаза попадается интересная статья о группе «Старички».

СТАРИЧКИ СНОВА ВМЕСТЕ

«Старички» — эдинбургский панк-квартет, пользовавшийся популярностью у местных любителей панк-рока где-то между 1977-м и 1982 годами. Пока другие коллективы яро проповедовали всеобщий бунт молодежи, выступали против прогнившего государственного режима и демонстративно прожигали свои юные жизни в пику скуке и зашоренности современного общества, «Старички» под руководством Уэса Пилтона (настоящее имя Кеннет Грант) избрали иной путь.

Они пели крайне реакционные песни о социальной деградации, сетуя на вседозволенность, наркоманию, рост детской беременности и безответственность молодежи и восхваляя британские ценности времен Второй мировой: героизм, честь мундира и великую Империю, над которой никогда не заходит солнце. Их творчество вызывало весьма противоречивые отклики, большей частью возмущенные, ибо каждую песню они исполняли с гробовой убедительностью, без намека на иронию, к вящей ярости «классических» панков. Однако были у них и поклонники, утверждавшие, что творчество «Старичков» следует истинному духу панк-рока, что им хватает смелости смеяться над собой, что они не гонятся за дешевой популярностью. Их сценический образ был ярок и узнаваем: этакие дряхлые ворчуны, сидящие в баре и критикующие молодежь. Они выходили на сцену в старомодных костюмах, которые с гордостью надевали их деды, собираясь на воскресную службу. Сам Уэс Пилтон носил гвардейские усы, черную шляпу и макинтош с алым маком в петлице, словно в День поминовения. В перерывах между песнями он с чувством рассказывал о своей голубятне.

Первый альбом «Старичков» произвел в городе небольшую сенсацию и вызвал ожесточенные дебаты. Критики пребывали в недоумении: юные музыканты то ли с особым цинизмом насмехались над старшим поколением, то ли были троянским конем реакционеров в неприступной твердыне панк-рока.

Сами «Старички», разумеется, никому ничего не объясняли — за исключением памятного скандала в таверне «Ники Тамс», когда после исполнения подстрекательской и расистской композиции «Принудительная революция» присутствующие на концерте члены антифашистской лиги чуть не затеяли драку, и Уэс Пилтон, подойдя к микрофону, бросил в публику фразу, впоследствии ставшую крылатой: «Неужели ни одна жопа в этой гребаной дыре не слышала слова «ирония»?!»

Скандал явился кульминацией недолгой и поучительной истории квартета «Старички». Музыканты опередили свое время. Пародируя социально-политические страсти, свойственные их эпохе, и само движение, давшее им начало, эти постмодернисты и жестокие насмешники обрекли себя на непонимание и коммерческий провал.

После скандала начался стремительный закат квартета, закончившийся расколом в 1982 году. Пилтон был признан невменяемым и помещен в Королевскую эдинбургскую психлечебницу в Морнингсайд, откуда, впрочем, скоро выписался. Ведущий гитарист Майк Гибсон поступил в институт Напье на юридический факультет. Бас-гитарист Стив Фотерингам — единственный, кто остался в музыкальном бизнесе. Он работает ди-джеем и продюсирует молодых исполнителей. После распада группы Пилтон заявил о себе только раз, выпустив соло-альбом под названием «Крэйгхаус» — концептуальную вещь, посвященную его пребыванию в лечебнице.

Барабанщики группы — это отдельная история, трагизму которой может позавидовать даже коллектив «Спайнал Тэп». Оба музыканта кончили жизнь самоубийством. Первый, Донни Александер, покинул группу в 1980 году после жуткой производственной травмы, оставившей его уродом. Восемнадцать месяцев спустя беднягу нашли мертвым в небольшой квартирке в Ньюкасле, возле газовой плиты с открытыми конфорками. Его преемник Мартин Макбуль летом 1986 года оправдал свою фамилию, спрыгнув с моста Дин. Футбольный клуб «Хартс», ярым поклонником которого он являлся, выступил в 1986 году исключительно бездарно, что, по слухам, и послужило причиной самоубийства юноши.

И вот, двадцать лет спустя, группа «Старички» снова вместе. На ударных место Макбуля заняла Крисси Фотерингам, юная американская жена бас-гитариста Стива. Что ж, за слаженность игры «Старичков» можно не беспокоиться.

Статья сообщала, что концерт состоится на следующей неделе в «Музыкальной шкатулке» на улице Виктория. Обязательно пойду.

На улице уже сумерки, свищет мокрый ветер — жуткая холодина и темнота, особенно после Калифорнии. Но настроение у меня приподнятое. Весело иду по улице Дюк — и вдруг навстречу семенит этот подонок. Паршивая мразь!

Басби.

Чему радуется красномордый хмырь? Чем с утра опохмелился? Виски или коньячком?

Я заныриваю в ближайший магазинчик и через витрину наблюдаю, как старый хорь заходит в питейный подвальчик — один из немногих, что еще уцелели в жестокой конкурентной борьбе с недавно открывшимся на углу корпоративным поильником «Уетерспун», где вам предложат групповые скидки, коктейли по тридцать восемь пенсов и прочие рекламные заманухи, которые будут отменены, можете не сомневаться, как только разорится последний независимый сосед.

Басби.

Я с трудом различаю его силуэт сквозь мутное окошко бара, захватанное снаружи жирными руками хмельных халявщиков, имеющих обыкновение упираться для равновесия в стекло, высматривая внутри знакомого, которому можно приземлиться на хвоста.

Плюгавый Басби сидит, нахохлившись, за утлой стойкой. Перед ним наполовину опростанная кружка темного и золотистая стопка чего-то покрепче. Лицо лоснится — то ли от жира, то ли от пота. Клубничный пористый нос. Неугомонные рыскающие глазки. Улыбающийся рот — моллюск, приоткрывший раковину.

Страховой агент.

От чего он нас страхует? От возможности быть самими собой? К черту такую страховку!

Рядом с ним громоздится старый боксер Сэмми, тучный тип с печатью вечного удивления на лице: как же так получилось, что жизнь ухнула в пьяный клубящийся хаос — лучшие годы, жена, дети, друзья,— а он даже не заметил? Все сгинуло, как мираж; осталась последняя подружка, Пивная Кружка, самая преданная и самая предательская. Да еще Басби прилепился, словно блеклая бессменная жена,— и наверняка торжествует, подлец, а ведь было время, когда он Сэмми за квартал обходил. Но расклад теперь другой, роли поменялись — исподволь и необратимо, как это часто бывает со стариками. Шустрые хитрецы типа Басби всегда подчиняют себе медлительных простаков типа Сэмми, дай только срок. А начинается все безобидно: какой вред от заморыша Басби? Денег он не просит, навредить не может, да и зависти не вызывает, разве что переспит с одинокой старушкой вроде моей мамаши. Зато утешать мастак: ничего, Сэмми, ты еще тряхнешь стариной, ты еще встанешь на ноги, тонет только говно, а ты никогда говном не был… Мало-помалу в его крысиных глазах начинает мелькать презрение, однако Сэмми слишком вял и слишком проспиртован, чтобы заметить. А если и замечает, то не показывает виду, потому что расположение Басби уже сделалось жизненно важным, ведь это единственный в мире человек, который старого Сэмми хоть как-то поддерживает.

Я смотрю на этот дуэт и понимаю, что брать на себя ответственность за другого — дурно и неправильно, ибо рано или поздно сам попадаешь в зависимость от своего подопечного. На месте Басби и Сэмми вполне можно вообразить Скиннера и Кибби или любую другую парочку, случайно выхваченную из любого шотландского бара,— лишь бы у обоих в жизни не осталось ничего, кроме личных драм, о которых страшно и больно думать, да верного собутыльника, партнера по бесконечному лживому танцу, такому сладкому, пока играет музыка, и такому жуткому в минуты тишины, когда с ужасом понимаешь, что безнадежно застрял в окоченевших судорожных объятиях.

Мне нет и двадцати четырех, а сколько дров уже успел наломать! Кибби, пьянство, черная магия… Может, алкоголизм — это подсознательный протест против собственной ссученности? Вопросы, вопросы…

Ах, как хочется войти в этот бар, поставить выпивку Басби и Сэмми! Проехаться со старичками по извилистому шоссе памяти. Выслушать плаксивую исповедь Сэмми, смакуя каждое слово, каждый всхлип, наблюдая, как резиновый рот пройдошливого Басби расползается все шире и шире, по мере того как пустеют рюмки и выбалтываются секреты.

«Ну точно! Ты мой сынуля, так и есть! Я как раз, помнится, твою мамашу раскрутил… Хе, маленькая панкушка! Клевая была… Вспоминаешь, Сэмми? Титечки-то — как у козы! Забыл, что ли? Что?.. Не было тебя?! Да брось, ты каждый день там ошивался. Помнишь Нодди Холдера, а? Как он пел: да-вай по-шу-мим!.. Это ж про тебя, старый шалун! Как там дальше: подходи, подружка…»

И вот тут — о, наслаждение!— прямым правым пробить в эту вялую рожу, в резиновый рот, что сумел отбрехаться от великого множества таких ударов! Вложить всю силу, чтобы обломки протеза вылетели вперемешку с последними зубами… Нет, нельзя. Потому что такие дела на трезвую голову не делаются. А если выпить раз, то как потом остановиться? В какой точке? После десятого раза? После сто десятого?..

Мне надо думать о Брайане. Надо его спасать. Не потому, что последствия его гибели непредсказуемы, хотя это тоже фактор. Нет, инстинкт самосохранения — не главное. Я просто не хочу, чтобы он умер. Я никогда этого всерьез не хотел. Он ведь ничем не заслужил смерти. Подумаешь, был ничтожным слабым червем — тоже мне грех! Пнуть его под жопу, только и всего! Но смерть — это слишком…

О боже, как хочется выпить! Чудовищное, неодолимое желание. Да, Эдинбург — это вам не солнечная Калифорния. Всего одну баночку пива. Или кружку — запотевшую, со льда… Как раз прохожу мимо бара «Лорн» — дверь нараспашку, приперта камешком. Внутри у стойки сидит Дункан Стюарт, сверкает бритым затылком. В каждом баре, что встречается мне на пути, сидит знакомая рожа. Воспоминания, веселые истории… волокна жизненного полотна. Я подсел не на алкоголь, а на образ жизни. На особый способ общения. Зайти и заказать воду или лимонад — тоже неправильно. Завязавшему алкашу в такие места дорога закрыта. Слишком мучительно. Слишком сильны невидимые когти желания, разрывающие душу в лохмотья… Я разворачиваюсь и бегу назад — но все пути сходятся в одной точке. Соблазн повсюду, куда ни повернись. Выше по дороге — «Центральный» и «Спей»; если пройти на улицу Джанкшн, попадешь в «Макс», «Тэм О’Шантер» или «Уилки»; на улице Дюк поджидает корпоративный спрут «Уэтерспун»; на улице Конституции — «Хомз», «Нобль» или бар «У Йоджи», хотя Йоджи его давно продал.

Обложили.

Одна кружечка. Одна добрая, полная кружечка. Ах, какое совершенство, какая гармония ингредиентов! Кукурузный сироп, сульфиты, пироуглероды, соли бензойной кислоты, пенообразователи, амилоглюкозидаза, бета-глюканаза, альфа-ацетолактат, декарбоксилаза, стабилизаторы вкуса… а если повезет, то дрожжи, хмель и солод. Но только если повезет.

Обложили, суки.

Перемены были поистине чудесными. Он уже садился на кровати и принимал твердую пищу. Новая печень работала отлично, а главное — прекратились ночные припадки. Слово «ремиссия» вертелось на языке у всего персонала больницы, от врачей до сиделок, а старший хирург мистер Бойс, учитывая темпы поправки и скупость субсидий министерства здравоохранения, намеревался выписать больного уже через неделю.

Джойс не находила себе места от восторга и даже не помнила, когда в последний раз была так счастлива. Не напрасно она молилась! Ее вера, пошатнувшаяся со смертью Кита и едва не сломленная болезнью Брайана, укрепилась и расцвела как никогда. Мнительность и страх, однако, настолько крепко въелись в душу, что сейчас, в их отсутствие, ей было как-то не по себе. Брайан Кибби хорошо знал свою мать и видел, что сквозь ореол радости проступают темные пятнышки.

— В чем дело, ма? Что-нибудь не так?

Джойс почувствовала, как от вопроса вздрогнуло сердце. Лукавить не имело смысла.

— Сынок… Я знаю, ты не любишь про это говорить…— начала она неуверенно.— В общем, это насчет Дэнни… Мистер Скиннер, твой бывший начальник. Он хочет тебя навестить.

Лицо Брайана Кибби разом превратилось в уродливую кривую маску. Джойс пожалела, что начала этот разговор, и с ужасом смотрела на сына, который напрягся, сверкнул глазами и прорычал незнакомым голосом:

— Я его ненавижу!

— Брайан!— воскликнула Джойс.— Дэнни… то есть мистер Скиннер… о тебе беспокоится! Даже из Америки звонил, справлялся о твоем здоровье! И этой девушке с работы по электронной почте каждый день писал! А ты, ты…

Теперь уже настала очередь Брайана с тревогой смотреть на разволновавшуюся мать.

— Давай не будем о нем… Я просто хочу домой. Хочу быть с вами: с тобой и с Кэролайн,— сказал Кибби примирительно.

Какого черта от меня нужно этому Скиннеру?

34. Шок и трепет

Cегодня холодно, но по крайней мере нет ветра и промозглого дождя. Честная, прямая погода. Последние лучи солнца красят недужное серное небо в розово-лиловые тона. Мои подошвы с хрустом ломают ледяные корочки на лужах. Сворачиваю в ответвляющийся от улицы Сент-Джон переулок, что ведет к дому Кибби. Джойс давеча позвонила, чтобы поговорить о Брайане, который, по ее словам, в последние дни ведет себя очень странно,— и я напросился в гости, хотя она и уверяла, что не стоит трудиться: мол, ничего серьезного, можно и по телефону. Мне хотелось разнюхать обстановку в жилище Кибби, перед тем как он вернется из больницы.

Я толкаю дверь. Она открывается…

Боже всемилостивый!

У меня отвисает челюсть. На пороге стоит девушка удивительной, просто сногсшибательной красоты.

Прямые светлые волосы схвачены сбоку золотистой заколкой; в огромных серо-голубых глазах — чистые прохладные бездны; идеальные зубы ослепляют; кожа бархатна и нежна, как… не знаю даже, с чем сравнить.

Чтоб я провалился!

На ней зеленая футболка и клёвые камуфляжные штаны.

Что здесь происходит? Откуда эта…

Девушка вопросительно поднимает брови, со справедливым недоумением ожидая объяснений,— а я стою как идиот, только глазами хлопаю.

Ах ты ж сволочь такая!..

Сражаясь с возбуждением — не столько физическим, сколько эмоциональным,— я пытаюсь играть достойную роль и выдавливаю улыбку.

— Здравствуйте… Я Дэнни, который… в общем, мы с Брайаном вместе работали.

С языка чуть не срывается, что я его друг.

— А я Кэролайн. Заходите!— Она грациозно разворачивается и убегает в дом. Ну ни фига себе! И вот это — это!— сестра Кибби… Я ныряю следом, как примагниченный, поедая глазами все ее выпуклости и впадины. Увы, в коридоре появляется Джойс, прерывая упоительную погоню. Если дочь — само изящество и спокойствие, то бедная мать — воплощение суетливой и нервозной неуклюжести.

— Мистер Скиннер…— начинает она.

— Прошу вас! Дэнни!— восклицаю я больше для Кэролайн, чем для Джойс. Заполошной корове уже давно пора запомнить, что я не люблю формальностей. Девушка, однако, уходит в гостиную, никак не реагируя на мои слова.

— Как самочувствие Брайана?— Я порываюсь проскользнуть следом за красавицей, но Джойс увлекает меня на кухню и сажает на табурет. В щелку мне виден силуэт Кэролайн. Она не просто симпатичная, о нет! Такой реакции на женщину у меня, пожалуй, еще ни разу не было.

Ну, не считая Джастин Тэйлор со второго курса. Или Кей. Или Дороти. И даже с ними было иначе, а сейчас… Офигеть можно!

Джойс хлопочет с чайником. Я рассматриваю ее, пытаясь представить, как она выглядела в молодости — должна же дочь откуда-то унаследовать свои прелести!— но вижу лишь тугую овечью завивку да угловатую неловкость движений.

— Чувствует он себя, конечно, получше… только в голове путаница,— сообщает миссис Кибби визгливым голосом, словно подпевая свистку чайника.

— М-да, это нехорошо. А что такое?

Джойс сыплет в заварник две ложечки чая, потом добавляет третью — на счастье. Прямо как моя старушка. Собственно, ей и лет не меньше. Хотя по виду не скажешь. Можно подумать, она так и родилась пожилой теткой. А может, вечные хлопоты наложили отпечаток.

— У него странные чувства к бывшим коллегам…— Она осекается, бросает на меня стыдливый взгляд.— Даже не знаю, как сказать… Вот вы, например, столько для него сделали, а он совсем не ценит, даже наоборот… Ужас какой-то! Не могу понять, почему он так себя ведет, откуда эта неблагодарность! Вы нам все время помогали, заботились о нем… Дурно это!..— Лицо ее пунцовеет, щеки трясутся. Она ставит передо мной чашечку.

— Джойс, поймите, Брайан столько пережил,— говорю я проникновенно.— Неудивительно, что у него в голове каша.

Чашечка не больше наперстка, на кошачий глоток. И ручка малюсенькая, не уцепишь.

— Конечно! Конечно!— с энтузиазмом соглашается Джойс.— Он ведь, знаете, такой…

Я вполуха слушаю ее сетования. Из головы не идет красавица Кэролайн — такая классная, милая, спокойная… Ничего общего с визгливой мамашей и мерзостным жалким братцем.

Кэролайн Кибби.

Брайан Кибби.

И тут на меня снисходит озарение. Ну конечно! Вот он, мой официальный пропуск в мир Кибби, возможность изнутри, с близкого расстояния наблюдать процесс! Я одной палкой — в буквальном смысле — убью двух зайцев! Да еще и у Кибби на нервах сыграю.

— Можно подумать, он злодей какой-то. Но это же не так, мистер Скиннер! Он тихий, добрый…

Кэролайн.

Божественное, светозарное имя полностью реабилитирует роковую фамилию «Кибби», отравленную гаденышем Брайаном. Кэролайн Кибби. Пускай у них в доме принято чай подавать без сахара! Я возьму себе кое-что послаще. Вот стану взаправдашним, без дураков, парнем Кэролайн — и смогу бывать здесь когда захочу. И Брайан ничего не сделает, хоть усрется. Я буду за ним присматривать — по крайней мере пока не поправится. А заодно и питаться домашней едой, мять цветок наслаждения, купаться в уважении и уюте… Отличный шанс изучать его повадки и даже, если повезет, понять наконец, откуда взялась моя необъяснимая ненависть.

— Ни мне, ни покойному отцу, царство ему небесное, никогда не доставлял хлопот…

Кэролайн Кибби.

Отличная, красивая фамилия! Надо же, как здорово звучит: Кибби. Кэролайн Кибби. Да, братишку Брайана надо поставить на ноги. А потом можно и в Сан-Франциско.

Дороти.

Сейчас это кажется далеким зыбким сном. Но я помню: все было взаправду и очень… очень правильно.

— А его отношение к вам… Необъяснимо! Не дай бог, проведает, что вы пришли,— такой скандал устроит!

— Ладно, Джойс,— прерываю я.— Я все прекрасно понимаю. Тут чем меньше рассусоливать, тем лучше. Мы ведь знаем: он еще болен. Зачем его огорчать? Я сейчас потихоньку уйду — и все. И в больнице появляться не буду. Но с одним условием: вы мне должны подробнейшим образом сообщать о его самочувствии.

— О, конечно, конечно, мистер Ск… Дэнни! Спасибо вам. Вы так хорошо все понимаете!

Она смотрит на меня грустными собачьими глазами. И мне впервые за все время думается: чем черт не шутит, может, у этой черной истории есть высокая божественная цель? Я допиваю чай и откланиваюсь, не преминув перед уходом заглянуть в гостиную и лучезарно попрощаться с Кэролайн.

— Пока,— отвечает она, повернувшись. Сквозь первичное недоумение просвечивает простая милая улыбка.

Ай да девчонка! Офигеть!

Я вылетаю из жилища Кибби как на крыльях, не замечая напутственных причитаний Джойс… и немедля приземляюсь, лишь только на ум приходит Дороти. Да уж… Хрен знает, чем все это закончится.

35. Пизанская башня

Друзья пребывали в изумлении — не столько потому, что Дэнни Скиннер променял солнечную Калифорнию на дождливый Эдинбург, сколько потому, что с момента возвращения он плотно и недвусмысленно сидел в завязке. Работая на два фронта, он регулярно посылал е-мейлы Дороти и в то же время ежедневно звонил Джойс, чтобы справиться о здоровье Кибби. Кроме того, он время от времени встречался с Шеннон Макдауэл за чашечкой кофе. На работе Шеннон заняла его место, но лишь временно, до следующего собеседования, что ее чрезвычайно раздражало. Скиннер встречался с ней неохотно. Шеннон, помимо шовинистической натуры муниципального аппарата, без зазрения совести проводящего дискриминацию по половому признаку, интересовал только Дэсси, и к мысли о том, что бывший друг, впоследствии ставший врагом, наслаждается ролью торжествующего соперника, привыкнуть было нелегко.

С матерью Скиннер по-прежнему не виделся; общие знакомые сообщали, что у нее все хорошо. Парикмахерскую Скиннер упрямо обходил стороной, не собираясь менять принятого решения: первым словом, которое мать от него услышит, будет имя его отца. А там поглядим.

Из старых привычек Скиннер оставил лишь одну: ужинать по пятницам с Бобом Фоем в итальянском ресторане «Пизанская башня» — с той лишь разницей, что теперь он не заказывал ничего крепче минеральной воды.

Фой еще не остыл от бурных восторгов по поводу окончательного увольнения Кибби.

— Каждый раз на работу прихожу — и не нарадуюсь!— говорил он, театрально разводя руками.— Воздух в офисе чистый! Ни пота, ни дерьма, ни других выделений…

Скиннер, однако, не хотел подыгрывать.

— То, что пережил этот бедный парень,— настоящая трагедия, без дураков. Слава богу, операция закончилась удачно. Когда он поправится, вы должны взять его обратно, если по-человечески.

— Угму,— причмокнул Фой, доливая в бокал кьянти.— Через мой труп.

Они закончили ужин в неловком молчании и зашли в соседний бар освежиться, но Фой скоро уехал домой, ибо собутыльник из непьющего Скиннера был неважный. Последний не слишком огорчился и отправился прогуляться в студенческий квартал, где у него были кое-какие дела.

Улочки вокруг рынка «Грассмаркет» оживленно гудели. Скиннер протиснулся к стойке переполненного кафе-бара и заказал содовой. Рядом возникли две знакомые физиономии: Гэри Трейнор и крепыш по имени Энди Макгриллен. Парни были уже разогреты и, судя по всему, собирались оторваться по полной. Вид старого кореша со стаканом пресного лимонада их удивил и возмутил.

Макгриллен…

Скиннер припомнил злополучную рождественскую драку, когда он стушевался и не поддержал парней. Макгриллен ему никогда не нравился. В детстве они уже сталкивались — в электричке, на обратом пути с футбольного матча в Данди. Конечно, прошло десять лет, но Скиннер помнил неприятный инцидент до мелочей. Он тогда был один — отстал от Макензи и остальных,— и Макгриллен с группой приспешников на него наехал. Силы были неравны, пришлось с позором отступить. Ерунда, детские игры, но жгучая горечь унижения осталась до сих пор. Особенно досадно было видеть старого обидчика на короткой ноге с Трейнором. Правда, Макгриллен вел себя вполне корректно, с тех пор как узнал, что Скиннер среди фанатской братвы не последний человек, и даже пару раз пытался задружиться, однако оба прекрасно понимали, что прошлое бывает тяжелее чугунной гири, и почитали за лучшее держать дистанцию. Рождественская драка была исключением.

Перехватив презрительный взгляд, брошенный Макгрилленом на стакан содовой, Скиннер почувствовал в груди знакомое жжение.

Ишь ты, бейсболочку нацепил… Гондонище гребаное! Сколько ему лет, двадцать три? двадцать четыре? Как Макензи не стало, так он думает, что можно к нашей бригаде примазаться…

— Ну ты чё, Дэнни! Обижаешь! Одну кружечку можешь с нами выпить!— наступал Трейнор.

— Не, ребята. Только апельсиновый сок,— упирался Скиннер.

Трейнор, уловив черные флюиды, плывущие от Скиннера к Макгриллену, попытался разрядить обстановку и повел речь о новом католическом порнофильме.

— «Боженька все видит», самый офигенный, понял!

Макгриллен пожал плечами и с ухмылкой ушел к бару делать заказ. Народ перед ним расступался, отдавая должное хищно скроенной коренастой фигуре и репутации драчуна. Вернувшись, Макгриллен поставил на столик две кружки и стакан сока.

— Ну, за встречу! Приятно снова увидеть знакомые рожи,— салютовал Скиннер, не глядя на Макгриллена.

Сок оказался неожиданно приятным на вкус. Покусывая соломинку, Скиннер слушал Гэри Трейнора, который опять выступал в своем репертуаре: травил байки о Робе Макензи.

— Слышал историю про гламурных телок?— начал он, повернувшись к Макгриллену.— Мы их сняли втроем. Одна черножопенькая, из Пакистана. Скинни, как ее звали?

— Ванесса. Наполовину шотландка, наполовину индуска,— уточнил Скиннер.— Отец из Кералы, мать из Эдинбурга.

— Смотри, какие мы политкорректные!— Трейнор игриво щипнул Скиннера за плечо.— Короче, поехали к ним на хату, в Мерчи,— пафосная такая вилла, бассейн, все дела, родители на островах отдыхают. Ну, оттягиваемся от души: плещемся, бухаем. Первый раз тогда Макензи голым увидели… Можешь себе представить. А девчонки прямо повизгивают, так у них зудит. Особенно эта азиатка Андреа. Да и Сара тоже. Мы, в общем, разбиваемся на пары, Скиннер уединяется с Ванессой…

— Угу. Только она не дала. Так, пообнимались…

— Х-ха! Не дала, говорит!

— А что такого? Она просто не в настроении была, обычное дело. Что, обязательно трахаться, как свинья? Посидели, поговорили о литературе… Интересная, кстати, девчонка.

— Гы-гы! Да хорош гнать, Скиннер!— Гэри со смехом толкнул его кулаком.— Короче, они там «о литературе говорят», а я Саре палочку запистонил и отдыхаю. А азиатская сучка, Андреа, она прикинута круто, но с мозгами,— Гэри постучал себя по бритой макушке,— полная беда! И вот они в соседней комнате с Макензи закрылись. А я еще до этого с Малюткой Робом беседу провел, типа гламурные девки — это махровые шлюхи, бесстыжие, на все согласные, просто атас. Ну он, видно, на ус намотал. Короче, я за стенкой слышу его бас: «Слышь, мать, прими в сраку, а?» Пару секунд тихо, а потом она так озабоченно, как Красная Шапочка,— тут Трейнор сложил губы бантиком и задействовал китайский акцент: — «А это как? Сьто ты имеесь в виду?»

Макгриллен заржал. Скиннер тоже засмеялся, хотя уже много раз слышал эту историю. Он отхлебнул сока… Что-то было не так. Он понюхал стакан, попробовал на язык. В напитке отчетливо ощущался алкоголь.

Водка!

Подняв глаза, Скиннер увидел идиотскую ухмылку Макгриллена. И даже успел заметить, как она угасла — за миг до того, как его правый кулак въехал Макгриллену в зубы. Удар удался:

Скиннер вложился грамотно, с переносом веса. Макгриллен вместе со стулом громыхнулся на пол.

Гэри Трейнор ошарашенно посмотрел на копошащегося под ногами Макгриллена, потом на Скиннера.

— Дэнни, ты чё…

Скиннера трясло от ярости. Схватив недопитый стакан, он с размаху ахнул им об пол, в каком-то миллиметре от головы Макгриллена.

— Думаешь, это игрушки, да?! Козел, бля! Отравить его хочешь?!.— Он опомнился, посмотрел на окаменевшие лица.— Извините…

Потирая разбитые костяшки, Скиннер поспешно вышел из бара и зашагал по улице. От быстрой ходьбы адреналин выветрился, и на смену пришло сожаление.

Переборщил, конечно… Макгриллен не виноват, откуда ему знать! И все же — почему некоторые мудаки не могут понять, что нет значит нет?

Скиннер нырнул в другой бар — и встретил щебечущую стайку девушек, которых смутно помнил по стажировке. Как выяснилось, имел место девичник. Две самые пьяные подружки налипли на Скиннера с разговорами, но он слушал вполуха — его глаза были намертво прикованы к одной из официанток.

Кэролайн Кибби до конца смены оставалось пятнадцать минут. За столиком в углу она заметила показавшегося знакомым мужчину, который пристально за ней наблюдал. Где-то она его видела… а, ну точно! Мужчина улыбнулся, она тоже ответила улыбкой. Он подошел, поздоровался и предложил после смены выпить кофе.

Это тот парень, что недавно приходил к нам домой. Из муниципалитета, бывший сослуживец… Которого Брайан почему-то не любит.

Она охотно согласилась.

Несмотря на сытный итальянский ужин, недавно съеденный в компании Боба Фоя, Скиннер повел Кэролайн в ресторан «Побеги бамбука», который он отрекомендовал как первоклассный образчик старокитайской кулинарной школы.

Наблюдая за аккуратными, экономными движениями ее палочек, он с трудом верил, что эта девушка — сестра Брайана Кибби. Пару раз ему даже хотелось закричать ей в лицо: «Ты же такая красавица! Какое может быть родство между тобой и этим скользким червяком?!»

Кэролайн, в свою очередь, была очарована Дэнни Скиннером.

Такой симпатичный… Где-то даже смешной. Выражение глаз слегка ошеломленное, в хорошем смысле: типа вселенная вокруг лихо закручена, но это не страшно, а прикольно. На одежде отнюдь не экономит. Даже не верится, что он на пару лет старше Брайана — выглядит гораздо моложе. Лицо свежее, осанка идеальная… Что-то в нем есть такое… внушительное. Даже хочется… равняться на него, что ли…

Потом они гуляли по Медоуз. Вокруг мерцала прохладная темнота, подсвеченная луной и натриевыми фонарями. Спешить было некуда: говорили о чем попало, рассказывали о себе. Кэролайн чувствовала, как усталость трудного вечера шелухой облетает с плеч. Ее глаза, воспаленные от ежедневных занятий за компьютером, постепенно наполнялись светом. Ей хотелось подольше растянуть эту ночь, и она сказала:

— Слушай, у меня есть гашиш… Хочешь дунуть?

Я гашиша вообще-то не большой любитель, но пара затяжек ее братцу не повредят. Только расслабят. Да и для аппетита хорошо.

— К тебе пойдем?— предположил Скиннер, ибо Саут-Сайд был в двух шагах, а до Лита надо было ехать на такси.

— Нет, лучше к тебе. Я в эту квартиру недавно въехала, с соседями еще не познакомилась…

В груди у Скиннера заработали барабанные палочки. По идее, это редкий успех — в первый же вечер залучить такую девчонку к себе, в грот любви, однако вместо хищной радости он чувствовал томительное волнение.

Почему мне неймется увидеть, где она живет, а свою берлогу показывать не хочется? Уж наверняка у меня поуютнее, чем в ее дыре!

Скиннер кивнул. На Форрест-роуд они поймали такси и поехали в сторону порта.

— Ты в Лите давно?— спросила Кэролайн.

— Всю жизнь,— ответил Скиннер, думая о Сан-Франциско, о Дороти. О том, что с радостью бы туда переехал… Не то чтобы ему не нравился Лит. В некоторых смыслах он считал его лучшим местом на свете, однако жить хотел бы где-нибудь еще, а сюда возвращаться лишь иногда.

Любить — еще не значит хотеть постоянной близости, подумал он.

Переступив порог скиннеровой квартиры, Кэролайн робко огляделась, дивясь чистоте и абсолютному порядку.

С ума сойти. К нему что, уборщица ходит?

Памятуя о неприятном свойстве шариков гашиша прожигать в мягкой мебели дыры, Скиннер пошел на кухню за пепельницей. Кэролайн следовала по пятам, озираясь, как в музее, отмечая дорогую мебель и утварь.

— Ты сколько здесь живешь?

— Четыре года.

— Классная у тебя обстановочка…

Кэролайн с восхищением бродила взглядом по его стройной фигуре, по поджарым ягодицам, обтянутым черными брюками. В висках у нее пульсировал горячий туман.

Bay!.. Ням-ням…

— Понимаешь,— рассказывал Скиннер, провожая ее в гостиную,— я несколько лет назад в аварию попал. Машина меня сбила. Перелом руки, ноги, сотрясение мозга, трещина в черепе… Получил хорошую страховку. И всю ее потратил на квартиру.

Он снова со стыдом подумал о Дэсси Кингхорне и жалких пяти сотнях, которые тот не принял.

Надо было предложить ему тысячу. Или даже полторы. Десять процентов.

Кэролайн захотела узнать подробности аварии, и Скиннер принялся рассказывать, благоразумно умалчивая о том, что пострадал по собственной пьяной невнимательности, а она неторопливо забивала косяк и осматривала обстановку. Стены в комнате были выкрашены золотистой краской. Центром композиции служил Г-образный диван черной кожи, перед которым стоял стеклянный журнальный столик. Рядом с камином, увенчанным большим настенным зеркалом, поблескивал плоский экран плазменного телевизора, а по сторонам высились внушительные стеллажи, забитые книгами, дисками и видеокассетами. На каминной полке стояла миниатюрная статуя Свободы.

Кэролайн глубоко затянулась, передала косяк Скиннеру и пошла рассматривать стеллажи. Во время прогулки Скиннер успел поведать ей о пристрастии к рэпу и хип-хопу, так что обилие записей «Эминем», «Доктора Дрея» и «Паблик Энеми» не оказалось сюрпризом. На кофейном столике лежал открытый футляр от диска с надписью «Старички». Названия некоторых песен показались ей любопытными: «Принудительная революция», «День поминовения», «Гроши из шапки нищего»…

— Кто они?— Кэролайн помахала футлярчиком в воздухе.

— Да ерунда,— ответил Скиннер.— Купил на днях, потому что они матери нравились. Местные панк-рокеры. Она с ними тусовалась в молодости… Такая музыка не для меня.

Вернувшись к стеллажам, Кэролайн отметила, что практически все книги, не считая многочисленных томов Байрона, Шелли, Верлена, Рембо, Бодлера, Бернса и новенького, похоже, еще не читанного Макдайармида, были американскими: от Сэлинджера и Фолкнера до Чака Паланика и Брета Истона Эллиса.

— Что, шотландских новеллистов не любишь?

— Не мое. Если мне хочется пьянства и ругани, я иду в ближайший бар. Но читать про это…— Скиннер улыбнулся. В тусклом свете вытянутая нижняя челюсть придала ему сходство с гротескным паяцем.

Интересная у него улыбка. Непростая… Как будто что-то не так… Э, полно! Самое страшное, что может случиться,— это меня в крутой литской квартире оттрахает стройный парень…

— Ну что, идем спать?— просто спросила она. Скиннер слегка оторопел от такой раскованности: для него Кэролайн была прежде всего дочерью Джойс и сестрой Брайана, со всеми вытекающими отсюда пуританскими перегибами.

— Ага, пойдем…

Они неловко взялись за руки и пошли в спальню, похожие не на любовников, а на узников концлагеря, бредущих в газовую камеру.

В спальне на стене висел огромный плакат с изображением звездно-полосатого флага, прямо под ним располагалась кровать с бронзовым каркасом (Кэролайн отметила вопиющее безвкусие оранжевого покрывала). В целом спальня выглядела на удивление убого по сравнению с остальными комнатами.

Скиннер методично раздевался, пытаясь совладать с растущим беспокойством и понять, что же с ним происходит. Эрекция вела себя точь-в-точь как отец: проявлялась через болезненное отсутствие. Кэролайн выглянула в окно.

— Неплохой пейзаж…— сказала она и тут же мысленно себя обругала: ничего себе замечаньице, в духе мамаши!

Ей, судя по всему, тоже было не по себе.

Какого черта? Отчего я вдруг застеснялась?

— Угу, если не считать голубиного дерьма,— с улыбкой согласился Скиннер, скидывая брюки и забираясь под простыню.

Трусы он в силу туманных причин снимать не стал — очевидно, потому, что Кэролайн до сих пор даже не начала раздеваться.

— Точно, они уже весь мир заполонили…— кивнула она.— Только до тропиков не добрались, слава богу. Представь: сидишь под пальмой у бассейна, в руке коктейль, а под ногами голуби воркуют…

Скиннер засмеялся, слегка переборщив с энтузиазмом. Кэролайн поморщилась. В воздухе висела густая неловкость. Он сидел перед ней на кровати — мускулистый, подтянутый, просто загляденье,— а она никак не могла заставить себя раздеться… Ну ладно. Она скинула туфли, стянула джинсы и залезла в кровать, не снимая футболки.

— Холодно?— спросил Скиннер.

— Угу…— хрипло ответила она. И добавила, помолчав: — Наверное, гашиш дурной попался. Состояние какое-то… сама не своя.

— Точно,— согласился он с готовностью.— Знаешь, может… может, нам не надо торопиться? Нет, ты мне очень нравишься, но… В общем, время у нас есть. Давай просто полежим, поболтаем…

— Хорошо,— тихо согласилась она, придвигаясь ближе.

Скиннер посмотрел на нее и в который раз удивился: ничего общего с Кибби! Такая красавица, и тем не менее — вот западло!— ниже пояса у него все обмякло так, словно он не с девчонкой в кровати лежал, а заполнял скучный санэпидемиологический отчет.

Пытаясь придать ситуации хоть толику интимности, Скиннер осторожно убрал волосы с лица Кэролайн, однако почувствовал в ответ лишь всплеск напряженного отчуждения, словно его движение было грубым или угрожающим. Чтобы как-то разрядить обстановку, он решил вернуться к обкатанной теме голубей.

— В Америке,— сказал он, указывая на окно,— на карнизах устанавливают специальные шипы, чтобы голуби не гнездились и не гадили прохожим на головы.

— Здесь их тоже начали ставить,— отозвалась Кэролайн сонным голосом.— Но у вас в Лите, наверное, чайки гадят, а не голуби…

Ей, если разобраться, было уютно с ним. Только странно немного.

Скиннер, будучи патриотом портового города, хотел было выступить в защиту гордой морской птицы, незаслуженно обиженной сравнением с гадкими голубями, но вовремя передумал: ситуацию не следовало накалять.

Кэролайн лежала и думала о своей любимой группе «Стритс». Их солиста тоже звали Скиннер. Майки Скиннер. У него в одной песне говорилось про девчонок — типа там, откуда он родом, их зовут не телками, а пташками. Ей это нравилось: импонировала мягкость слога, несвойственная пролетарской женоненавистнической культуре. Хотя опять же — смотря какая пташка… Неожиданно для себя она спросила:

— Тебе понравились американки?

— Обалденные,— признал Скиннер, думая о Дороти. Может, в этом все дело? Может, его сердце уже отдано?

Кэролайн нахмурилась, и он поспешно добавил:

— Только одеваться не умеют. Даже самые лучшие носят черт знает что. С европейскими женщинами никакого сравнения…

Он в целом чувствовал себя нервно и неловко, словно ему было пятнадцать лет и он впервые оказался в одной кровати с девушкой. Они осторожно поцеловались — и уснули друг у друга в объятиях. Это был глубокий, мирный и странный сон, навеянный, казалось, наркотиком куда более сильным, чем безобидный гашиш.

Скиннер проснулся первым. За окном было светло. Он какое-то время тихо любовался спящей Кэролайн, потом в груди закопошилась давешняя стыдливая неловкость, и он поспешил покинуть кровать. Пройдя на кухню, он принялся готовить завтрак: овсяные хлопья, йогурт, апельсиновый сок, зеленый чай.

В дверях показалась Кэролайн — одетая, к его облегчению, во всё свое, а не в одну из его футболок.

За завтраком они опять болтали о пустяках, и все было замечательно. Проклятая неловкость вернулась лишь перед уходом Кэролайн: Скиннер решился поцеловать ее только в щеку.

— Мы еще увидимся?— спросил он.

— Ну конечно,— улыбнулась она, недоумевая, почему с этим парнем все выходит так сложно.

Может, это из-за Брайана? Из-за его дурацкой ненависти к Дэнни?

Скиннер удержался от соблазна назначить свидание на завтра: ему нужно было время, чтобы все обдумать.

— Давай в четверг?

Кэролайн обрадовалась передышке не меньше Скиннера:

— Отлично.

Она попрощалась и отправилась домой, на недавно снятую квартиру в Саут-Сайде. После ее ухода Скиннер вспомнил, что на четверг у него намечен концерт «Старичков». На столь раннем этапе ему не хотелось путать Кэролайн переносами свиданий, и он решил взять ее с собой. На журнальном столике обнаружился пакетик с остатками гашиша. Скиннер свернул косячок. С первой же затяжки голова поплыла: гашиш был на удивление ядреным.

Ни фига себе! Вот что у нас в Эдинбурге умеют делать! Ничем не хуже той травы, что курили мы с Дороти. Похоже на гидропонику или как там это называется…

Он прикончил первый косяк и свернул второй.

36. «Старички»

Уже холодает, хотя дни еще по-летнему ясные. А небо словно выбелили хлоркой. Скворец перелетает с соседского карниза на дерево, в клюве прутик. Надо присматривать за чернохвостым Тарквином. Чертов котяра уже несколько гнезд разорил.

Я чувствую, что силы прибывают. Начал ходить на прогулки, вчера даже на вершину холма Драм-Брай забрался. А сегодня надеваю футболку, шерстяной свитер, трико, кроссовки — и шагаю по Глазго-роуд до самого низа. Захожу в компьютерный магазин, узнать насчет новой версии «Харвест Мун», хотя покупать вряд ли буду: раз не зарабатываю, то и тратить не должен, по крайней мере на развлечения.

На улице стоит одна из их рекламных девчонок в ярком плаще с надписью «Оксфам». Улыбается мне, как родному.

— У вас не найдется минутка для «Оксфама»?

— Не найдется.

— Ничего страшного.

— Я знаю.

Девчонка поднимает брови, провожает меня взглядом. Я чувствую, как шея под воротником горит, а в груди пританцовывает радость: не поддался! Они всегда чего-то хотят, всегда! Ничего, я теперь начеку. Где сядешь, там и слезешь.

Прохожу мимо церкви, потом через стадион «Гайл». Да, силы прибывают, но я никогда уже не буду прежним Брайаном. Болезнь похитила здоровенный кусок моей жизни… Скучаю по работе, по сослуживцам. Кроме Скиннера, конечно. Хотя, я слышал, он тоже уволился. Путешествовать вроде собирался… Ну и скатертью дорожка!

Я матери ясно сказал: чтобы ноги его в нашем доме не было! Еще раз заявится — я просто уйду. Какого черта он вокруг нас увивается? Какое ему до меня дело?

Чего он хочет вообще?

На футбольном поле игра в разгаре: парни носятся, пинают мяч. Эх, сейчас бы с ними побегать! Я, правда, неважный футболист, никогда эту игру не любил. Слишком быстро для меня, слишком агрессивно. На меня всегда орали, потому что телился и не мог обработать мяч. А мне просто ловкости не хватало. Зато сейчас, думаю, все вышло бы отлично — выбежал на поле, подхватил мяч, погнал к воротам, как учил отец… И не думал бы о том, что могу ушибиться или кого-то другого травмировать. Потому что я наконец понял: то, что мы делаем, не может повредить. Вредит лишь то, чего мы избегаем.

Что бы теперь ни случилось, я прятаться не буду. Хватит.

Возвращаюсь домой уже в сумерках. В коридоре встречаю мать — она несет на кухню корзину грязного белья. Смотрит на меня долгим взглядом, словно хочет что-то сказать.

— Что?

— Нет, ничего… Ты хорошо прогулялся?

— Нормально.

Поднимаюсь наверх — и первым делом запускаю «Харвест Мун». К черту курочек, к черту овец и гребаную пшеницу! Где там моя Маффи? Перехожу в режим ухаживания, дарю ей торт и цветы. А что взамен, крошка? Что взамен?

Сними-ка платьице!

Белые трусики — вжик! Соскользнули. Они же у тебя белые, да?

А теперь нагибайся через плетень…

Вот так, рачком…

Смотри, какой член! Толстый, грубый, мозолистый… В самый раз — для тугой японской пипки!

…Вот так, малышка… сучка узкоглазая… вот так… блядские сучки-анимэ! Пухлые губки, нежные пипки… и глазищи… у всех до единой огромные глази… о-ох… о-ох… а-ах… ОПА!

Уф-ф, бля… Хорошо!

Все ляжки в сперме… Холостой выброс, пустая трата семени. Хватило бы на целый выводок розовых христианских младенцев… Ага, разбежались! На целый батальон шлюх, чтоб они поперхнулись! На грязных, развратных шлюх, таких как Люси Мур и бесстыжая мартышка Шеннон, что давала Скиннеру.

Дыхание у меня сбито, голова кружится, но я твердо вознамерился перетрахать всех баб на этой гребаной ферме! А завтра пойду в компьютерный магазин и куплю последнюю версию «Великолепного угона» — не зря же ему «Гейм информер» десять баллов поставил.

Суровое небо нависло над городом, как рыхлая гематомная плоть, вызывая желание помыть окна. Сквозь серую муть едва угадывались заросли кривых каминных труб на окрестных крышах — словно сонмища пьяниц, бредущие в обнимку из бара в бар. Выходя из квартиры, Скиннер на всякий случай накинул плащ.

Поднимаясь по прохваченной ветром широкой лестнице, восходящей от вокзала Уэйверли, он посмеялся над собственной глупостью.

Надо же додуматься: назначить девушке свидание на таком юру! Да ее десять раз в залив унесет, пока я до верха доберусь! Идиот…

Шагая через две ступеньки, Скиннер пытался вызвать в памяти образ Кэролайн. Ему не терпелось сравнить продукт работы воображения с реальностью. Вдруг он себя обманул?

На верхней площадке возникла знакомая фигурка. Скиннер приблизился, увидел милый профиль — и чуть не с разочарованием понял: нет, никакого обмана. Перед ним цвела идеальная, чистая красота, достигшая зенита, не испорченная осознанием своей силы.

Волосы светлые, как шелк. Шея тонкая, белая — нежный стебелек. В пунцовых от холода ушах маленькие серебряные сережки с рубинами.

Скиннеру хотелось лениво пастись в этом раю, мягко щипать губами божественные сережки… Давеча, когда они лежали в кровати, ему хотелось того же — но почему-то не осмелился… Он отметил ее ногти — такие длинные, что ими, верно, можно замки открывать.

Кэролайн повернулась, и Скиннеру пришлось прервать беспардонное разглядывание. Он с улыбкой посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, и Скиннер почувствовал себя как тунец у де Фретэ на сковородке: поджаренный снаружи, сочный и мягкий внутри.

Он повел ее в коктейль-бар — настоящий, американский, никакого сравнения с грязными забегаловкам, где пьет британский пролетариат. На душе вновь закопошилась неловкость, а сердце словно ремнями стянули. Скиннер попытался разобраться в ощущениях. Почему он так себя ведет? Боится показать свое истинное лицо? Робеет перед собственной страстью? К черту Брайана Кибби и Джиллиан Маккейт с ее диетами. Тайм-аут! Он решился и заказал мартини: водка, вермут, толченый лед. В чем дело, черт возьми? Почему он не может просто взять и трахнуть эту красивую, доступную девушку? Что тут сложного?

За первым мартини последовал второй, затем третий. Кэролайн не отставала — ни в выпивке, ни в хмурой задумчивости. Скиннер отлучился к табачному автомату и злобно купил пачку сигарет. Оба пытались совладать с бураном необычных эмоций — шутили, придуривались, задирались, флиртовали,— и алкоголь был суфлером в этом скверном спектакле.

Официант принес четвертую смену мартини. В бокалах болталось по паре маслин, пронзенных пластмассовыми шпажками. Скиннер выудил свой шашлычок и прикусил одну ягодку. Кэролайн посмотрела ему в глаза. Скиннера как током ударило. Осмелев, он притянул девушку к себе и губами вложил ей маслину в рот, практически вплюнул. Кэролайн отпрянула. Чувство было странное и неприятное — совсем не то, что она ожидала.

Дэнни мне очень нравится, но…

Скиннер чертыхнулся про себя: идиотский жест, ничего умнее не придумал! Между ними словно трещина пробежала.

Расслабься, Скиннер! Что ты задергался, как школьник?! Расслабься… Подумаешь, прокол, с кем не бывает. Не смертельно!

Взяв себя в руки, он поднял глаза. Кэролайн сидела на высоком стуле, нахохлившись, как испуганный зверек. У Скиннера от напряжения звенели нервы. Внешне они казались спокойными, но обоим было ясно, что стоит одному из них пересечь невидимую секс-границу, и они брызнут в разные стороны, ощетинившись и шипя. Скиннер рассудил, что все надо делать очень, очень медленно, и осторожно дотронулся до ее руки.

— Большая ладонь… почти как у меня,— сказал он, любуясь божественной игрой света в ее газах.

Интересно, жмурится ли она во время секса? Темнеют ли ее зрачки? Заводит ли она глаза в минуты высочайшего наслаждения — древний жутковато-красивый рефлекс, свойственный некоторым женщинам, да и мужчинам тоже?

Дэнни Скиннер был еще молод и не понимал, что гордыня порой притупляет чуткость, особенно когда в дело впутывается алкоголь, о коварстве которого он уже успел забыть за многие недели трезвости. Кэролайн Кибби была еще моложе, но, как и всякая женщина, обладала природной житейской мудростью, да и повзрослеть ей довелось быстрее, поэтому, пока они шли, взявшись за руки, по улице Виктории, ее не оставляла назойливая мысль, что дело тут ох как нечасто.

Скиннер рассказал ей о концерте «Старичков» и предложил пойти вместе. Она согласилась. Слегка покачиваясь от многочисленных мартини, они вошли в переполненный зал, надеясь, что громкая музыка и новые возлияния заглушат саднящую неловкость. Скиннер разглядывал собравшийся люд с изумлением. Это были панки старой закваски, ровесники его матери. Некоторые по старой памяти вырядились как попугаи; другие, наоборот, щеголяли строгими костюмами и казенными прическами.

Зальчик был обставлен по-спартански, без изысков. Скиннер и Кэролайн протиснулись ближе к бару и заняли местечко у колонны. Музыканты появились на сцене под свист и овации.

Да уж, действительно старички. Цирк! И на сцене, и в зале. Даже те немногие, что умудрились не облысеть, выглядят как шуты в своих панк-нарядах. Наверное, это универсальное свойство юности: презирать влюбленную в свое прошлое старость. Моя старушка рассказывала, что в молодости они так же смеялись над одряхлевшими послевоенными стилягами «Тедди-бойз», как мы сейчас смеемся над динозаврами панк-рока.

К чести музыкантов надо признать: они мало изменились. Разве что раньше косили под старпёров, а сейчас и косить не надо. Крисси Фотерингам на ударных, конечно, выглядит круто: шерстяные рукавицы, драповое пальто, старушечья шляпка, очки в роговой оправе — но лишь потому, что она на добрый десяток лет моложе остальных… А вот и наш солист, Уэс Пилтон! Хватает микрофон и для разогрева выдает «Военное время».

Время подвига и мечты,

Без порнухи и наркоты,

За порядком следят кнуты —

Военное время!

Жизнь по совести и уму,

Нет прощения никому,

Будешь пить — попадешь в тюрьму.

Военное время!

Пилтон строевым шагом, с деревянной спиной, подошел к краю сцены и, согнувшись, буквально выблевал припев:

Военное время — британцы, вперед!

Порядок и слава, ликует народ!

Подонкам позор, ветеранам почет —

Военное время!

Он подпрыгнул — весьма энергично для своих лет — и вновь перешел на хриплый речитатив:

А сегодня в стране беда,

Панки заняли города.

Их бы в армию, как тогда,

В военное время!..

Отгремел последний аккорд. Пилтон вместо поклона вскинул руку в армейском салюте. Зал восторженно взревел.

— Мои почтари сдохли,— сообщил Пилтон улюлюкающей толпе,— но наша группа еще жива… За некоторым исключением. И следующая песня посвящается светлой памяти наших барабанщиков, Донни и Мартина!

Он сделал музыкантам знак, и те дружно грянули «Гроши из шапки нищего».

Скиннер протиснулся к бару, чтобы заказать выпивку, и неожиданно заметил Сэнди Каннингам-Блайта. Старик перетаптывался, опупев от пива, и даже самые матерые панки уважительно расступались, давая ему место. Почтенный повар, пожалуй, был здесь самым дряхлым. Скиннер встретился с Каннингам-Блайтом глазами, но тот его не узнал.

Вернувшись с двумя пластиковыми стаканчиками рома-пепси, Скиннер отметил, что Кэролайн от музыки отнюдь не в восторге: рот у нее кривился, на лице блестел пот, тушь поплыла.

— Даже играть толком не умеют!— прокричала она Скиннеру на ухо.— Чего ты в них нашел?

— Да ничего. Я своего отца ищу.

— Отца? А где он?

— А хер его знает! Не исключено, что по сцене скачет.

Кэролайн пожала плечами и подумала, что ослышалась.

Или не поняла. Трудно придавать значение словам в таком грохоте, да еще сквозь многослойное одеяло алкоголя.

37. Между первой и второй

Вернулась. Болезнь вернулась.

Ощущение, которое ни с чем не спутаешь: словно чем-то черным испачкан изнутри. И весь мир тоже испачкан — холодный, враждебный, безжалостный… По телу ходили волны озноба. Ну уж нет! На этот раз он отлеживаться не будет!

Брайан Кибби кое-как оделся и повлек тучное тело прямиком в бар «Центурион» на Сент-Джонс-роуд. С порога его ошарашило густое табачное марево, еще более плотное, чем студеный туман снаружи. В баре стоял громкий гвалт, звенели кружки. Кибби оробел и чуть было не развернул полозья, однако взял себя в руки и приблизился к стойке. На него уставились бесчисленные воспаленные глаза: бывалая пьянь осмотрела его, оценила — и признала за своего.

Кибби нерешительно топтался, думая о коварстве жестокой судьбы. Всю жизнь он куда-то ходил: в школу, в институт, на работу… а теперь пришел сюда. Новый этап.

Ничего у меня не осталось. Даже семьи. И мама, и Кэролайн… Все попали под чары злодея!

Облокотившись на стойку, он решительно произнес:

— Кружку пива и двойной виски!

Бармен видел его впервые, однако обслужил без лишних слов, наметанным взглядом определив перспективного клиента.

Кибби хлопнул стопку виски — и чуть не блеванул. Жгучая горечь пронзила его от макушки до пят. Он торопливо хлебнул пива, радуясь его относительной мягкости. Вторая стопка пошла значительно легче, а третья вообще скользнула, как божественный нектар,— и вскоре Кибби уже куда-то плавно летел. В голове у него шумело, рука стиснула кружку изо всех сил, аж пальцы побелели. Болезненные ощущения не ушли, но здорово притупились. Алкоголь работал как защитный экран. В груди медленно закипало незнакомое чувство — Кибби прислушался и с некоторым удивлением понял, что это чистейшая злоба. До сих пор он ничего подобного не испытывал, ибо по природе был человеком уравновешенным и старался гасить отрицательные эмоции. Но теперь все было иначе: он ощущал сладостную, веселую, агрессивную свободу ярости.

Кэролайн… Встречается с… этим.

Его сестра встречалась со Скиннером. Этот чудовищный факт не укладывался в голове. До сих пор главной заботой, главной мозолью его изможденного ума была таинственная болезнь, однако сейчас он бессильно скрипел зубами перед лицом нового ужаса. Что же за чудовище этот Скиннер?

Скиннер… всех заворожил. Наложил проклятие…

И тут Кибби почувствовал, что случайно вскрыл нарыв, и жуткая, невозможная правда безжалостной бритвой распорола недужную душевную муть, осветив единственно возможную причину его несчастий.

Это проделки Скиннера!

Это Скиннер на меня порчу навел!

Мысль была простой и, хотя рационального в ней было мало, обладала несомненным привкусом правды. Кибби вертел ее так и этак: все сходилось.

СКИННЕР…

Он понял, что с самого начала интуитивно подозревал Дэнни Скиннера, чувствовал его темную связь с загадочным недугом. Эти странные взгляды, многозначительные ухмылочки, пристальное жестокое внимание, с которым Скиннер его изучал, словно лабораторную крысу… Какое-то время он, помнится, думал, что Скиннер пытается его отравить, и даже отвергал еду и напитки, если тот успел вокруг них покрутиться. Теория оказалась слишком абсурдной, да и защитные меры ни к чему не привели, однако Кибби продолжал подсознательно верить, что Скиннер каким-то образом виноват в болезни. И вот теперь…

Это он, точно!

Всех околдовал, злыдень! Кэролайн с ним встречается, мать ему в рот смотрит влюбленными глазами, только и твердит целый день: ах, Скиннер, ах, лапочка! В среду на обед его пригласила!.. Проклятый упырь уже, считай, член семьи!

Кибби на миг притормозил бег горячечной мысли, чтобы заказать подкрепление.

— Повторить!— скомандовал он бармену сиплым от ярости голосом.

Тот удивленно поднял брови и потянулся к бутылкам. Одурманенный разум Кибби не замечал ничего вокруг, кроме льющегося в рюмку виски. В его висках молотом ухал алкоголь, перед глазами крутились картины физической расправы над Скиннером.

Рвать, драть ему рожу… Ногами пинать… В кровь, в лохмотья… Изувечить суку…

Ба-бах! Локомотив фантазии с разлету наскочил на гранитную скалу, и Кибби буквально почувствовал, как осколки разбитой души, вращаясь, разлетаются по комнате. Скиннера уже били однажды! Отметелили до полусмерти, даже в газетах заметка была.

Измудохали на футболе… и ни одной царапинки!

В соседних домах некоторые окна еще светились грязно-желтыми пятнышками, как редкие зубы в кромешной пасти хмурого города. Сквозь туман в глазах Скиннер приглядывался к танцу серых теней, среди которых протекала его жизнь. Тени двигались в такт стучащему в черепе мучительному метроному. Дрожащие пальцы нашарили пепельницу на полу у кровати. Раскрошив несколько сплющенных окурков, он добыл табаку и свернул тощую самокрутку. Долгие часы уже пережитой и еще, быть может, предстоящей ежеутренней темноты складывались перед ним в унылый туннель, убегающий в бесконечность.

Пьянство, думал он, жадно затягиваясь. Единственный способ убежать от всепожирающих сумерек. Утреннее похмелье удерживает в постели, понуждает опоздать на работу, таким образом избавляя от прогулки в сырой предрассветной темноте. Полуденная жажда гонит в бар, заставляет улизнуть из офиса засветло, бережет ранимую трезвую душу от яда ранних сумерек.

А на что еще уповать в этой богом проклятой дождливой дыре, как не на пьянство? Скиннер выпустил дым, ухмыльнулся ватно-безвольному удару старого никотина. Дрянная погода низводит нас до состояния печальных алкашей, скрюченных и скулящих под сырым одеялом вечных сумерек. Где же выход, где убежище? Как называется то единственное в мире место, где не умолкает добрый смех и гостеприимный гвалт, где под прокуренными сводами, в пивном чаду, распускаются соблазнительные цветы бесстыжих девичьих улыбок, где вызывающая усмешка наглеца-соперника будоражит кровь и разгоняет сонную оторопь? Имя этому месту — питейный дом.

Дэнни Скиннер давненько уже не бывал в таком месте в качестве клиента. Но нынче утром он проснулся в обнимку с давно забытым букетом: усталость, тремор, тоска, тошнота, головная боль… Тело было пропитано тяжелой отравой. Может, он заболел? Вздор, на то у него и громоотвод по имени Брайан Кибби.

Скиннер откинул одеяло, и на волю вышел застоялый дух пьяного пота… Перед глазами кратко полыхнул образ Кибби, словно кадр из голливудского боевика, когда полицейская фотовспышка выхватывает из мрака порочный лик преступника. У Скиннера мороз пробежал по коже.

Да ну, чепуха… не может быть…

Неужели сучок Кибби наконец… скапутился? Отбросил коньки? Лежит мертвый, как это утро за окном? Неужели его тучное тело и растрепанная душа не выдержали износа?

Чушь, успокойся… Джойс или Кэролайн давно бы позвонили…

Скиннер вмял окурок в пепельницу — и с такой силой всосал воздух спекшимся ртом, что заныли легкие, и в желудке поднялась дурная волна. В ушах забухала кровь, по всему телу откупорились поры, покрыв его липкой пленкой испарины. Ослепительная догадка проползла по сознанию пылающей строкой.

Кибби. Чертов говнюк! Сопротивляется, дает мне отпор!

Да, сомнений не было: Скиннер страдал от жестокого похмелья. Выходит, заклятие симметрично?! Засучив рукав, Скиннер пощупал каменный бицепс — и припомнил, как его тело начало наливаться силой, когда Кибби затеял посещать спортзал. Он тогда лишь посмеялся, не придал значения, принял рост мышечной массы за возрастные изменения. Но теперь все стало на свои места: упорно поднимая гантели, Кибби тренировал Скиннера!

Проклятый червь вчера нажрался, а похмелье мучает меня!

Лишь такое объяснение, каким бы диким оно ни казалось, полностью укладывалось в логику ситуации. Скиннер даже удивился, что возможность подобного поворота событий до сих пор не пришла ему на ум. Он почувствовал невольное уважение к противнику: надо же, столько продержался! Другой бы на его месте давно запил от такой жизни.

Торопливо одевшись, Скиннер выбежал на улицу, зашел в ближайшее интернет-кафе и принялся строчить е-мейлы, периодически пытаясь по остроте симптомов оценить, сколько Кибби вчера принял на грудь.

Письмо Дороти забуксовало с первых же строк. Скиннер снова почувствовал себя в хорошо знакомой проспиртованной шкуре, как в памятные дни на работе, когда с похмелья все валится из рук, и ум впустую суетится, не в силах справиться даже с пустяковыми задачами, и бумага злобно режет пальцы, и обжигающий кофе расплескивается, портя свежераспечатанный отчет, и хочется лишь одного — дотерпеть до звонка…

Оплаченное время истекло. Скиннер не стал его продлевать. Из мельтешащих обрывков сложилась единственно правильная мысль.

Ну что, сука, войны хочешь? Так ты ее получишь!

Воодушевившись, Скиннер покинул интернет-кафе и решительно зашагал по Северному мосту к изобилующей питейными заведениями улице Роял-Майл. Когда он вышел из первого бара, небо по цвету уже не отличалось от преобладающих в этой части города средневековых каменных построек.

К концу ночи, основательно нагрузившись, он стоял посреди улицы и смотрел на луну, рассеченную церковным флюгером. Небеса мерцали холодным белесым светом. За оскалом готических крыш шевелились толстые туши черных туч, словно ночная нечисть. Скиннер шагал по пустынной Роял-Майл от замка к замку; холодный сизый булыжник гулко звенел под каблуками рабочих ботинок, морозный пар драконьими клубами вырывался изо рта. Иногда он останавливался, слушая слабый пульс засыпающего города. Его радовали любые проявления жизни: клейко целующаяся парочка, блюющий брат-алкаш, волчьи тени подростков, высматривающих жертву.

Смакуя пьяную одурь, Скиннер думал о поджидающей дома непочатой бутылке «Джонни Уокера», и его улыбка расползалась шире улицы. Здесь, на знакомой территории, где ему был известен каждый кустик, воевать было сущим удовольствием.

Ну, давай, слизняк! Покажи, на что ты способен!

Он с наслаждением предвкушал визит к Кибби: интересно будет посмотреть на последствия сегодняшней атаки! В мертвом свете луны его долговязая фигура отбрасывала черную пляшущую тень, и тихий смех отдавался в каменных стенах жутким эхом.

Брайану Кибби хотелось выпить. Обливаясь потом, он сидел у себя в спальне перед компьютером. Никаких «Харвест Мун» — Кибби было не до игрушек. Выйдя в интернет, он зарегистрировался на сайте http://www.thescotsman.со.uk и отыскал электронный архив «Вечерних новостей». Задав в окошке поиска имя проклятого врага, нашел нужную заметку. Дэнни Скиннер, сообщала газета, попал в больницу с серьезными повреждениями после крупной драки на матче «Хиберниан» — «Абердин». Вот ведь, «с серьезными повреждениями»! А утром в понедельник на нем ни царапинки не было. Зато Брайан Кибби тем же самым утром проснулся в Ньюкасле после конвента в таком состоянии, словно по нему грузовик проехал.

Кибби дрожал от нервного озноба. Строчки расплывались.

Невозможно… Так не бывает… Но это точно Скиннер. Он меня сглазил, проклятие наложил…

Кибби вышел из дома и направился в бар «Центурион». Раньше он это заведение стороной обходил — и вот теперь, всего за несколько дней, оно сделалось убежищем столь же надежным, как его чердак.

— От чего заболел, тем и лечись,— ухмыльнулся бармен Рэймонд Гэлт, наливая двойной виски.

— Эт точно,— отозвался Кибби хриплым, словно чужим голосом.

Его занимала дилемма, хорошо знакомая всем начинающим алкоголикам. С одной стороны, выпить с похмелья — значит временно снять боль, которая потом вернется сторицей. А с другой — если вся жизнь сплошная боль, то приходится ценить даже временные передышки. К тому же выпить было просто необходимо, ведь вечером в гости должен был заявиться Скиннер.

Они с Кэролайн встречаются. Уже, поди, переспали…

НЕТ!

Кибби махом всадил виски, потом заказал еще и еще. Вывалившись из бара, он чуть не сшиб женщину с коляской и извинился заплетающимся языком. Гневный взгляд мамаши обжег сердце, но неприятное чувство быстро забылось, и он вновь погрузился в кашу злобных мыслей. По пути домой, уже в сумерках, он зашел в ликеро-водочный и купил бутылку виски.

Неужели Кэролайн спит со Скиннером?

Виски огненным шаром каталось в голове, а в ушах звучал нестерпимо самодовольный голос Скиннера, перечисляющий, скольких телок он перетрахал.

…Эта девчонка, Кей, такая красивая. А он с ней обращался как со скотиной… И Шеннон… Они для него ничто, мешки для спермы… Он их небось по десятибалльной шкале оценивает…

Кибби целеустремленно шел под горку, выписывая кренделя и смакуя горькие мысли. Когда до дома осталось совсем немного, он остановился передохнуть. Рядом шумела детская площадка, малыши с визгом болтались на качелях под присмотром родителей. Кибби стоял у ограды, загнанно дыша и глядя в пустоту. Один из отцов, тощий тридцатилетний мужик, шагнул к нему и крикнул:

— Эй, ты! Чего высматриваешь?! Давай отсюда!

— А?..

Кибби ошарашенно захлопал глазами, потом понял, чего от него хотят, и потрусил прочь, несмотря на одышку. Ему сделалось страшно, но не от вида разъяренного родителя — такие вещи его сейчас не пугали,— а от мысли, что его приняли за извращенца. Да еще в своем районе… Не дай бог, мать и сестра узнают…

Может, я и правда извращенец? Дрочу без перерыва, как животное… Как имбецил!.. А скоро детей трогать начну… Тьфу!..

Дома никого не оказалось. Мать, очевидно, ушла за покупками. Кибби поднялся к себе и схоронил виски под кровать. Спустившись в гостиную, он в изнеможении рухнул на диван. За дверью послышался шорох, в замке лязгнул ключ. Раньше он этого звука не замечал, но теперь… Надо смазать замочную скважину.

Отец давно бы смазал…

Кибби выпрямился на диване, обливаясь потом и дыша, как тюлень. Алкоголь начал выветриваться, хотелось добавить. Даже мелькнула мысль: сгонять по-быстрому наверх, отхлебнуть из бутылки… Нет, мать сразу учует запах… Да она и так учует.

Дверь открылась — и Кибби заранее скривил рот в вызывающей ухмылке.

Но это была не Джойс, а Кэролайн. Кибби вспомнил, что она собиралась прийти пораньше, помочь матери с ужином. Отличный шанс: в кои-то веки они с сестрой оказались наедине. Сейчас он расскажет ей правду о Скиннере, предупредит об опасности, убережет от беды, которой сам не смог избежать!

— Кэролайн…

Сестра заметила сухой нездоровый румянец на щеках брата, почувствовала запах алкоголя.

— Ты в порядке?

— Угу… Рад тебя видеть,— начал Кибби осторожно, однако щупальце опьянения шевельнулось в мозгу, и губы сами собой разъехались в похабной ухмылке. Он попытался взять себя в руки.— Как дела в универе?

Комната вроде крутится, но это не страшно, а просто… никак. По барабану.

— Да как обычно, тоска.— Она пожала плечами.

Брат был в своем репертуаре. Кэролайн успокоилась. Думая о чем-то своем, она забралась с ногами в кресло, взяла пульт, оживила телевизор. Звук был отключен, и диктор с серьезной торжественностью шевелил губами на фоне арабской семьи, плачущей у кучи щебня. Картинки быстро менялись: мелькнул вооруженный до зубов американский солдат, затем озабоченный, словно страдающий от запора Джордж Буш, затем жеманный Тони Блэр в окружении важных вельмож.

Кибби чувствовал, что в нем вызревает протест. В дряблом, водянистом, неимоверно раздувшемся теле поднималась мутная волна, заполняя многокилометровые пустоты между нейронами.

За них другие отдуваются. А им что? Деньги есть, власть есть, живи и наслаждайся. Это ведь не их сыновья и дочери идут на войну, на смерть, чтобы потешить их гнилое самолюбие! Под пулями гибнут простые люди, у которых нет выбора, которых оболванили… А мы, страусы, прячем голову в песок, смотрим «Гарри Поттера», Стивена Спилберга, Мэри-Кейт и Эшли Олсен, Бритни Спирс, «Бриджит Джонс»… мечтаем о должности старшего инспектора… Не замечаем, что нет ни свободы, ни выбора… Все мы жалкие рабы! Служим эгоистичным лицемерным набожным негодяям и убийцам, живем по их правилам, в жестоком, трусливом, бессовестном, пустом, лживом мире, который они создали по своему образу и подобию… Такие, как эта сука Скиннер… всё вокруг гадят из больного тщеславия… а другие должны разгребать их дерьмо…

Межнейронные пустоты вдруг схлопнулись — с треском, с искрами, у Кибби аж голова затряслась.

Даже Кэролайн, моя сестра… обленилась, поддалась разлагающему влиянию распада. А ведь отец всю жизнь горбатился, отказывал себе во всем, чтобы у нее была возможность выбора…

— А раньше тебе нравился универ…

Кэролайн энергично помотала головой — светлые волосы взлетели и улеглись на место в прежнем идеальном порядке, словно наэлектризованные нейлоновые нити, за исключением пары непокорных прядей.

— Да он мне и сейчас нравится. Только достает иногда. Учеба, учеба, учеба…— Она пожала плечами, на миг задумалась, потом хитро улыбнулась.— А бывает, хочется себя побаловать.

— Понятно. Вот и завела себе… его.

Кэролайн повернулась и смерила брата совершенно чужим взглядом. Брайан вдруг увидел себя ее глазами: уродец, плаксивый и требовательный неудачник, за которым тянется измочаленная жизнь, как слизистый след за улиткой.

За педофила меня приняли — там, в парке.

Кибби съежился. Из разверзшихся пор хлынул ледяной вонючий пот.

Но Кэролайн… Она уж так не считает! Кэр, сестренка…

Раньше они были так близки — брат и сестра. По-своему, не напоказ. Порой пугались накала эмоций, порой шарахались друг от друга… Очень по-шотландски.

Кэр, сестренка…

Брайану Кибби оставалось только сидеть и таращиться на сестру, которая отвернулась к телевизору. На экране американские войска готовились к штурму Фалуджи — подарок к президентским выборам. Диктор вскользь упомянул, что в результате боевых действий коалиционных сил погибло более ста тысяч мирных иракцев. Кибби нестерпимо захотелось обсудить это с сестрой. Раньше он избегал разговоров о политике, считал это пустой тратой времени: люди, дескать, должны радоваться тому, что имеют, а не роптать на государство. Однако он ошибался. А она была права. И сейчас ему хотелось сказать ей об этом.

Но связь между ними нарушилась, мостик обвалился, подточенный ненавистью к Скиннеру — ненавистью, которая жила и крепла сама по себе, независимо от разума, определяя каждую гримасу, каждый жест, каждое слово. Бороться с ней было бесполезно. Кибби открыл рот, словно марионетка, и ненависть захрипела изнутри:

— Он же злодей!.. Злодей!..

Кэролайн обернулась, посмотрела на брата, медленно покачала головой.

Ну все, крыша поехала.

Мы столько всего пережили. Вся наша семья. И вот результат… Блин, скорей бы свалить из этого дурдома, из этого плавильного котла страха и скорби! Порвать липкие нити, убежать без оглядки! Можно себе представить, что Дэнни про них думает… Да и про меня… Нам повезло, что он такой чуткий, понимающий. Переживает за нас…

— Брайан, у тебя заскок,— ровным тоном сообщила Кэролайн.— Дэнни только и делает, что пытается тебе помочь. Он за тебя на работе хлопотал, чтобы место сохранили, потому что понимает, как это важно — не только тебе, но и всей семье. Потому что он такой человек. Добрый, порядочный человек.

— Да ты не знаешь ничего! Ты не знаешь, какой он человек!— заверещал Брайан.

Лицо Кэролайн превратилось в злую пародию на само себя. Кибби много раз видел ее в ярости, от детских истерик до подростковых бунтов, но никогда еще красивая и спокойная сестра не выглядела столь уродливо.

— Я не могу это слушать, Брайан! Не могу видеть твоей глупой, жалкой ревности к Дэнни!

— Он не тот, за кого себя выдает!— заорал Кибби, воздев очи горе, словно призывая небеса в свидетели.

Но небеса остались равнодушными. Кэролайн начала ковырять заусенцы, потом одернула себя. Дурная привычка.

— Брайан, я Дэнни отлично знаю. Да, он любит иногда оттянуться, хорошо провести время. И он популярен, поэтому многие ему завидуют…

У Кибби вдруг заколотилось сердце. Поры выплеснули новую порцию зловонного пота. По комнате поплыл застарелый гадкий перегар. Скиннер, похоже, снова атаковал.

— Кэр, он тебя просто использует. Просто использует… Глаза сестры гневно сверкнули.

— Знаешь, Брайан, это не первый мой роман. Я кое-что понимаю. Ты собираешься меня учить?— Кэролайн не стала развивать мысль о некомпетентности брата в области романтических отношений, и так ясно.— И не вздумай сегодня сцену устроить,— предупредила она, понизив голос до угрожающего рычания.— Если тебе на меня наплевать, то хоть о матери подумай.

— Да не мне! Это ему на всех напле…

— Заткнись уже!— зашипела Кэролайн, услышав скрежет ключа.

Джойс Кибби ввалилась в коридор, плюхнула на пол набитые сумки — и улыбнулась при виде детей, мирно смотрящих телевизор. Прямо как в старые добрые времена.

Дэнни Скиннер не заставил себя ждать. Он заявился с букетом цветов и бутылкой отличного вина, купленной у «Валвона и Кролла». Букет был торжественно вручен Джойс, отчего у той брызнули слезы и едва не наступил оргазм.

Это был третий по счету визит Скиннера к Кибби. Первые два были слишком короткими, чтобы толком осмотреться, однако сейчас, слава богу, ничего не мешало. Скиннер спокойно и внимательно изучал обстановку. Старая, но ухоженная мебель подтверждала его догадку о прижимистости семейства Кибби: хозяева, похоже, не любили бездумной роскоши и беспечных вечеринок. В гостиной господствовала массивная стенка о трех секциях, делавшая комнату слишком тесной.

Озираясь по сторонам, Скиннер постепенно понимал, что оказался в жилище призраков, самым главным из которых был отнюдь не покойный глава семьи, чьи многочисленные изображения давно выцвели вследствие дурного качества старой фотобумаги. Главным призраком было прошлое благополучие. Скиннер с трепетом разглядывал карточки прежнего Кибби — здорового, худенького, энергичного и ненавистного.

Неужели он и вправду так выглядел?

Скиннер искоса посмотрел на растолстевшего мрачного врага, который как раз вошел, шумно отдуваясь, в комнату и сделал такую мину, словно собирался уличить гостя в покраже столового серебра. Никакого сходства с живым парнишкой на фотографии!.. Скиннер выдавил скудную улыбочку.

Стол был накрыт в соседней комнате. В центре красовалась бутылка вина. Смущенно улыбаясь, Джойс поставила рядом с ней вторую, принесенную Скиннером. Кибби, душа которого болталась, как на качелях, между яростью и отупением, сперва нахмурился, негодуя по поводу такой расточительности, а потом ухмыльнулся, предвкушая обильный опохмел.

— Не следовало бы, наверное,— пробормотала Джойс, взглянув на фотографию мужа,— но в конце концов… как там говорят, Брайан? Спиртное в малых дозах безвредно в любых количествах, да? Особенно с хорошей закуской…

— А что, хороший первый тост!— одобрил Скиннер.

— И мне наливай,— медленно, с нажимом проговорил Кибби.

— Брайан…— ахнула Джойс.

— Один бокал не повредит. У меня же новая печень, во!

И Кибби, к восхищению Скиннера, внезапно задрал свитер, обнажив чудовищный шрам, змеей повторяющий изгибы жировых складок.

— Брайан!— Джойс в ужасе выкатила глаза.

Кибби нехотя опустил свитер. Кэролайн сидела как на иголках, Скиннер успокаивающе гладил ее по руке. Джойс судорожно наполнила бокалы, едва не расплескав вино.

Они приступили к еде. Джойс приготовила спагетти в соусе карбонара — угощение весьма убогое на избалованный вкус Скиннера. Он тем не менее раскошелился на комплимент:

— Неплохо, весьма неплохо! Ваша мама, ребята, отлично готовит.

— Ну, наверное, не лучше твоей матери, Дэнни.

Эти слова заставили Скиннера задуматься. Он был уверен, что в плане кулинарии всегда даст матери сто очков вперед. Главное, чтобы имелись нужные ингредиенты, а уж инстинкт не подведет.

— Да, у нее порой бывают озарения,— сказал он с легким чувством вины.

Дрожащее над столом напряжение постепенно растаяло в винных парах. У Кибби, правда, оно превратилось в злобную досаду.

— Что Америка, Дэнни? Не прижился?

Скиннер не поднял перчатки.

— О, Америка замечательная страна, Брай! Я планирую туда вернуться. Впрочем…— Он с улыбкой посмотрел на Кэролайн.— Знаешь, как оно бывает…

Кибби пару минут перемалывал зубами ярость, прежде чем повторить атаку, на сей раз сменив тактику.

— А как дела у Шеннон, Дэнни?— спросил он со значением. К его радости, Кэролайн вопросительно посмотрела на Скиннера.

— Нормально вроде. Да я ее почти не вижу.— Он подумал о Дэсси Кингхорне.— Я же все это время в Америке был.

— Шеннон наша сослуживица,— пояснил Кибби злорадно.— Точнее, бывшая сослуживица.

— Ну да,— вмешалась Джойс, смутно почуяв неладное.— Я с ней говорила по телефону, когда ты лежал в больнице. Очень милая девушка.

— Они с Дэнни были весьма близки. Правда, Дэнни?

Скиннер посмотрел на Кибби с пристальным интересом.

— Может, я ошибаюсь, Брайан, но мне казалось, что она больше интересовалась тобой. Вы даже на обед вместе ходили, нет?

— Ну, два-три раза… в столовую… мы ведь коллеги…

— Ай да Брайан!— Скиннер подмигнул.— Я всегда знал, что ты темная лошадка.

Его веселая ухмылка перекинулась на всех, за исключением опешившего Кибби, который только воздух губами хватал.

Джойс почти не замечала странного поведения сына. Ее сердце ликовало: место во главе стола, пустовавшее столько времени, снова занято, а Дэнни Скиннер — просто душка, веселый, вежливый, знающий себе цену; да и с Кэролайн они замечательно смотрятся.

Кэролайн, напротив, с тревогой наблюдала за жирной, потной, злобно пыхтящей массой, в которую превратился ее брат. Она и раньше стеснялась приводить домой подруг: Брайан всегда был чудаком… Но по крайней мере не грубил, как сейчас. Надо же так измениться! Фырчит, ядом брызжет…

Скиннер тем временем продолжал украдкой осматривать комнату. Его одолевало адское любопытство. Он чувствовал себя археологом, разгребающим культурный слой таинственного племени. Присутствие Кибби, однако, мешало ему, вызывало странный дискомфорт: сидеть рядом с этой мерзкой, дурно пахнущей грудой мяса было физически неприятно. Скиннер прятал глаза, но ненавидящий взгляд Кибби стрелял отовсюду, особенно с каминной полки, облицованной старомодным кафелем и уставленной фотопортретами в рамочках. Один из снимков благодаря удачному ракурсу и тусклому освещению таращился с особой настырностью — Кибби из прошлой жизни, тонкогубый и востроносый, жутко сочетающий бухенвальдскую худобу с огромными светозарными очами, почти такими же, как у Кэролайн. Неизвестный фотограф ухитрился придать глазастому лицу выражение такой хитрющей, саркастической, сатанинской осведомленности, что у Скиннера мурашки пробежали по спине. Под сердцем ворохнулся неожиданный стыд: он осознал, что наложенное на Кибби проклятие было лишь заключительным ударом, которому предшествовала долгая и безжалостная осада, состоявшая из насмешек, подначек и прочих издевательств.

Да уж… У парня на фотографии нет ничего общего с сидящей за столом вонючей жирной жабой. Две разные формы жизни. Теперешний Кибби — это какое-то чудовище Франкенштейна! Созданное моими собственными руками… Но сквозь слой потного сала еще можно различить прежнего юношу, с которым я вместе работал, обедал, ходил на стажировку… Юношу, который краснел и заикался, когда я намеренно грубо флиртовал с секретаршами. Юношу, который приходил в смертельный ужас, когда я при нем живописал постельные детали своих ночных похождений, чего, кстати, в других компаниях никогда не делаю. Потом мне, конечно, становилось стыдно — и от этого я презирал бедного парня еще горше, еще злее. Однажды, помню, я признался Макензи: ненавижу Кибби за то, что он будит во мне зверя, заставляет делать вещи, которых я стыжусь. Малютка Роб, упокой боже его минималистскую душу, ответил не раздумывая:

— Расквась ему нос, и все дела!

Эх, надо было последовать его совету!.. Я поступил гораздо хуже: расквасил Кибби душу.

Скиннер усилием воли оторвал взгляд от дьявольской фотографии и сосредоточился на оригинале. В конце концов, сегодняшний Кибби был не так уж опасен: его желчные шпильки и грязные ухмылки били вскользь, не причиняя серьезного вреда. Зато заботливая улыбка Кэролайн, хорошее вино и благодарное воркование Джойс, растроганной его комплиментами, действовали опьяняюще. Скиннер незаметно для себя переключился в хорошо знакомый кисло-сладкий фальшивый режим.

— Кстати, Брайан, мы на работе тебя вспоминаем. Скучаем по тебе.

Кибби медленно повернул большую пучеглазую голову. Челюсть у него отвисла, резиновые губы разъехались. В бессмысленных зрачках светился тусклый огонь: горькая усталая боль, выходящая за рамки ярости — словно остатки непокорной воли сочились из поверженной души, растворяясь в душной атмосфере комнаты.

Да, думал Скиннер, Кэролайн правильно сделала, что свалила из этой сраной гробницы.

Кибби дышал часто и поверхностно. Даже неяркий свет люстры больно резал его воспаленные глаза. От каждого шороха он нервно дергался, как забитая собака от звука свистка. Аромат принесенных Скиннером свежих цветов вызывал тошноту, работая на пару с тухлым запахом его собственного тела. Еда не возбуждала аппетита, казалась слишком вычурной и острой. В довершение всего Дэнни Скиннер, вольготно развалившись, изощренно терзал его, как матадор терзает израненного быка, а мать и сестра сидели в первом ряду и сопровождали каждый укол возгласами «Оле!». Терпение Кибби кончилось.

— Скучаешь?! А я думал, ты себе новую жертву нашел!

— Брайан!— воскликнула Джойс, виновато покосившись на гостя.

Скиннер заливисто рассмеялся, запрокинув голову.

— Э, Джойс, не обращайте внимания! Брайан просто шутит. Мы на работе уже давно привыкли. У него такое чувство юмора. За что мы его и любим, ворчуна этакого.

Джойс облегченно, с визгливыми обертонами захихикала. Кибби хрюкнул, ерзая на стуле: острые кромки травмировали его слоновый зад.

Скиннер… сидит в моем доме, спит с моей сестрой, жрет стряпню моей матери — и еще имеет наглость выказывать себя моим другом! Бред!.. И это после той травли, которую он мне учинил! Какое подлое коварство!

— Не вижу ничего смешного в таких шутках,— процедила Кэролайн.— Очень грубо и неприлично.

Кибби посмотрел на сестру исподлобья. Уже совсем взрослая… Настоящая женщина: сильная, уверенная, красивая…

А он?.. Таки не сделался настоящим мужчиной. Не вышло. Не дали шанса…

Может, еще не все потеряно?

После обеда Кибби удалился к себе, сославшись на усталость. Бутылка виски покорно ждала под кроватью. Он жадно отхлебнул. Золотой эликсир побежал по пищеводу, согревая кровь, загрязняя тело, будоража дух, делая его жестче и сильнее. Кибби почувствовал себя крепким, самоуверенным и таким же бессмертным, как древние качества, одолженные под процент у горького напитка.

38. Мусо

Городская знать, богема, представители прессы, бездельники, карьеристы и бесстыжие любители халявы шумной толпой слетелись на открытие «Мусо», нового бара-ресторана Алана де Фретэ. Знаменитый повар явился в дурном расположении духа, которое, впрочем, несколько улучшилось после пары бокалов отменного шабли. Строители клятвенно заверяли, что ресторан откроется к Эдинбургскому фестивалю, и де Фретэ, поверив обещаниям, разослал приглашения массе заморских знаменитостей и видных журналистов. Но возникли осложнения, и открытие пришлось перенести на осень. Теперь хозяин вынужден был наслаждаться набившим оскомину обществом местных шишек, ибо получить в мертвый сезон ту огласку, на которую рассчитывал де Фретэ, могла позволить лишь вожделенная и недосягаемая третья звездочка в справочнике Мишлена.

— Прошу любить и жаловать: мой личный Голливуд!— ядовито комментировал он на ухо корреспонденту «Дэйли рекорд».

Однако напоенный солнцем сок божественного винограда, взошедшего на щедрых глинистых почвах Киммериджа, оказывал волшебное действие, и после четвертого бокала де Фретэ самодовольно признал, что толпа собралась весьма солидная, если учесть, что записные ценители удовольствий как раз в эту пору — между фестивалем и Рождеством — отлеживались по берлогам, переводя дух.

Скиннер явился чуть позже, в компании с Бобом Фоем, который давеча сообщил ему добрую весть о возвращении де Фретэ из поездки в Германию. По пути они для разминки заглянули в бар «У Рика», чем и объяснялось их благородное двадцатиминутное опоздание. Скиннер радостной улыбкой приветствовал внушительный набор бесплатной выпивки. Нервы у него были на взводе, желудок дрожал. Брайан Кибби, похоже, закончил вчерашний вечер кое-чем покрепче вина. Да уж, думал Скиннер, придется как следует вмазать. Он уже успел забыть, как противно и дурно бывает похмелье.

У этого гаденыша, наверное, заначка под кроватью. Надо будет настучать Кэролайн… а еще лучше Джойс. Я ему покажу, как нажираться втихаря! Нашел, чем шутить!

Питейный закуток выглядел солидно и вместе с тем просто. Безыскусные светло-голубые стены выгодно подчеркивали грандиозную стойку бара, отделанную дубом и покрытую тяжелой мраморной плитой. Впечатление довершали сверкающие паркетные полы и утопленные в потолок точечные светильники.

Скиннер украдкой осмотрел публику: тоска, как обычно. По въевшейся привычке он искал симпатичные женские лица, стараясь не думать о Дороти и Кэролайн.

У меня с Кэролайн творится черт знает что. Никак не можем по-человечески переспать! Наверное, потому что она мне напоминает о Кибби… Ну ничего, я этого говнюка отправлю назад на больничную койку, чтоб не путался под ногами,— и тогда его сестричка узнает, что такое настоящий шотландский секс! Должен же я убедиться! Если влечение к ней чисто физическое, то я вернусь в Калифорнию, к Дороти… Но сперва залью баки. Что тут у них есть?

Кстати, надо поискать Грэйми или других ухарей из его банды. Кибби не помешало бы еще разок прочистить жопу без вазелина. Это ему прыть-то поумерит.

Первый фужер шампанского Скиннер опорожнил в несколько профессиональных коротких глотков. Тут его пихнул локтем подошедший Фой — и указал наверх, где висели под потолком различные музыкальные инструменты: электрогитара, похожая на подлинный «Гибсон Лес Пол», концертная арфа, саксофон, грамотно скомпонованная по высоте ударная установка, бас-гитара с двойным грифом — не хватало только невесомых музыкантов, что подплыли бы к инструментам по воздуху и грянули забойную песню. А самым впечатляющим и невероятным был огромный белый рояль, парящий в пяти метрах над стойкой бара на четырех тонких растяжках, что сходились к мощному крюку, вмонтированному в потолочную балку.

Скиннер уважительно поежился.

У него над ухом раздался голос — так близко, что он почувствовал жар дыхания.

— Наверное, думаешь: как они его туда затащили?

— Признаться, да,— ответил Скиннер хозяину вечера, знаменитому шеф-повару Алану де Фретэ.

— С большим трудом, вот как!— объявил довольный де Фретэ и, ухмыляясь, смешался с толпой.

Экий дурак, беззлобно отметил Скиннер, отслеживая дрейф суперповара. Чтобы смеяться таким шуточкам, надо быть либо полным лохом, либо конченным кокаинистом. Де Фретэ, похоже, и то, и другое. Нет, этот тип никак не мог быть его отцом!.. Скиннер усмехнулся: в кругах, где вращался де Фретэ, такая манера разговора с шапочными знакомыми, судя по всему, была нормой. Ляпнуть многозначительную глупость, доверительно изогнуть бровь — и при этом не сообщить никакой информации. Как Джеймс Бонд в версии Шона Коннери. Что неудивительно: у поваров и шпионов много общего. И тем, и другим приходится хранить секреты, держать язык за зубами… Взяв новый бокал, Скиннер отправился бродить по залу.

Вскоре ему стало понятно, что этикет мероприятия, на которое он попал, поощрял скучающее любопытство. Общаться со своими друзьями считалось чуть ли не дурным тоном; приглашенные рыскали в толпе с набором дежурных сплетен на изготовку, пытаясь прилипнуть к чужому разговору, желательно с перспективой обретения новых связей.

Черт знает что, дарвиновский бульончик. Выживание свинейших.

Следуя по пятам за жирным поваром, Скиннер поневоле включился в общую игру. Заметив, что де Фретэ беседует с Роджером и Клариссой, он подрулил и бесцеремонно встрял в разговор.

— Пардон, извините, что перебиваю… Алан, на пару слов.

— А вот и наш юный унионист!— замурлыкала Кларисса, прищурившись и поджав губы.— Сторонник единой Британии. Как вам понравилось наше… э-э… единение на прошлой вечеринке?

— Сожалею, мистер Скиннер, я ужасно занят,— отмахнулся де Фретэ.— В другой раз, в другой раз!

Он вскинулся и рысью убежал к стойке бара.

— Это крайне важно!— крикнул Скиннер ему вслед.— Касается моей мате…

Де Фретэ даже ухом не повел. Разозлившись, Скиннер хотел его догнать и силой принудить к разговору… Но тут ему на глаза попалась официантка с характерными черными волосами, и сердце подскочило к самому горлу.

Девушка, подобно прочим официанткам, была одета в белую блузку, черные колготки и черную мини-юбку, облегающую до боли знакомые формы. Управляясь с подносом, она повернулась в профиль. Сверкнула сахарно-белая улыбка.

Роджер сказал какую-то гнусность. Скиннер из-за шума в ушах не расслышал слов. Кларисса засмеялась, как гиена. Скиннер посмотрел на нее с убийственным сочувствием:

— В молодости, наверное, красавицей были… А сейчас и не подумаешь.

Лицо Клариссы затряслось, щеки взорвались румянцем. Скиннер отошел, не оглядываясь — и пристроился к черноволосой официантке след в след. Взгляд его провожал переливы божественных ягодиц. В груди кувыркался огненный мяч.

Кей… Какого хрена она…

Но самое страшное было впереди: к официантке, плотоядно улыбаясь, приближался де Фретэ. Хвать!— жирная пятерня по-хозяйски легла девушке на бедро. Та смущенно улыбнулась и попыталась освободиться, но с тяжелым подносом на руках это было нелегко.

Он ее своими грязными клешнями хватает!

А она стоит как ни в чем не бывало… Улыбается даже… Позволяет себя лапать!

Из желудка поднялась кислая волна. Скиннер поглядел на зажатый в руке бокал… Представил, как бьет им жирного повара… в горло! Крошится стекло, осколок режет артерию, брызжет кровь, тяжелая туша оседает на пол. Де Фретэ сучит ногами, говяжьи глаза подергиваются пленкой… У Скиннера в висках стучали поршни, мысль работала четко и отрешенно. Он думал: часто ли нормальные, уравновешенные люди в подобных ситуациях идут на убийство? Наваждение прошло; развернувшись, он торопливо вышел на улицу.

Снаружи было шумно. Народ кучковался у дверей многочисленных пивных. Скиннер жадно вдохнул ночной холодный воздух, все еще сжимая в руке бокал. Размахнувшись, он изо всех сил запустил его в стену. Перезвон танцующих осколков утонул в злобных ругательствах. Не обращая внимания на испуганные взгляды, Скиннер нырнул в притормозившее такси.

Вот, к примеру, классический алкаш.

Марк Прайс стоял за прилавком ликеро-водочного магазина «Виктория» и наблюдал за жирным посетителем. Брайан Кибби торопливо оглядел полки и спросил две бутылки виски: «Джонни Уокер» и «Феймос граус».

Марк учился на втором курсе факультета психологии в университете. Каждого клиента он подвергал скрупулезному анализу. Большинству из них, будь его воля, он бы не то что спиртного не продал, а вообще прописал бы принудительное лечение в местной психбольнице.

Этому парню недолго осталось.

Марк хмуро сложил бутылки в бумажный пакет и отдал трясущемуся Кибби. Ему вдруг стало жаль этого непутевого клиента с невыразимо печальным взглядом. Он даже раскрыл рот, намереваясь что-то сказать… но прикусил язык, всмотревшись в большие слезящиеся глаза: вместо истаявшей человеческой души в них зияла черная пустота.

Марк Прайс отсчитал сдачу, выбил чек и решил про себя, что найдет другую работу.

Какое-нибудь более благодарное место, вроде «Макдоналдса» или «Филипп Морриса».

Вернувшись домой, Кибби прошел по коридору на цыпочках, чтобы не привлечь внимания матери: выслушивать упреки в пьянстве ему совсем не хотелось. К счастью, в доме никого не было. Он попытался взобраться на чердак по алюминиевой лестнице, но после первых же ступенек в ушах забухала кровь, голову повело… Он понял, что не долезет. Кое-как спустившись, он закрылся у себя в комнате, сел на кровать и пошлейшим образом выхлебал одну бутылку и ополовинил вторую, прежде чем провалился в пьяный обморок.

Над Литом занимался хмурый рассвет; крики чаек пунктиром пронзали бледное зарево на востоке. Дэнни Скиннер проснулся в совершенно разобранном состоянии. Похоже, Кибби взялся за дело всерьез… Положение усугубил звонок Шеннон Макдауэл. Убитым голосом она сообщила:

— Боб в реанимации…

Скиннер вскинулся, как гальванизированный мертвец, и деревянной походкой, шатаясь на невидимом ветру похмелья, отправился в больницу. В автобусе его чуть не стошнило. Стоявшая рядом женщина презрительно зыркнула и отодвинула от него сынишку, которого Скиннер узнал — это был тот самый пацан, что сидел однажды в баре со взрослыми, в кепочке с логотипом пива «Карлсберг». Теперь у него на кепке красовалась эмблема виски «Уайт и Маккей».

Бедный мальчишка! С пивом у него еще был шанс…

Войдя в палату, Скиннер нашел бывшего начальника в глубокой коме, с торчащей из носа трубкой. У изголовья попискивал электрокардиограф. Невеселая картина.

Рядом беззвучно плакала вторая жена Фоя, Амелия, в обнимку с хмурым подростком, очевидно, сыном от первого брака.

— Дэнни…

Амелия порывисто обняла Скиннера, прижавшись пышной грудью и окатив волной духов. Это напомнило ему прошлогоднюю вечеринку у Фоя в гостях, когда хозяин, нажравшись до положения риз, уснул поперек дивана, а Амелия затащила Скиннера на кухню и едва не изнасиловала на столе. Скиннер отбился и ушел, оставив голодную женщину наедине с мертвецки пьяным мужем. С тех пор они не разговаривали.

Интересно, предложение еще в силе? По идее, мои шансы сейчас выросли. Пригодится на черный день…

Амелия отпрянула, словно учуяв грязные мысли. Обеспокоенно поглядывая на молчащего пасынка, она рассказала:

— Бедного Боба нашли в саду. Он подметал листья… Я давно ему твердила: надо сесть на диету, при таком-то уровне холестерина! Не слушал… Такой упрямый!

Скиннер сочувственно пожал ей руку и посмотрел на неподвижно лежащего Фоя. Где сейчас обреталась его душа? На каком промежуточном этаже между жизнью и смертью?

В голове неожиданно мелькнула подходящая эпитафия: «Он мог читать меню по-французски».

Да уж, от такой диеты кто угодно скопытится. Тем более без громоотвода Кибби.

И тут Скиннер почувствовал боль в почках: Брайан Кибби, похоже, начал новую атаку.

Просек фишку, гаденыш.

39. Аляска

Он нагнулся, чтобы поднять почту. Подкатила тошнота, желудок несколько раз вхолостую сжался. Письмо из полиции уведомляло, что судебные приставы получили ордер на изъятие собственности в счет погашения его долгов. Мысль о том, что милая мебель пойдет с молотка, по бросовой цене, была невыносима.

Пугают. Показывают мускулы, только и всего…

Слава богу, департамент предложил ему место Фоя — временно, пока тот лежал в больнице. Сам Скиннер никогда не попросился бы на старую работу, но сейчас его приперли к стенке, и выбирать не приходилось. Он решил, что примет предложение и начнет потихоньку выплачивать долги, чтобы помощники шерифа от него отцепились. А потом все что можно распродаст и продолжит прерванные калифорнийские каникулы.

А может, вообще переселюсь…

Скиннер со стыдом вспомнил, что давно не писал Дороти. Главной причиной были странные отношения с Кэролайн и еще более странное противостояние с Кибби. Ни о том, ни о другом он Дороти рассказать не мог, а поскольку помимо этого ничего интересного в его жизни не происходило, то и писать было не о чем. Хотя желание увидеть ее становилось сильнее с каждым днем.

Несмотря на объективную сексапильность Кэролайн, как к женщине Скиннер оставался к ней необъяснимо равнодушен. У него даже член не вставал при мысли о ней. Но стоило ему вызвать в памяти кудряшки и носище Дороти, как штаны начинала распирать упрямая затяжная эрекция, от которой ныли яйца.

Из головы также не шла Кей. Руки сами собой сжимались в кулаки: подонок де Фретэ! Скиннер не мог понять, что его бесило больше — ветреность Кей или нахальство жирного повара.

Он вышел на работу со следующего понедельника — и в первый же день, по пути в офис, заскочил в интернет-кафе.

Кому: dotcom@ cotcom.com

От: skinnyboy@ hotmail.com

Тема: всячина

Привет, янки Дотти!

Извини, что долго не писал. Ненавижу эдинбургские интернет-кафе — такие грязные и мерзкие по сравнению с вашими. В Лите все тихо, без новостей. Сообщить нечего, кроме того, что я по-прежнему в завязке. Потому и сообщить нечего. Печально, но факт. Обстоятельства вынудили меня вернуться на работу — временно, чтобы рассчитаться с долгами. Разумеется, скучаю по тебе. И по Калифорнии. У нас здесь холод, темнота, тоска дикая… и все равно приезжай в гости! Ты же собиралась. Я не дам тебе замерзнуть, слово джентльмена.

Кстати о птичках. Твои романтические предложения, конечно, заманчивы, но я опасаюсь за свои изношенные яйца. Хотя попробовать можно, конечно. Согласен, что привлекать третьих лиц пока рановато. И вообще, Дотти, сказать по правде, я хочу лишь одного: медленно, ласково отвести твои кудряшки и прошептать на ушко: «Ах, милая евреечка…»

С любовью, твой Скиннер. Казанова или придурок — сама решай.

P.S. Позвоню тебе на днях.

P.P.S. К вопросу о поляках: бедная нация! С одной стороны Россия, с другой — Германия. Все равно что ехать в одном вагоне с двумя враждующими фанатскими бригадами.

P.P.P.S. Ты знаешь, что поляки сыграли ключевую роль в становлении шотландского футбола? Исторический факт. А как на них форма сидит! Феликс Старосек из почившего в бозе «Ланарка 3», Дариус «Джеки» Джекановски из мульти-национальной корпорации с ирландскими корнями и странным названием «Глазго Селтик» — орлы, орлы!

Я помню, как мы на прощание занимались любовью. Чуть не задушили друг друга. Банальная истина: лучше жить в Калифорнии с Дороти, чем здесь, в окружении жутких страстей, снедающих мою душу: пьянства, поисков отца, а главное — проклятого чудовища Кибби.

К черту!

Странное это было чувство — снова прийти на работу. Скиннер отсутствовал всего несколько недель, а казалось, что прошли века. Офис встретил его гостеприимно и одновременно холодно. Шеннон временно заняла его должность, а он сел на место Боба Фоя. Купер ушел на пенсию — несколько раньше, чем собирался; новый начальник, задумчивый очкарик по имени Глог, на первый взгляд был честным и толковым парнем, хоть и несколько скучноватым. Скиннер сразу же нырнул в работу, взялся одновременно за несколько дел. Разбирая бумаги, он осознал, что Фой на своем посту практически ничего не делал, свалив всю рутину на него. Скиннер решил, что поступит также: переведет стрелки на Шеннон.

Засидевшись допоздна, он поспешно заскочил в бар, опрокинул пару кружек пива и отправился на свидание с Кэролайн. Они договорились поужинать в итальянском ресторане «Пизанская башня», где любил бывать Фой. По настоянию Скиннера ужин начали с бутылки густого калифорнийского шардоне.

В жопу Джиллиан Маккейт!

Он разглядывал Кэролайн: цепочка маленьких красных пятнышек на подбородке, обгрызенные заусенцы… ее облик дышал нетерпением и досадой. Девушка хочет, чтобы ее трахнули, только и всего. А он — не может. Не способен… Причем она, конечно, винит во всем себя. Долго такой расклад не продлится, рано или поздно она потеряет терпение. У нее хватит самоуважения, чтобы прервать бесперспективный роман, несмотря на зарождающееся чувство, в котором она со свойственной ей искренностью уже призналась.

А я? Люблю ли я Кэролайн? Да, но… странною любовью. А еще есть Дороти, которую я люблю по-настоящему, без вывертов.

— Ты в порядке, Дэнни? Грустно выглядишь.

— Не знаю… Наверное, простудился.

Подошел хозяин ресторана, справился о самочувствии Боба Фоя. Скиннер вынужден был пуститься в объяснения. Кэролайн и хозяин слушали сочувственно, отнеся бесстрастный тон рассказчика на счет шока.

Остатки вина в ее бокале похожи на мочу в унитазе. Всё искажается… А может, так и было, а я раньше не замечал? Даже член отказывается служить. Здоровый мужик, двадцать четыре года, а красивую девчонку, которая по нему с ума сходит, трахнуть не может!

Неужели для меня источник силы — ненависть? Нет, чушь! К Кей я никакой ненависти не испытывал. И к Шеннон. И уж тем более к Дороти.

Скиннер понял, что не пойдет сегодня к Кэролайн. Его голова была слишком занята мыслями о Дороти, Кей и де Фретэ — буквально на уровне психоза. Нужно было время, чтобы упорядочить мысли. Выдумав какой-то предлог, он простился с Кэролайн и отправился прямиком домой — по крайней мере так ему казалось…

Улицы Эдинбурга в этот час были пусты, как коридоры морга. Изредка встречался случайный пьяница, но в целом город на Скиннера плевать хотел, точь-в-точь как бросивший его отец.

Сиротка на детском утреннике.

Душа Скиннера разделилась: одна часть хотела сидеть дома на диване, читать любимых поэтов, а другая — бродить бесцельно по улицам, пережевывая тоску. Он на ходу бормотал, вольно цитируя Перси Биши Шелли:

Дьявол вышел погулять среди людей,

Загрустив от одиночества в аду.

Как на праздник нарядился, лиходей,

Напомадился, завился — чисто гей,

И глазами любопытными, в асфальт стуча копытами,

Смотрел на городскую суету.

Цель его хаотических блужданий оформилась несколько часов спустя, когда впереди показалась вывеска ресторана «Мусо». В окнах еще горел свет. Скиннер на автопилоте обошел здание и толкнул металлическую дверь. Она оказалась незапертой.

На кухне было темно. Из глубины помещения доносились странные звуки: хриплое ритмичное дыхание, изредка прерываемое коротким резким визгом. Стараясь не шуметь, Скиннер пошел на звук, источник которого находился, похоже, в районе бара.

Это де Фретэ. Трахает кого-то. Разложил прямо на стойке — и трахает. Навалился потной тушей…

Я понял, кого он трахает. Кей. Ее голова повернута, лица не видно, но эти черные длинные волосы…

Трахает мою Кей…

Сука…

Движения Скиннера сделались быстрыми и точными, как у хищника. Он отступил в тень, безошибочно определил лестницу, ведущую на чердак, и одним духом взлетел по ступенькам. Сердце скакало сумасшедшим поршнем, в груди бурлил черный воздух.

На чердаке было пусто. Пол местами отсутствовал, в проемах виднелись балки. Скиннер крался, уклоняясь от паучьих сетей. В слуховое окошко заглядывал месяц, освещая ящик со слесарным инструментом. Скиннер порылся в ящике и добыл длинный фонарь в резиновом чехле. Слепящий луч скользнул по шляпкам криво вбитых гвоздей, по пыльным перекрытиям… Полыхнуло прислоненное к стене зеркало — огромное, в полный рост. Он посветил под ноги: из несущей балки торчали два мощных новеньких болта.

Ну конечно, рояль. Прямо над ними. Над этой сукой и… Кей, моей Кей…

Покружив по чердаку, Скиннер обнаружил вентиляционную решетку, упал на четвереньки — и увидел чудовищную спину, слоновый загривок… Туша де Фретэ практически перекрывала обзор, лишь голова бывшей невесты выглядывала из-под жирного плеча. Скиннер всматривался, пытаясь разобрать выражение ее лица. Смертный ужас или оргазм? Не поймешь…

Де Фретэ зажал ей рот!

…чтобы не кричала.

Блядский насильник… Вот так и мать мою взял, против воли… За это она его и ненавидит…

…чтоб не кричала от удовольствия.

Грязная шлюха… не смогла устоять перед соблазном бесовского танца… Прельстилась сиянием славы: не вышло самой засверкать, так хоть в лучах жирной звезды поизвиваться, пусть даже ценой унижения…

Дэнни Скиннер пристроил фонарь на ящике и принялся искать гаечный ключ, чтобы отвернуть болты.

У нас с Дэнни странные отношения. Сегодня за ужином он был совсем грустным — наверное, из-за друга, который попал в больницу. Мы оба переживаем из-за этой глупости, из-за секса, с которым у нас полная ерунда. Я так его хочу, целый день только о нем и думаю — а стоит оказаться вместе… не знаю, что на меня находит. Стесняюсь, как пятиклассница.

Порой мне кажется, что у Дэнни на плечах лежит вся тяжесть мира… Когда он рассказывал хозяину ресторана о своем друге — это было мучение какое-то. Словно кровь из камня выжимал. Нельзя же все беды носить в себе! Надо открываться, говорить с людьми…

Раз уж вечер закончился так внезапно, я принимаю решение съездить к матери, перебрать старые книги, что хранятся на чердаке Брайана. Вернее, это раньше он назывался чердаком Брайана, а теперь…

Вхожу в гостиную — мать сидит перед телевизором с опухшими от слез глазами. Рассказывает, что нашла Брайана наверху, мертвецки пьяным, в обнимку с двумя пустыми бутылками. Я говорю, что это наверняка не в первый раз. Возможно, он и раньше пил втихаря, отсюда и со здоровьем проблемы. Мать вяло спорит, хотя я вижу, что ее тоже гложут сомнения.

Я иду наверх, чтобы посмотреть на него. Лежит поперек кровати — в одежде, с отвисшей челюстью. Дышит хрипло и прерывисто. Вонь в комнате просто нестерпимая. Даже не верится, что это животное — мой брат.

Прохожу по коридору, спускаю алюминиевую лестницу и забираюсь на чердак. Кругом пыль и запустение. Здесь уже давно никто не бывал. Включаю свет, смотрю на раскинувшийся передо мной игрушечный город. Поезда, рельсы, вокзалы, кубики высотных домов, холмы, стадионы… Внушительное зрелище. Даже для тех, кто не увлекается макетами.

Один умер, другой, можно сказать, при смерти — и вот какое наследие после них осталось. Отцовские холмы из папье-маше. За это он и любил Эдинбург: считал, что холмистая земля создает естественные границы между районами. Образуются замкнутые ячейки со своими тайнами и традициями. Помню, он водил меня на экскурсии — Трон Артура, Гора Салтон, Брэйдс, Пентландс, зоопарк в Корсторфине.

Судя по рассказам Дэнни, Сан-Франциско такой же. Он говорил, что обожал там гулять: вверх-вниз, с пригорка на пригорок, и каждый раз с вершины открывается новый ракурс. Он даже карту мне показывал — Твин-Пикс, Ноб-Хилл, Потреро-Хилл, Высоты Бернала, Телеграфная гора, Тихоокеанские высоты… Даже обещал, что когда-нибудь мы туда съездим.

А вот спать вместе не можем. Хотим, но не можем. Напряжение какое-то возникает… Я его люблю. Превратилась в тряпку, в размазню, кто бы мог подумать! Хочу его нестерпимо… наверное… А он чего хочет? Я вижу, ему тоже неловко, когда мы остаемся наедине. Может, это американка, о которой он однажды упомянул? Может, он ее любит? Смотрит на меня — а думает о ней?

Я копаюсь в пыльной стопке книг, выбираю пару интересных и спускаюсь в гостиную. Мать задремала на стуле: челюсть отвисла, как у Брайана. Зачем ее будить? Я тихонько выхожу на улицу. И битый час торчу на остановке, дрожа от холода, потому что в кармане всего четыре фунтовые монеты — не хватает на дурацкое такси.

Скиннер орудовал разводным ключом. Гайка шла легко, как по маслу. Не откручивая ее до конца, он взялся за вторую. Болты дрожали от напряжения, вибрация рояля отдавалась в балку. Прервавшись, Скиннер снова приник к вентиляционной решетке.

Неудобный ракурс. Не поймешь, заметили они или нет. Жирному борову вообще на все плевать: херачит как заводной. Мою Кей херачит…

Неужели они не видят? Как качается рояль, как скрипят болты?

Скиннер снова взялся за ключ. Краем глаза он видел свое отражение в зеркале — дьявольская размеренность движений в тусклом свете фонаря, как будто химера со средневекового фасада ожила, поймала голубя и методично рвет красное мясо.

Был один момент: когда обе гайки уже почти соскочили, его вдруг замутило, колени затряслись, и он решил остановиться. Но тут резьба сорвалась — бэм! бэм!— двумя оглушительным щелчками, и рояль освобожденно ухнул вниз.

Краткий миг тишины показался бесконечным. Затем долбанул взрыв грандиозного ДРЕБЕЗГА, а следом — протяжный нечеловеческий стон, от которого у Скиннера застыла кровь в жилах.

Переглядываясь со своим ошарашенным отражением, Скиннер пунктиром думал о Кей… о той любви, что они разделяли…

ЧТО Я НАДЕЛАЛ?

Может, мимо? Может, не задело?

Они наверняка услышали… заметили. Успели отскочить… Кей лежала лицом вверх. Но его рука…

Его рука затыкала ей рот, заглушала крики и стоны… Пока он ерзал по ней жирным пузом… Папочка мой… или не папочка? Теперь уже не важно. Достойный конец бессмысленной истории. Значит, так суждено…

Скиннер сошел с чердака — и даже не заглянул в зал. Не посмотрел на разбитый рояль, на мертвые тела… В коридоре на полулежало что-то светлое. Белая клавиша. Должно быть, ударилась в стену и отлетела за угол. Из зала не доносилось ни звука, ни стона… Скиннер зачем-то поднял клавишу и сунул в карман. Толкнув кухонную дверь, он вышел в ресторанный двор, в ночную черноту.

Улицы были пусты. Скиннер шагал торопливо, стараясь не бежать. Чтобы не идти по Северному мосту, он свернул на Нью-стрит, миновал заброшенный автовокзал, потом вышел по Салтон-роуд к железнодорожной насыпи — и, не выдержав, побежал вдоль путей. В горле стоял ком, спина одеревенела от страха, в ушах выли воображаемые полицейские сирены.

Запыхавшись, Скиннер перешел на быстрый шаг. Мимо проплыло здание недавно открывшегося парламента.

Наш игрушечный парламент: как будто вместо родного папы подсунули опекуна из департамента социальных услуг.

Приблизившись к Литу, Скиннер принялся петлять по задворкам, избегая широких улиц. Задав крюка через набережную, он на минуту остановился, чтобы поглазеть на темные воды реки Лит, впадающей в залив Форт. В кармане что-то мешалось. Клавиша от рояля. Он достал ее — и оторопел. Сознание играло с ним злые шутки: клавиша оказалась черной! Он швырнул ее в воду и побрел домой, лихорадочно перемалывая в голове жгучую мысль: что же он наделал?

Элли Марлоу опаздывала на работу. Она надеялась, что Зомби-Аберкромби, страдающий от хронической бессонницы менеджер по хозчасти, хоть сегодня не придет спозаранку. А еще, не дай бог, сам хозяин, толстый повар из телевизора, припрется ни свет ни заря, чтобы проверить, как идут дела в новом ресторане…

Что-то было неладно. Дверь нараспашку. Значит, кто-то уже пришел? Элли начала мысленно лепить оправдания: не повезло, опоздала на автобус. У уборщицы нет денег на машину, они должны это понимать! В конце концов, сами назначили ей такую зарплату. Элли была уверена, что ни Аберкромби, ни де Фретэ понятия не имеют, как выглядит расписание автобусов.

Она с замиранием сердца прошла через кухню и оказалась в зале. В нос ударил едкий запах мочи. Какое-то время она стояла, не веря своим глазам. Потом отстраненно подумала, что надо бы закричать. Или выбежать на улицу, где полно людей, спешащих на работу… Вместо этого она неторопливо закурила, подошла к телефону и набрала три девятки. Диспетчер спросил, какую службу вызвать. Элли глубоко затянулась, оглядела зал и ответила:

— Вызывайте всех.

Струйка пота ползла по шее, щекотала кожу назойливым червяком. Брайан Кибби с трудом приподнялся и оглядел глянцевые бока лежащих у кровати пустых бутылок. Мать наверняка заметила… В комнате кисло воняло перегаром и немытым телом. Кибби бессильно уронил голову на подушку.

Все пропало. Он победил. Он нас всех уничтожит.

Неуклюже, как тюлень, Кибби спустился на кухню. Мать сидела за столом с чашкой чая и романом Мейв Винчи.

— Извини, мам… Я выпил немножко… от тоски. Больше не буду…

Джойс подняла голову, стараясь не смотреть сыну в глаза.

— Вчера вечером приходила Кэролайн. Ты ее видел?

У Брайана Кибби заныло сердце. Почему они прячут головы в песок?

— Мам, послушай. Это пьянство… в общем, извини, я больше…

— А хочешь чаю?— воскликнула Джойс, неожиданно уставившись ему прямо в лицо.— Я вот дочитываю новую Мейв Бинчи. По-моему, самый лучший ее роман. Жаль, что вы с Кэролайн разминулись.

Кибби сдался и пошел за своей любимой чашкой с надписью «Заводные походники: любим, чтобы хлюпало!». Эти чашки заказал для всех Кен Рэдцен. Раньше Кибби считал, что надпись относится к вечной слякоти в горах Хайлэнд. Теперь его воображение терзал второй, нестерпимо развязный смысл.

Он нацедил едва теплого чая и отхлебнул, разлепив стянувшую губы пленку.

Почему я такой дурак? Почему сразу не понял? Они в этот клуб пришли только из-за секса. Люси, Рэдден… да и все остальные.

А Кэролайн сейчас у Скиннера… Небось в кровати кувыркаются…

Кибби внезапно ощутил к сестре дикую ненависть, с которой по накалу не могли сравниться никакие прошлые обиды. Кэролайн такая же, как ее подруги — юные бутончики, расцветшие бесстыжей, неосторожной, беззащитной красотой. Они служили ему живым упреком, травмировали его душу — белоснежной кожей, высокими скулами, точеными грудками и осиной талией. Одно его присутствие повергало их в смущение и вызывало брезгливость, словно от него дурно пахло. А Скиннер, напротив, держался с ними запанибрата, раскованно и непринужденно. Ему ничего не стоило заграбастать эту мучительно-недоступную красоту, смять, растрепать, докопаться до сути — запросто, из чистой прихоти.

И Брайан Кибби в белой вспышке больного озарения осознал, что от свежей красоты Кэролайн не так уж далеко до обрюзгшей изнуренности матери. Дюжина компактных лет, короткий и жуткий туннель, который проходишь за один вздох и вылетаешь кувырком, ошалев от скорости.

Время течет, бежит сквозь пальцы…

Он поднялся наверх и включил компьютер.

Заходим в чат… Как там звали эту шлюху?..

Ага… Вот она… Во сколько ее оценить по десятибалльной шкале?

07.11.2004, 03:05

Дженни-ниндзя, Прекрасная Богиня: Я решилась и начала новую игру. С нуля! Отлично себя чувствую. Словно заново родилась! Решила жениться на Анне.

07.11.2004, 03:17

Умник, который знает ВСЁ:

В новой версии Анна посимпатичнее, но мне все равно Маффи больше нравится. Она самая сексуальная!

07.11.2004,03:18

Обер-прист, Король Крутизны:

Дженни, детка. По мне, так ты самая сексуальная. Ты где живешь?

07.11.2004,03:26

Дженни-ниндзя, Прекрасная Богиня:

Обер-прист! Вот так сюрприз! А я думала, тебе все равно… Я живу в Хаддерсфильде. Люблю плавать и кататься на коньках.

07.11.2004, 03:29

Обер-прист, Король Крутизны:

Давай как-нибудь встретимся, пообщаемся. Могу поспорить, ты офигенная красавица! Это ничего, что тебе нравятся девушки. Я люблю смотреть со стороны — перед тем как подключиться. Какая ты с виду?

Зажав в кулаке напрягшийся член, Кибби с нетерпением ждал ответа. Время шло, а на экране ничего не менялось. И вдруг выскочило сообщение: модератор уведомлял его, что он забанен. Кибби похолодел, эрекция его разом увяла.

Оценки Элли Марлоу, как выяснилось, были не так уж далеки от истины. К ресторану «Мусо» пришлось вызывать всех: полицию, «скорую помощь» и даже пожарных. Рояль приземлился прямо на спину де Фретэ, припечатав совокупляющуюся парочку к стойке бара.

Алан де Фретэ скончался мгновенно. Спасатели поначалу решили, что Кей Бэллэнтайн постигла та же участь, однако в ее выпростанной руке обнаружился нитевидный пульс: девушка была жива, хоть и пребывала без сознания. Жировой амортизатор, по-видимому, погасил силу удара.

Пожарные при помощи специальной пилы отрезали у инструмента ножки, а затем, усилиями полудюжины здоровенных мужиков, сняли рояль. Почти столько же человек потребовалось, чтобы убрать размозженный труп де Фретэ с тела Кей Бэллэнтайн. Ее лицо было залито кровью, выплеснувшейся изо рта повара: тот при ударе начисто откусил себе язык. Когда покойника, чьи говяжьи глаза уже подернулись пленкой, начали тормошить, девушка под ним шевельнулась и забормотала. Один из санитаров заметил, что у нее на щеках выступил румянец: окоченевший член де Фретэ, ерзая туда-сюда, ее возбудил.

Пожарные цинично шутили, глядя на постанывающую девушку:

— Вот это мужик! Даже после смерти женщин до оргазма доводит!

40. Выносливость

Сидя в спальне у окна, он глядел в мешанину тощих голых ветвей. На стволах деревьев лежали зеленые пятна мха вперемешку с бледными бликами рассвета. За деревьями громоздились пятиэтажные жилые корпуса, нежно-терракотовые от утреннего солнца.

Церковные часы пробили время — единственную привязку к реальности, без которой Дэнни Скиннер чувствовал себя осенним листком, болтающимся на холодном ветру. Почти всю ночь он провел у радиоприемника, нюхая кокаин из обнаруженной за кроватью заначки и холодея всякий раз, когда передавали местные новости. Девятичасовая сводка сообщила о несчастном случае в ресторане: два человека серьезно пострадали.

О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Скиннер еще какое-то время просидел в ступоре, а затем вскинулся, сходил в булочную и купил две газеты: «Дэйли рекорд» и специальный утренний выпуск «Вечерних новостей». Заголовки наперебой кричали об ужасной смерти знаменитого телеведущего Алана де Фретэ. Скиннер не удивился, узнав, что на самом деле великого шеф-повара звали Алан Фрейзер и что родился он в поселке Гилмертон.

Я его убил. Убил собственного отца. Знатного повара и ловеласа. У нас даже было нечто общее: ненависть к Кибби. Моя мать его не любила, и это неудивительно — такого человека трудно любить. Теперь я понимаю: она не могла ему простить равнодушия. Для него она была всего лишь одной из дурочек: сама виновата, надо было предохраняться. Де Фретэ небось оприходовал ее в баре на стойке, как и бедную Кей.

Ко мне он, надо признать, отцовских чувств не выказывал. Ни тепла, ни участия, разве что легкое нездоровое любопытство, для удовлетворения которого хватило пары коротких встреч. Этот эгоист с самого начала знал, кто я такой, но ему было плевать…

Хотя…

Когда я получил повышение и мы сидели у него в ресторане, де Фретэ вышел с бутылкой шампанского… Может, он мной гордился?

Скиннер взял ручку и начал выводить свое имя:

Дэнни Фрейзер.

Газета сообщала, что Кей — точнее, некая безымянная девушка,— находится в стабильном состоянии, и жизнь ее вне опасности. Дождавшись, когда по радио назвали ее имя, Скиннер позвонил в больницу и представился женихом. Сердобольная сестра заверила его, что опасаться нечего, Кей в сознании, все обошлось.

Скиннеру надоело сидеть и читать, какого замечательного гражданина и человека он укокошил. Он стряхнул оцепенение и поехал в больницу, рассудив, что прошло уже достаточно времени, и его визит не будет выглядеть подозрительно. В газетах не было ни слова о возможном злом умысле, однако полиция, конечно, сообразит, что гайки сами по себе не открутились. Хотя, кто знает, может, и открутились…

Войдя в палату, он вначале даже не узнал Кей. Она выглядела так, словно побывала в автомобильной аварии: под глазами синяки, лицо опухло, на переносице пластырь.

Де Фретэ, должно быть, ее боднул, когда рухнул рояль…

Она была очень рада его видеть. Да и у него от сердца отлегло: жива! С мучительным, тошнотворным чувством в груди он понял, что по-прежнему ее любит — и уже, наверное, не разлюбит никогда. Порочная любовь, осененная черным заклятием, но от этого ничуть не теряющая в силе. Скиннер собрался было во всем признаться, однако судьбе было угодно, чтобы Кей заговорила первой.

— Дэнни… Я так рада, что ты пришел.

— Я услышал по радио. Когда назвали твое имя, я думал, что с ума сойду… Хотел своими глазами убедиться, что ты в порядке.— Скиннер вздохнул, момент для откровений был упущен.— Что там произошло?

— На нас упал рояль… На меня и Алана… И он… А мне просто повезло.— Ее глаза наполнились слезами.— Я была такой дурой, Дэнни! Мы ведь… ну… Это во время секса случилось…— выдавила она.— Сама не знаю, о чем я думала!

— Ничего, ничего,— беззвучно шептал Скиннер, корчась от чугунного чувства вины. У Кей была сломана переносица, треснули два ребра… И все — его рук дело. Он причинил боль человеку, которого любил…

Это ненависть виновата.

И алкоголь…

Чертовы повара!

Я проклял не только Кибби. Всех, кто ко мне приближается, пожирает демон ненависти. Надо положить этому конец. Бежать в Сан-Франциско к Дороти.

Скиннер просидел у кровати Кей, пока не пришла ее мать — как всегда, элегантная и собранная. Женщин такого сорта возраст не портит, подумал Скиннер. Она заметно удивилась, увидев его у изголовья дочери, да еще и трезвым.

Он извинился и ушел. Являться на работу смысла не было. Заглянув в ближайшее интернет-кафе, он отправил Дороти короткий е-мэйл и поискал в сети дешевые билеты до Сан-Франциско.

Бежать, бежать отсюда! Вся семейка Кибби — и Брайан, и Кэролайн,— всё это дурное, черное… Я их всех рано или поздно убью… если не уберусь подальше из этого проклятого места, где человек зациклен на соседях и не думает о себе.

Довольно! Больше я никому не причиню вреда.

Скиннер думал о проклятии, которое отравило все вокруг. В памяти крутилось навязчивое клише: будь осторожен, когда чего-то желаешь. Интересно, можно ли задним числом снять наведенную порчу?

Просматривая «Вечерние новости», он наткнулся на интересную заметку. Речь шла о некой Мэри Маклинток, белой колдунье, ныне ушедшей на покой, а в молодости весьма активно подвизавшейся на ниве снятия порчи и сглаза.

Жила Мэри на задворках Транента, в комплексе для бедных. Скиннеру стоило немалых трудов добыть ее телефон. Узнав, сколько ему лет, колдунья сразу согласилась на встречу.

В квартире Мэри Маклинток стояла невыносимая духота. Скиннер уселся в предложенное кресло и с чувством спросил:

— Вы мне поможете?

— В чем твоя беда?

Скиннер рассказал, что, судя по всему, навел на одного человека порчу и теперь хотел бы выяснить, можно ли эту порчу снять.

— Все возможно,— отвечала колдунья, буравя его глазами.— Я помогу тебе, но прежде ты должен заплатить. Причем не деньгами. Деньги в моем возрасте уже не нужны.— Ее глаза утонули в морщинках.— А ты, я вижу, красавчик… Член — вот что мне нужно! Членом своим заплатишь!

Скиннер пристально посмотрел на нее и покачал головой. Его губы разъехались в ухмылке.

— Шутите, да?

— Дверь там.— Колдунья медленно подняла скрюченный палец.

Скиннер разглядывал ее, корчась, как от боли, и думая о Кэролайн, о своей мучительной и необъяснимой импотенции… Надув щеки, он шумно выдохнул и произнес:

— Согласен.

Мэри как будто слегка опешила. Поспешно поднявшись, она колыхнула грузными телесами и уковыляла в спальню, поманив Скиннера пальцем. Он криво ухмыльнулся и последовал за ней.

В спальне стоял полумрак, пахло плесенью. Помимо большой кровати с бронзовой спинкой, мебели практически не было.

— Снимай штаны, чего стоишь!— каркнула колдунья.— Покажи свой товар.

Скиннер начал раздеваться. Старуха тоже принялась стряхивать, сдирать, свинчивать и стягивать с себя всевозможные юбки, рюши и ватные жилетки. Обнажившись, она улеглась на кровать. По матрасу растеклись волны студенистой плоти. Без одежды ее тулово казалось меньше — и одновременно страшнее. Тухлая вонь поднялась из жировых складок, где в болотцах густого пота прели хлопья отмершей кожи.

— Щупловат,— отметила Мэри, когда Скиннер снял трусы «Кельвин Кляйн».— Я думала, покрупнее будет.

Вот бесстыжая ведьма!

— В следующий раз приду с резиновой насадкой,— буркнул он.

Мэри раздвинула ноги и, отвалив несколько слоев обвисшей кожи, откопала половые органы.

— У меня кремов для смазки нет,— сообщила она.— Соплями смажешь.

Скиннер приблизился к кровати. Костлявые пальцы Мэри удерживали на весу жировые пласты, из-под которых торчали неожиданно тощие бедра. Коленные кости, казалось, вот-вот прорвут пергаментную кожу. Лобок, как ни удивительно, был покрыт густыми черными кудряшками без намека на седину. Кожа вокруг влагалища гневно краснела — очевидно, из-за инфекции,— и вся промежность походила на мертвого инопланетного зародыша.

Скиннер с невольным трепетом подумал о бессчетных годах мучительного воздержания, прошелестевших над этой голодной вагиной под тиканье неугомонных биологических часов, и заглянул старухе в лицо. Мэри игриво подмигнула в ответ — словно бледная тень ушедшей молодости проступила сквозь дряхлые черты, сделав их еще гаже и гротескнее. Скиннер влез на кровать. Колени продавили ветхий матрас, потревожили разложенные под ведьмой памперсы. В воздух поднялся поганый запах старого кала.

Скиннер мысленно порадовался кокаиновой блокаде: ноздри его онемели и почти не регистрировали вони. Он шумно потянул носом, сгоняя сопли в рот, и отхаркнул на ладонь зеленую слизь с белыми разводами. Густовато. Он добавил еще слюны и, едва удерживая рвоту, с размаху шмякнул приготовленный коктейль на старухин лобок.

— Втирай как следует!— скомандовала Мэри.

Скиннер принялся размазывать липкие сопли по половым губам, проникая пальцами все глубже и глубже. Откуда ни возьмись выпростался чудовищный рыхлый клитор размером с мальчиковый член. Ведьма захрипела от удовольствия. Скиннер продолжал массаж — и через несколько секунд услышал сдавленный приказ:

— Вставляй… вставляй же!

Он был настолько увлечен разжиганием старухиного огня, что совсем позабыл о себе. А между тем член его вскочил и так напрягся, что аж звенел, невзирая на принятые давеча полграмма кокаина. На периферии сознания мелькнула очередная теория, объясняющая и оправдывающая пьянство: людям, чье либидо от природы гипертрофировано, приходится постоянно глушить похоть алкоголем, чтобы избегать ситуаций вроде этой… Намазав остатки соплей на головку члена, Скиннер трепетно и аккуратно вошел в ерзающую от нетерпения ведьму.

— Столько лет… уж, наверное, все заросло,— сипло бормотала Мэри, словно читая его мысли.

Скиннеру пришлось изрядно попотеть, чтобы добуриться до оргазма, погребенного под многолетними пластами жира.

Ни фига себе работка! Да за такое мне полагаются выигрышные номера лотереи плюс результаты скачек на два года вперед!

Пару раз ему казалось, что старуха вот-вот кончит, но момент ускользал, и Скиннера уже начал доставать мерзкий идиотизм ситуации. Стрелки стоящего на тумбочке будильника переползли с семи двадцати на семь сорок. Потные складки старческого живота шлепали его по бедрам, растертый пах горел, и на память упорно приходил знаменитый девиз литских ловеласов: выносливость.

Наконец Мэри длинно завыла, как волчица на луну, и судорожно впилась Скиннеру в задницу костлявыми пальцами.

Скиннер, так и не кончив, вызволил член и слез с кровати. Он поспешно собрал свою одежду и, держа ее на отлете, удалился в туалет, стараясь не глядеть на собственные гениталии, чтобы не сблевать. В тесной душевой кабинке на стене висел шнурок — аварийный вызов вахтера. Мыла в мыльнице не было; оно обнаружилось на полочке над ванной. Скиннер подумал, что Мэри принадлежала к тому поколению, что не признавало душа, а предпочитало раз в неделю забираться в ванну и вымачивать тело в собственных экскрементах. Вода была еле теплой. Под ногами вились цветные ленты вонючей гадости, танцуя вокруг сливного отверстия.

Скиннер вытерся, оделся и вышел в гостиную. Мэри не подавала признаков жизни: очевидно, ей требовалось время, чтобы навертеть на себя многочисленные тряпки. На секунду ему сделалось страшно — а вдруг он ее затрахал до смерти? Вполне возможно, при его-то разрушительных талантах. Но вот из коридора донеслись скрипучие шаги; Мэри вошла в комнату и повалилась в кресло. Лицо колдуньи озарила широчайшая улыбка, сгладив морщины не хуже пластической операции.

— А теперь к делу,— сказала она.— В чем твоя беда?

Скиннеру было трудно и неловко посвящать постороннюю старуху в подробности невероятной истории, но только что пережитое совместное потрясение, как ни странно, облегчило его задачу.

Мэри слушала его внимательно, ни разу не перебив. Выговорившись, Скиннер почувствовал себя легче, словно выстирал грязную душу.

Колдуния, по-видимому, уяснила суть дела.

— Намерения, сынок — или желания, назови как хочешь,— дьявольски сильная вещь! Намерения превращаются в проклятия, в порчу… Ты действительно наложил проклятие на бедного юношу.

Скиннер воспринял эту новость как должное: лишь подтверждение того знания, с которым он жил уже много месяцев.

— Но откуда у меня такая власть? И почему именно Кибби? Мало ли кому я желал зла! И ничего, все живы-здоровы!— Скиннер ковырял заусенцы, думая о Басби.

Мэри медленно кивнула, и в воздухе сгустилась прохлада. Скиннер содрогнулся, впервые осознав, что от старухи и впрямь исходит мистическая сила.

— Дело либо в сути твоего желания, либо в человеке, на которого оно направлено. Что значит для тебя это проклятие? Что значит для тебя этот юноша?

Пустое…

Скиннер покачал головой и поднялся.

— Спасибо за науку, мамаша,— ответил он, истекая сарказмом.— Мне и в голову не приходило подумать об этих вопросах.

Мэри склонила голову набок и прокаркала:

— Чем больше в твоей жизни тумана, тем сильнее твоя злость, тем скорее ты причинишь людям вред.

— Кибби…— начал Скиннер.

И вдруг под сердцем у него ворохнулась темная правда, невыразимая в словах. Он понял, что знает разгадку, но никогда не сумеет вытащить ее на свет из полумрака подсознания.

Я помню… Помню того мужика, что всегда смотрел, как мы гоняли мяч в парке «Инверлит». Стоял в сторонке и смотрел. И никогда не приближался. Только однажды подошел и сказал: «Хороший удар, сынок». Он был…

— Я боюсь за тебя!— неожиданно воскликнула старуха.— Боюсь, с тобой беда случится…

Она рванулась и быстрым движением ухватила его за запястье.

У Скиннера ёкнуло в груди: колдунья обладала отличными рефлексами и звериной хваткой. Взяв себя в руки, он вырвался из костлявой клешни.

— Бояться надо не за меня. А за парня, которого я проклял.

— Боюсь за тебя…— повторила ведьма.

Скиннер фыркнул и вышел прочь. На душе у него было неспокойно, и мысль о стаканчике виски казалась весьма уместной.

41. Крушение поезда

Выпив полбутылки, он отважился на задачу, прежде непосильную: затащить свое массивное тулово по раздвижной лестнице на чердак. Атрофировавшиеся мышцы рук и ног горели, как раскаленные угли; алюминиевые ступеньки скрипели и визжали под гнетом жирной туши; сиплое дыхание клокотало в легких, заставляя сердце выплясывать дикий канкан. Был момент, когда он почувствовал дурноту и чуть не сверзился вниз. Наконец, преодолев последнюю ступеньку, Кибби оказался на старом добром чердаке, пьяный от виски и адреналина. Это было восхитительное чувство: словно прорвалась липкая мембрана, отделяющая душную темницу от большого и свежего мира. Кое-как отдышавшись, он нащупал выключатель. Неоновая колба проморгалась и озарила игрушечный город, опоясанный железной дорогой.

Инженерная красота и завершенность макета потрясли Кибби. Он стоял, затаив дыхание, заключенный в грузную, дурно работающую мясную машину собственного тела,— и любовался грандиозным и бесполезным творением.

Что это? Зачем? И это все, что я создал за свою гребаную жизнь? Единственный след, который останется после моей смерти! Чертова игрушка!

На работу я уже не устроюсь.

Девушки у меня никогда не будет. Никто меня не полюбит.

Дурацкая игрушка — все, что у меня есть.

Но этого мало!

— ЭТОГО МАЛО!— заорал он с надрывом. Эхо заметалось по темным закоулкам чердака. Казалось, кричит не человек, а обожженная и измученная душа.

Холмы из папье-маше, которые смастерил отец; домики, которые построили они вместе; рельсы, любовно проложенные вокруг холмов; игрушечные поезда и вагоны — все это смотрело на него в пустой презрительной тишине.

— ХЛАМ! ПУСТАЯ ДРЯНЬ!

Раскинув руки, Кибби Годзиллой набежал на игрушечный город и принялся его крушить, корежить, рвать и топтать с исступленным остервенением, непонятно откуда черпая силы. Он давил картонные дома, как пустые скорлупки, превращал в лохмотья холмы из папье-маше, гнул и ломал рельсы, расшвыривал по чердаку вагоны и паровозики, беснуясь в лучших традициях голливудских монстров.

Кураж иссяк так же внезапно, как и вспенился. Кибби уронил руки, опустился на пол, в игрушечные руины, и тихо заплакал. Его остекленевший взгляд наткнулся на погнутый глянцевый паровозик, торчащий из обломков. У паровозика была сломана ось. На боку блестела золотистая табличка. «ГОРОД НОТТИНГЕМ».

Знаменитый Ар-2383 Би-Ар класса «Принцесса». Кибби выудил его, прижал к груди и принялся баюкать, как раздавленного машиной младенца. Вокруг медленно кружились и оседали хлопья бумажных холмов.

Холмы, которые сделал отец…

Что я натворил?

Он вяло спустился с чердака, не замечая ходящих ходуном алюминиевых ступенек. На душе было голо и темно; хотелось лечь и умереть.

Так будет лучше для всех.

Но кое-кто должен умереть прежде меня.

Кэролайн Кибби и Дэнни Скиннер одновременно поняли, что им выпала любовь того редкого и хрупкого вида, что допускает лишь узкое окошко для физического контакта — один раз, в самом начале,— и если его упустить, то второго шанса уже не будет.

Запах ее волос. Волшебные глаза орехового цвета. Нежная белая кожа… Все искажается, портится, стоит мне приблизиться… Я не могу с ней быть. Не могу с ней спать.

Но разве бывает любовь без секса?

Они шли по улице Конституции, держась за руки и храня молчание. Обреченные любовники. Кэролайн достала помаду, повернула колпачок. Выскочил алый кончик. Скиннер тут же представил, как головка его члена вылезает из крайней плоти.

Если только…

Вся загвоздка была в проклятии, лежащем на ее брате. Только из-за Кибби у них ничего не получалось. Других вариантов не было. Скиннеру хотелось встряхнуть ее и закричать: «Я убиваю твоего брата! Потому что ненавижу его — за серость, за хитрость, за посредственность! За то, что он с легкостью достигает высот, о которых моя отягощенная демонами душа может только мечтать. Пока на твоем брате лежит проклятие, я не могу тебя касаться! Не могу с тобой спать!»

Что бы она на это ответила?

Кто они такие вообще? Заурядная семья: дочь-студентка, умная, амбициозная, жизнелюбивая; болезненный брат-ботаник, коллекционирующий игрушки; истеричная богобоязненная матушка… Что в них необычного? И отец — кем был их отец?

Скиннер попытался представить старшего Кибби, наложившего столь тяжелый отпечаток на жизни остальных членов семьи.

— Что случилось с вашим отцом?

Кэролайн резко остановилась; ее облил желтый свет уличного фонаря. В глазах девушки мелькнуло пугливое выражение, как в первую ночь, когда он попытался до нее дотронуться. Скиннер поспешил обосновать вопрос:

— Я просто подумал: ведь Брайан заболел сразу после его смерти? Может, и причина одна?

— Ох, это был ужас какой-то… Его органы просто начали гнить. Сами по себе. Очень странно, если учесть, что он был непьющим, как и Брайан.

Скиннер кивнул. После всего, что он передумал и пережил, эта мысль не казалась такой уж невероятной. Может, никакого проклятия не было? Может, весь род Кибби по мужской линии страдает редким генетическим расстройством? Почему он возомнил, будто обладает властью наводить на людей порчу? Что, если все его страхи — результат гордыни и больного воображения?

Определенно, надо отсюда бежать! Он их всех погубит, как погубил собственного отца… Правда, Алану де Фретэ, похоже, смерть пошла на пользу: объемы продаж его «Альковных секретов» били все рекорды, книга с большим отрывом лидировала в списке бестселлеров. Все крупные газеты — «Воскресная Шотландия», «Герольд», «Воскресная почта», «Наблюдатель» и «Таймс» — поместили о нем материал на два разворота. Стивен Джардин снял документальный фильм о жизни «величайшего кулинарного гения Шотландии», содержащий, в частности, интервью с неким умником, согласно заявлениям которого покойный повар научил нас новому взгляду на пищу в разрезе современного социально-культурного дискурса. В финале фильма де Фретэ объявлялся «крестным отцом кулинарного поколения», не больше и не меньше.

Он просто жопа, думал Скиннер, вспоминая старый анекдот.

Кто назвал повара жопой?

Кто назвал жопу поваром?

Впереди виднелась река Лит. В черной воде танцевали отражения прибрежных огней. Здесь располагался известный рыбный ресторан «У Шкипера», куда Скиннер пригласил семейство Кибби в знак благодарности за давешнее гостеприимство. Джойс была, конечно, польщена, но опасалась за Брайана: как-то он отреагирует? Вопреки ее опасениям тот принял новость спокойно, хотя и без энтузиазма.

— Надеюсь, вам будет весело.

— Брайан! Ты ведь тоже приглашен!— вскричала Джойс.

— Посмотрим… Может, и приду,— вяло отвечал Кибби. Спорить ему не хотелось: учиненный на чердаке разгром отнял остатки боевого задора. В глубине души, однако, он даже мысли не допускал, что пропустит столь важное мероприятие и позволит Скиннеру вести пропаганду в одни ворота.

Их надо защищать от этого мерзавца!

Скиннер и Кэролайн пересекли булыжную мостовую и вышли на набережную. В куче мусора за рестораном копошилось что-то живое. Чайка. Скиннер вздрогнул, заметив, что птица вся в крови — от головы до хвоста.

— Посмотри на нее… бедняжка!

— Подумаешь, чайка,— фыркнула Кэролайн.

— Да нет же, она ранена! Наверное, коты потрепали…— Скиннер шагнул к птице и протянул руку.— Ну, чего ты? Не бойся…

Чайка скрипуче крикнула, расправила крылья и улетела прочь.

— Это не кровь, Дэнни! Это томатный соус. Она в мусоре копалась, вот и измазалась.

— Ну да…— Скиннер отвернулся, чтобы Кэролайн не увидела его слез: ему вдруг сделалось нестерпимо жаль одинокой чайки.

Джойс поджидала их на улице, у дверей ресторана. Войти внутрь у нее не хватало смелости.

— Привет, мам!— Кэролайн клюнула ее в щеку.— А что Брайан?

— Я его сегодня не видела. Он с утра в город ушел. Сказал, что придет позже.

— А вот и мы…— процедил Скиннер, глядя поверх плеча Джойс.

Женщины дружно обернулись. Из вечернего тумана на набережную выдвинулась бесформенная фигура, перемещаясь медленно и текуче,— не человек, а сгусток ожившего мрака.

— Отлично, все в сборе!— воскликнул Скиннер с нервной улыбкой.

— А как же!— в тон ему ответил Кибби, царапнув колючим взглядом.

Скиннер забежал вперед и размашисто распахнул двери перед Джойс и Кэролайн.

— Прошу!

Женщины вошли, а Кибби на пороге задержался. Скиннер картинно склонил голову.

— После вас!

— Заходи уже…— буркнул Кибби.

— Позвольте, я настаиваю! Только после вас!— Скиннер склонился еще ниже.

Кибби фыркнул и вошел: он основательно продрог на холодном ветру.

Сдав одежду в гардероб, они первым делом прошли к бару и заказали напитки. Кибби под одобрительные взгляды Джойс угрюмо спросил томатного сока.

— Привет, Чарли!— Скиннер хлопнул по плечу подошедшего шеф-повара. Они обменялись парой любезных фраз.

— Ты, должно быть, всех поваров в городе знаешь,— восхищенно шепнула Джойс, когда Чарли удалился.

— Увы, не всех!— ответил Скиннер с неподдельной горечью.

Джойс обратилась к сыну, не сводившему остекленелого взгляда с батареи бутылок:

— Ты, Брайан, пока в департаменте работал, наверное, тоже со знаменитыми поварами познакомился.

— Не при моей должности,— сухо ответил Кибби.

Метрдотель проводил их к столу. Джойс предложила заказать вина. Скиннер вначале засомневался, потом смерил Кибби взглядом и сказал:

— Я вообще-то в последнее время почти не пью. Но один бокал, думаю, не повредит. Как говорится, ужин без вина что день без солнышка!

Кибби вопросительно посмотрел на мать. Та скривила губу. Вздохнув, он наполнил бокал минералкой. Скиннер едва заметно ухмыльнулся.

Как был маменькиным сынком, так и остался.

Покосившись на телевизор, полыхающий репортажем о боевых действиях в Ираке, он предложил тост:

— А buon vino non bisogna fasca.

Кибби не знали итальянского, а если бы и знали, то вряд ли поняли бы, что Скиннер цитирует популяризированную Шекспиром поговорку «Хорошему вину не нужен плющ», а если бы и поняли, то наверняка не обратили бы внимания на тот факт, что в английском языке фамилия американского президента и плющ, знак староанглийских виноторговцев,— это одно слово. Для Джойс, впрочем, было довольно внушительного звучания: она с готовностью подняла бокал. Поданное угощение ее буквально потрясло. Она и не догадывалась, что морского окуня можно готовить таким образом. Кэролайн последовала примеру Скиннера (что не укрылось от внимания саркастически хмыкнувшего Кибби) и заказала солнечника. Сам Кибби остановился на камбале. Мероприятие было задумано как подарок Джойс, которая почти никогда не выходила из дома после захода солнца.

— Рыба такая свежая!— наивно удивлялась она.— И у тебя тоже, Дэнни?

— Свежая?! Да у нее в ушах еще звучали отголоски панихиды, а я ее уже лимонным соком поливал!

Все рассмеялись, за исключением Кибби. Впрочем, Джойс радовалась уже тому, что он держался корректно и не выказывал явной враждебности.

— А ты умеешь готовить, Дэнни?— поинтересовалась она.

— Знаете, Джойс, я, по сути, бесстыжий плагиатор. Заимствую рецепты из телевизионных передач, из кулинарных книг: Родс, Рэмси, Хэрриотт, Смит, Нарин, Оливер, Флойд, Лоусон, Уоррэл-Томпсон… Главное, чтобы продукты на рынке были.

— А что ж де Фретэ не назвал?— с черной усмешкой спросил Кибби.

У Скиннера зачастило сердце и одеревенела спина.

— Или не помнишь?— продолжал Кибби тем же тоном.— Того, чья кухня хуже помойки. Твои слова, между прочим.

Какого хера…

— Такая ужасная история!— воскликнула Джойс.— Человек, можно сказать, находился в зените славы.

Де Фретэ…

— А мне он показался извращенцем каким-то,— буркнула Кэролайн.

Мой папаша… которого я своими руками…

Джойс надула щеки.

— Кэролайн, как ты можешь! О покойниках плохо не говорят.

…сексуальный маньяк… эксплуататор…

— Ну так что, Дэнни?— не унимался Кибби.

Кей… Она была такой умницей, красавицей… Хотела танцевать, только и всего. Хотела быть хорошей танцовщицей. Какого хрена мне было надо?! Что не устраивало?! Мог бы ее поддержать, проявить участие…

Скиннер представил свою бывшую невесту — в бинтах, на больничной койке…

— Все это очень грустно,— сказал он тихим голосом, вспоминая, как де Фретэ дрыгал задницей, разложив Кей на стойке бара.— Я критиковал его за грязь на кухне, это не секрет. Да и ты тоже, Брайан. К несчастью, начальство нас с тобой не поддержало. Ты помнишь, как я сражался против старых прогнивших процедур, благодаря которым санинспекторы заводили внеслужебные отношения с де Фретэ и ему подобными.— Скиннер сделал паузу, чтобы полюбоваться гневным румянцем на щеках Кибби.— Но меня оплевали и осмеяли… Как человек, однако, я преклоняюсь перед кулинарным талантом де Фретэ. Он был чертовски хорошим поваром. Поэтому ты прав, я прошу прощения и с радостью добавляю его к списку кулинарных авторитетов, чьими рецептами я с потрясающим бесстыдством пользуюсь у себя на кухне.

Кибби потупил взор, не зная, что сказать. Скиннер повернулся к Джойс.

— Увы, мой плагиат редко бывает успешен. Я, конечно, стараюсь, но до вас мне далеко.

Джойс прижала руки к груди и захлопала ресницами, как семиклассница.

— Дэнни, ты так добр… Но я, право… вовсе не такая уж…

— У тебя суп хорошо получается!— чуть не со злостью воскликнул Кибби.

— Зато с мясом явный перебор,— добавила Кэролайн, ехидно улыбаясь.

— Тоже мне вегетарианка!— удачно парировала Джойс, указав на остатки рыбы в тарелке дочери.

Кэролайн заерзала на стуле.

— Не волнуйтесь, Джойс, я ее от этих глупостей живо отучу!

Скиннер со смехом увернулся от кулачка Кэролайн, и оба они в который раз удивились, как легко давалась им роль счастливых любовников, несмотря на роковое отсутствие интимной близости.

Милая, милая блондинка… На лобке волосы, наверное, тоже светлые — нежная курчавая травка… Дорого бы я дал, чтобы пастись на нем, как молочный ягненок на весеннем лугу… Но мне никогда, никогда не узнать ее, как я узнал потную тушу старой Мэри.

— Отучит он меня!— возмущалась Кэролайн.— Размечтался!

Брайан Кибби сверлил сестру бешеным взглядом; та даже не смотрела в его сторону.

Он тобою управляет, подмял твою волю!

Джойс пребывала на вершине блаженства, чему немало способствовала расторопность Скиннера, исправно подливавшего ей вина.

— Дэнни,— спросила она с чувством,— ты посещаешь церковь?

— С религиозным фанатизмом, мадам!— Скиннер выпучил глаза и вскинул подбородок.

Кэролайн рассмеялась, Джойс тоже выдавила виноватую улыбку. Только Кибби сохранил каменное лицо.

— Увы, Джойс.— Скиннер перешел на серьезный тон.— В церковь я, признаюсь, не хожу. Зато вы, я слышал, посещаете ее регулярно.

— О да! Меня только это и спасло, когда бедный Кит…— Она помедлила, смахнула непрошеную слезу. Потом поглядела на сына.— Ну и конечно, когда их высочество изволили болеть.

Кибби при этих словах ощутил знакомое злое волнение, словно ему опять сделалось тринадцать лет. Залпом прикончив минералку, он схватил недопитую бутылку и опростал ее себе в бокал.

— Один глоток не повредит,— упрямо процедил он в ответ на встревоженный взгляд матери.— Правда, Дэнни? Как там говорится? Если нельзя, но очень хочется…

Скиннер шутливо поднял руки.

— Нет уж, меня не впутывайте.

Одним глотком, разумеется, дело не ограничилось, ибо на стол тихой сапой уже проникла вторая бутылка. От вина Кибби осмелел.

— Скажи-ка, Дэнни,— начал он, сверкая глазами.— Вот люди критикуют полицию, говорят про нее всякие гадости. Но это лишь до тех пор, пока их самих не ограбят. Или не побьют.

Скиннер молча пожал плечами, недоумевая, куда Кибби клонит.

— Я это к тому, что тебя, помнится, тоже отметелили. На стадионе после матча. А было бы здорово, если бы полиция вмешалась!

— Да уж… Кое-кому точно было бы лучше,— ухмыльнулся Скиннер.

— Полиция?— встрепенулась слегка окосевшая Джойс.— При чем здесь полиция?

— «Гуляем по луне», Джойс?— Скиннер подмигнул.

Джойс послушно улыбнулась, хотя за творчеством Стинга не следила и понятия не имела, о чем идет речь.

Еще несколько бутылок спустя всем стало ясно, что Джойс Кибби проводит время просто отлично.

— Должна вам п-признаться… ик… у меня к-кружится голова!

Она блаженно улыбалась, радуясь, что Брайан и Дэнни наконец-то помирились и мирно сидят за одним столом. Потом комната начала вращаться, и ей стало не до смеха.

— О боже…

— Ma, ты в порядке?— весело спросила Кэролайн. Она тоже была довольна вечером: мать в кои-то веки напилась, Дэнни с братом не подрались, чего еще желать? Поднявшись, она объявила: — Все, ее пора везти домой.

— И то правда, засиделись.— Скиннер тоже встал и спросил счет.

Кибби махом прикончил двойной бренди и заказал следующий.

— Ночь только начинается, Дэнни,— сказал он со смутной угрозой.— Куда ты торопишься? Или уже сломался?

Скиннер посмотрел на него с интересом. Со стороны можно было подумать, что ничего страшного не происходит, обычная полупьяная бравада двух бывших сослуживцев. Но глаза Кибби светились тусклым волчьим огнем — и долгая ночь действительно только начиналась.

Днем он весел — смеется, поет…

— Вы оставайтесь, если хотите,— сказала Кэролайн, пытаясь вытащить из-за стола лопочущую мать.

Скиннер пришел ей на помощь: взяв Джойс под локоток, повлек ее к гардеробу, мягко выговаривая за неразумное поведение. Воспользовавшись моментом, Кибби отозвал сестру в сторону. Она вздохнула и приготовилась выслушать очередную гадость в адрес Дэнни. Кибби печально повел глазами и убито прошептал:

— Я ее распистонил, Кэр… Железную дорогу. Разломал на кусочки. И рельсы, и холмы, которые мы с отцом… Не знаю, что на меня нашло.

Кэролайн увидела его зрачки, налитые чудовищной болью.

— Ох, Брайан… Ну ничего, ты еще починишь…

— Есть вещи, которые починить нельзя!— уныло воскликнул Кибби.— Они так и остаются сломанными.

При этих словах Скиннер, помогавший Джойс найти рукава, посмотрел на Кибби с нехорошим вниманием.

Кэролайн почувствовала, что воздух загустел от напряжения. Она неуверенно попрощалась со Скиннером. Тот в ответ лишь рассеянно кивнул: его мысли были заняты словами Кибби, который, судя по всему, догадывался о проклятии.

Он что-то знает. И намеревается нас обоих убить своим пьянством.

Подавив панику, Дэнни Скиннер с улыбкой принял предложение Кибби переместиться в соседний бар. А что ему еще оставалось? В груди ходили вихри самых разных эмоций, но главенствовала одна: безумцу надо показать, что его поведение гибельно для них обоих.

Два странных собутыльника, отделавшись от женщин, нырнули в ближайший бар и расположились за стойкой. Скиннер со смесью тревоги и восхищения наблюдал за Кибби: тот усаживался на высокий стул с решимостью гладиатора, идущего в последний бой.

— Брай, послушай… Это же глупо. Пьянство ни к чему хорошему не приведет. Уж я-то знаю.

— Я тебя не заставляю, Скиннер! Не хочешь — не пей. А я выпью с удовольствием.— Кибби кивнул бармену.

— Брай, послушай…

Но перед его оппонентом уже стояла кружка пива и стопка виски, и Скиннер из соображений самообороны вынужден был продублировать заказ.

Ну ладно, поехали. На сколько его хватит? Пара-тройка таких пьянок — и капут, опять в больницу угодит. И тогда я ему объясню, что это гонка без победителя.

— Ты меня не перепьешь, Брайан,— заявил Скиннер, опрокидывая стопку.— Пустая затея.

— Зато уж попытаюсь от души,— злобно ответил Кибби.— Даже не сомневайся! И кстати, можешь оставить свою лощеную любезность, раз уж мы одни.

Фыркнув, Кибби поднес к потрескавшимся губам бокал абсента, возникший у него в руке словно по волшебству.

Давай, проклятый Скиннер! Покажи, на что ты способен! Абсент, виски, пиво, водка-джин, гребаные амфетамины — что хочешь! Давай, злобный выворотень, исчадие Сатаны!

Помоги мне, Господи!

Помоги мне!

Скиннер смерил Кибби долгим изучающим взглядом: перед ним сидел практически незнакомый человек… Ну и хер с ним! Внешность могла измениться, однако, по сути, это был прежний Кибби, профессиональный неудачник, которому протянули руку дружбы, а он зашипел и спрятался в свою вонючую раковину.

— Что ж, я готов!— с усмешкой сказал Скиннер.— И запомни: в каких бы кознях ты меня ни подозревал, это все ерунда по сравнению с тем, чего ты заслуживаешь.

Подняв пивную кружку, он энергично отхлебнул.

Парадокс заключался в том, что, произнося обидную тираду, Скиннер вдруг понял: он не чувствует к Кибби былой ненависти.

А ведь парень изменился. Раньше был трусливый, прилежный, хитрый, мерзкий, склизкий жополиз, а теперь превратился в злобного, мстительного, саркастичного и даже где-то симпати… А, черт! На хрен мне это нужно!

В жопу…

К черту Кибби, у меня рейс в Америку.

42. Дневник

Вылезаем из такси, заходим в дом. Маму совсем развезло. Я усаживаю ее на диван перед телевизором. Никогда еще не видела ее в таком состоянии: лопочет что-то об отце, каким он был замечательным, потом переходит на Дэнни, мол, умный и добрый парень, и слава богу, они с Брайаном помирились, и все такое.

Сомневаюсь, что они помирились. Не следовало оставлять их вдвоем. Что-то там нечисто… Но что я могла сделать? Они настаивали, а мне надо было везти домой мать.

Она снова съехала на отца: клянется, что любила его больше жизни. И вдруг смотрит на меня чуть ли не со злобой.

— Конечно, ты всегда была его любимицей! Обычное дело, отцы и дочери, матери и сыновья…— Она кашляет, шмыгает носом, в глазах горит фанатичный огонь.— Но я тоже тебя люблю, Кэролайн! Так сильно, так крепко люблю! Ты ведь знаешь это! Ну скажи!

— Конечно, мам…

Она с трудом встает и обнимает меня — на удивление крепко, словно цепляясь за последнюю соломинку.

— Девочка моя… малышка моя… худышка моя…

В горле у нее стоят слезы, плечи трясутся от рыданий. Я глажу крашеные кудряшки, замечаю обильную седину на висках.

В ее яростных объятиях можно задохнуться. Я отстраняюсь и осторожно шепчу ей на ухо:

— Мам, я пойду наверх, ладно? Надо кое-что проверить.— Заметив ее ошалевший взгляд, я поспешно добавляю: — Для Брайана, он просил.

Это ее успокаивает. Отпустив меня, она задумчиво произносит:

— Брайан, Брайан…

Поднимаясь наверх, я слышу, как мать бормочет молитву.

Опустив алюминиевую лестницу, я начинаю взбираться по ступенькам. Старые болты дребезжат, словно вот-вот сломаются. Оказавшись на чердаке, я с облегчением перевожу дух.

Зажигаю свет — и вижу, что Брайан не соврал. Он действительно распистонил свой город. Можно подумать, что тут граната взорвалась. Не знаю, удастся ли его починить… Вообще-то я верю, что любую рукотворную вещь можно починить. Но тут слишком много работы, Брайан один вряд ли справится. Я, наверное, могла бы помочь… Нет, глупости. Я же в этом ничего не понимаю.

Копаюсь в обломках, пытаюсь найти знаменитые холмы из папье-маше, которые сделал отец. Помнится, я тоже участвовала: мочила бумагу в оранжевом тазике, что стоял под раковиной. Значит, и мой вклад есть. Надо же — почти забыла… А ведь если подумать, мы все вместе строили этот город. Сколько мне было лет? Совсем малявка… Однако тоже старалась помочь, вертелась под ногами. Когда, в какой момент я начала редактировать память, выстригать из нее светлые картины? Где та роковая точка, после которой совместные семейные проекты сделались чем-то глупым и постыдным?

Я пытаюсь соединить разодранные половинки бумажного холма. Что-то тяжелое выскальзывает и падает на пол. Деревянный каркас?.. Нет, наклонившись, я вижу толстую тетрадь. Разлинованная бумага, мелкий убористый почерк. Это рука отца. К обложке приклеена записка.

Настанет день, когда эту тетрадь обнаружат. Моя жена и дети узнают правду, с которой я жил все эти годы. Джойс, Кэролайн, Брайан! Пожалуйста, не забывайте две вещи. Во-первых, до того как вы вошли в мою жизнь, я был совсем, совсем другим человеком. Во-вторых, где бы я сейчас ни находился, моя любовь всегда с вами.

Да благословит вас Бог.

Я листаю исписанные страницы. Руки так трясутся, что приходится положить тетрадь на пол. Первый же абзац заставляет меня похолодеть.

Не могу поверить. Он ничего не сказал! Все по-прежнему думают, что произошел несчастный случай. Но мы-то знаем, как все было. Да и она тоже догадывается.

Я ничего не мог с собой поделать, злоба и алкоголь помутили рассудок… Ладно, главное — все подробно записать.

Меня зовут Кит Кибби. Я алкоголик. Не знаю, когда это началось. По-моему, я пил всегда, сколько себя помню. И все мои друзья пили. И вся семья. Мой отец был моряком, ходил на торговом судне. Теперь я понимаю, что профессия моряка идеальна для алкоголика. В открытом море особо не попьянствуешь: ни соблазнов, ни возможностей. Зато на берегу отрываешься на всю катушку. Всякий раз, возвращаясь из плавания, отец погружался в беспрерывный запой. Могу по пальцам пересчитать дни, когда он бывал трезв.

Воспитывала меня главным образом мать. Был еще младший братишка, но он умер младенцем. Помню, я пришел из школы, а мать и тетя Джиллиан сидят и плачут над пустой колыбелью. Синдром внезапной детской смерти — так вроде называется. Соседи говорят, что моих родителей после этого как подменили. Отец вообще перестал просыхать.

Я подрос, начал шляться по улицам с местной шпаной. Наша банда всю округу в страхе держала. Некоторые парни действительно были крутыми, другие просто делали вид. Мы называли себя «бунтари из Толкросса», гордились своим районом. Дрались с другими бандами. Ну и пили, разумеется. Тут мне равных не было.

В шестнадцать лет я окончил школу. Чиновник из отдела по работе с подростками выписал мне карточку, с которой я пошел в железнодорожное депо и устроился учеником повара в столовую. Потом меня послали в Телфодский колледж, и я получил кулинарный диплом.

Я никогда не любил готовить. Ни способностей, ни желания торчать у плиты в жаркой кухне. Работал в вагонах-ресторанах на трассе Эдинбург — Лондон. Мечтал стать машинистом, сидеть в кабине, смотреть вперед, а не толкаться в узком душном закутке, разогревая полуфабрикаты для командированных. Как и большинство выпускников моей школы, я получил по части карьеры дурной совет.

Затем к власти пришли тори во главе с Тэтчер, и все покатилось под откос. Я вступил в профсоюз и начал интересоваться политикой. У меня, как тогда говорили, пробудилось гражданское сознание. Ходил на митинги, на демонстрации, стоял в пикетах. Изучал историю. Увлекся социализмом, потому что он сулил рабочему классу светлую жизнь.

Впрочем, коммунистические сказки скоро потеряли очарование; я понял, что систему невозможно победить. Подкинь беднякам лишнюю горсть объедков с богатого стола, и они сразу позабудут о революциях и примутся рвать друг другу горло! Пришлось смириться с мыслью, что мир никогда не станет таким, как мне мечталось: добрым и справедливым. Как следствие я начал пить еще отчаяннее. По крайней мере так мне казалось. На самом деле, по-видимому, это был лишь предлог.

Мне требовались оправдания, потому что я не хотел стать похожим на отца. Выпив, он делался буен, избивал мать. Я ее защищал, дрался с ним — по-настоящему, без дураков. Он был крепким жестоким мужиком, и мне тоже пришлось ожесточиться, чтобы биться с ним на равных. Помню, в результате одной из таких драк мы оба угодили в больницу. Мать несколько раз бросала отца, но всегда возвращалась.

Недостаток родительской любви я компенсировал музыкой. Помимо политики, это была моя главная страсть, особенно панк-рок. Когда стали появляться первые коллективы, я сразу понял: это мое. К микрофону выходили простые парни из рабочих кварталов, такие как я и мои друзья, а не изнеженные и недостижимые суперзвезды из роскошных особняков. В Эдинбурге возникло множество групп: «Клапана», «Резиллос», «Шрамы», «Старички», «Матовый винил», «Декораторы».

Характерно, что средства массовой информации всегда рисовали панк-рокеров этакими громилами и шпаной, тогда как для меня, наоборот, концерты сделались светлой отдушиной, альтернативой бездарному уличному бандитизму, которым в те годы печально славился Эдинбург. На одном из концертов группы «Клэш» я встретился с девушкой, которую полюбил. Ее звали Беверли. Она была беззаветно предана панк-року, носила в носу здоровенную булавку и красила волосы в зеленый цвет. Отчаянная девчонка, хотя и с мягкой душой. В любой тусовке она сразу становилась центром внимания: яркое пятно, исключение из правила. Поклонницы панк-рока, по правде говоря, красотой не отличались. Поэтому, наверное, я вел себя как хамелеон. По пятницам зажигал с панками, а по субботам превращался пай-мальчика и отправлялся на добропорядочные дискотеки в «Бастерс» или «Аннабел», где было проще снимать симпатичных девчонок.

Но такие, как она, мне не попадались — ни до, ни после.

Беверли ненавидела меня за двуличие, называла пустышкой. Она работала официанткой в таверне «Архангел», была местной достопримечательностью из-за зеленых волос. В таверне ошивалась богемная публика, которую я терпеть не мог: она казалась мне слишком претенциозной.

Все это, однако, не имело значения, ибо впервые в жизни я был по-настоящему влюблен.

Беверли водилась с поварами из таверны. Эти парни смотрели на меня свысока: подумаешь, кулинар из вагона-ресторана!.. Одного из них, Алана де Фретэ, я знал еще по колледжу, только его тогда звали не де Фретэ.

К моему пьянству, из-за которого я постоянно попадал в неприятности, прибавился взрывной темперамент Беверли, и получилась весьма гремучая смесь. Она гуляла сама по себе, параллельно продолжала спать еще с одним парнишкой — тоже, кстати, поваром, из гостиничного ресторана. Я был с ним не знаком, но прекрасно знал об их связи. Профессиональный мир тесен, тайное быстро становится явным.

Беверли забеременела сразу после того, как мы начали встречаться. Я не знал, чей это ребенок, мой или его. Мой соперник в свободное время подвизался барабанщиком, играл в группе «Старички». Ненавидел я его люто, хоть и за глаза. Еще бы не ненавидеть: он работал в более крутом месте, был истинным панком, играл в ансамбле, а главное — моя Беверли, без которой я себе жизни не мыслил, любила его сильнее, чем меня.

И вот роковой нарыв прорвался. Я в тот вечер крепко поддал, накрутил в себе злобу — и совершил самый идиотский поступок в своей жизни. Пришел к нему в ресторан, чтобы поговорить как мужчина с мужчиной. Кошмарная получилась сцена. На кухне, кроме нас, никого не было. Я хрипло орал, брызгая слюной. Он сперва посмеивался, а потом показал мне два растопыренных пальца и сказал: «Вали отсюда, козел!» У меня аж в глазах покраснело. Сейчас я думаю, парнишка, конечно, был прав: приходит какой-то алкаш, начинает оскорблять. Что ему оставалось? Но тогда мною двигала пьяная ревность.

Не успел он отвернуться, как я подбежал, схватил его за волосы и макнул головой в кастрюлю — суповую, как мне спьяну показалось. На самом деле в кастрюле был кипящий жир. Он завизжал… Никогда не забуду этого визга. Я тоже закричал: раскаленный жир обжег мне руки. Кастрюля перевернулась; я выбежал из кухни, не оглядываясь. Мне навстречу метнулся портье — я пробормотал что-то про несчастный случай.

Имя бедного парнишки я узнал лишь потом: Донни Александер.

На следующее утро я проснулся — и сперва не поверил, что все случилось наяву. Впрочем, обожженные руки быстро меня убедили. Донни, как выяснилось, пострадал очень серьезно: у него было начисто сожжено лицо. В силу неясных причин он не стал меня закладывать, списал все на несчастный случай. Я, конечно, не мог явиться в больницу со своими ожогами. Боль была кошмарной. Я мучился несколько недель. Представляю, каково было бедному Донни.

Он крепко держал язык за зубами, но Беверли сама обо всем догадалась. Это было нетрудно. Она перестала со мной разговаривать, избегала встреч, хотя ребенок должен был вот-вот родиться. Предупредила, что сдаст меня в полицию, если я хоть раз попадусь ей на глаза. В реальности угрозы я не сомневался: характер у нее был железный. Я любил ее больше жизни — а она выбрала Донни. И это справедливо. Я был пьющим человеком, а от пьющих людей рано или поздно устаешь. К тому же с Донни у нее был долгий роман, еще до меня. А я… так, мелкий эпизод. Иногда мне кажется, что она меня использовала, чтобы досадить Донни. Я же ради нее был готов на все…

А потом родился мальчик. Я знал: это мой сын. Просто знал, и все.

Но самое страшное было впереди: некоторое время спустя я услышал о смерти Донни. Выйдя из больницы, он уволился, уехал в Ньюкасл, стал работать в небольшой гостинице… И вдруг совершил самоубийство. Прямо у себя в комнате. И все это по моей вине. Как ни крути, я практически убил человека.

Мне очень важно все записать — без утайки, как на духу.

Я обратился в общество анонимных алкоголиков, ушел в глухую завязку, начал посещать церковь. Религия меня никогда не привлекала, скорее отталкивала. Я и до сих пор, сказать по правде, отношусь к вере в Бога скептически. Однако тогда именно церковь дала мне силы не сорваться. Я забросил политику, хотя продолжал заниматься профсоюзными делами. Старые собутыльники отстали сами собой. Пройдя переквалификацию, я сделался сперва сигнальщиком, потом машинистом. Работа мне очень нравилась: одиночество, размеренность, невыразимо красивые горные ландшафты, от которых никогда не устаешь…

В церкви я познакомился с Джойс — и начал новую жизнь. У меня двое замечательных детей. Все эти годы я практически не пил, если не считать двух или трех срывов, когда во мне просыпался старый зверь: желчный, злобный и занудный.

Мое сердце страшно болело о сынишке, которого растила Беверли, но умом я понимал, что им без меня лучше. Она открыла собственное дело, парикмахерскую, и даже, по-моему, преуспевала. Однажды я осмелился и пришел к ней на работу, чтобы поговорить о сыне. Она была непреклонна: у них с Дэниэлом все хорошо, а меня они знать не хотят.

Я, конечно, не настаивал, оставил их в покое. Лишь пару раз пришел украдкой посмотреть, как Дэнни гоняет в футбол, но радости не получил: больно было видеть, как другие отцы возятся со своими сыновьями. Помню, однажды он забил решающий гол; Беверли рядом не было, и я отважился: подошел и сказал: «Хороший удар, сынок!» Дэнни поднял глаза — у меня перехватило горло, подступили слезы… Я резко повернулся и ушел. Эти слова были единственными, что я сказал своему сыну, хотя в голове постоянно вертелись долгие монологи. Но в конце концов, я должен был думать о другом, ведь росли Брайан и Кэролайн. Новая семья нуждалась в моей заботе.

Я рассказал Джойс обо всем. Зря, наверное. Говорят, что правда освобождает, но это, по-моему, эгоистичная чушь. Того, кто откровенничает, она, может, и освобождает, а тем, кто слушает, практически всегда приходится страдать. После моей исповеди у Джойс случился нервный приступ. В ее глазах навсегда остался мутный осадок.

И вот я делаю то же самое. Выплескиваю на бумагу черные тайны, чтобы снять тяжесть с души, хотя знаю, что моим близким будет больно читать эти записи. Если промолчать, если замуровать в груди тлеющие факты, то придется пить, чтобы затушить жжение, а этого я допустить не могу. Остается одно: писать и надеяться, что, обнаружив мой дневник, вы будете готовы понять и простить меня… Добавлю только, что бывают такие ошибки, расплачиваться за которые приходится всю жизнь — и тебе, и твоим близким.

Брайан и Кэролайн, наверное, вы первые прочтете этот дневник. Дэнни, если и ты читаешь, что не исключено,— знай, я вспоминал о тебе каждый божий день. Искренне надеюсь, что мое отсутствие не сыграло в твоей судьбе роковой роли.

Джойс, я люблю тебя больше жизни. Не хватит и миллиона лет, чтобы искупить ту боль, что я тебе причинил.

Молюсь, чтобы у вас хватило мудрости и милосердия простить мою глупость и слабость.

Благослови вас Бог.

43. Лит зовет

Дождь усилился. Водяные потоки яростно лупили в стекло. Кэролайн призраком просочилась в гостиную, озаренную тусклым сиянием телевизора. В кресле бесформенной кучей громоздилась мать.

По большой фотографии на каминной полке гуляли сиреневые блики. Черно-белый снимок отца в молодости. Кэролайн подошла и стала его разглядывать, регистрируя детали, которых раньше не замечала: глубинный маниакальный огонь в глазах, нетерпеливый изгиб тонких губ… Уже не прежний добропорядочный, спокойный, богопослушный семьянин, сидящий вечерами в кресле, а человек, изо дня в день сражающийся с темными и сильными страстями.

Она села в кресло напротив матери, прижимая к груди черную тетрадку, такую простенькую на вид и такую тяжелую по содержанию.

— Мам! Каким был папа, когда вы познакомились?

Джойс встрепенулась, оторвавшись от анестезирующей капельницы телеэкрана. Ее опьянение сошло на убыль, оставив в душе усталую муть, в которой плавали горькие мысли. Ей казалось, что своим пьянством она предала память Кита. А тут еще в голосе дочери звенело что-то угрожающее…

— Я не знаю, о чем ты… Он был твоим отцом, он просто…

— Нет! Он алкоголиком был! У него ребенок был от другой женщины!— Вскочив, Кэролайн швырнула тетрадь к ногам матери.

Какое-то время Джойс молча переводила налитые паникой глаза с дочери на страшную тетрадь, а потом раскисла и зарыдала, окончательно потеряв форму и превратившись в сгусток вязкой темноты.

— Он не любил ее… Он любил меня!— вскричала она с отчаянием.— Он любил нас! Добрый, хороший человек… Христианин…

У Кэролайн в желудке нехорошо булькнул обильный ужин. Развернувшись, она убежала в коридор, к телефону, и раскрыла лежащий на полочке справочник. Номер парикмахерской нашелся сразу, однако в разделе квартирных номеров оказалось несколько записей с фамилией Скиннер. Помог почтовый код Лита, И-Эйч-6. Вот оно! Скиннер Б.Ф. Дрожащим пальцем Кэролайн набрала номер. Трубка ответила женским голосом.

— Алло?

— Это Беверли Скиннер?

— Да, это она!— с вызовом сказала женщина.— А кто говорит?

— Вы мать Дэнни Скиннера?— Агрессивный тон собеседницы придал Кэролайн уверенности.

Трубка шумно вздохнула.

— Ну, что он еще натворил?

— Миссис Скиннер, послушайте. Возможно, я сестра Дэнни по отцу. Меня зовут Кэролайн. Кэролайн Кибби… Я дочь Кита Кибби. Мне необходимо с вами встретиться, поговорить.

Ответная тишина была долгой и оглушительной. Кэролайн едва удержалась, чтобы не заорать от ярости. Когда она уже решила, что собеседница лишилась чувств и уронила трубку, телефон снова ожил. Голос стал еще более враждебным.

— Как вы узнали мой номер?

— Нашла в телефонном справочнике. Когда мы сможем увидеться?

Последовала еще одна долгая пауза.

— Адрес в справочнике тоже есть,— сказала Беверли тоном ниже. И положила трубку.

Кэролайн Кибби даже не стала возвращаться в гостиную.

Джойс сидела в неподвижности, не глядя на лежащую у ног маленькую черную тетрадь. Когда хлопнула входная дверь, она только слегка поморщилась.

Беверли Скиннер положила трубку и вернулась в кресло. Кискис тут же впрыгнул ей на колени. Она рассеянно почесала кота за ухом. Тот начал громко урчать, пуская слюни.

Столько лет она ждала этого дня — со странным грызущим ужасом, предвидя нечто немыслимое, бурю очищающих эмоций. И вот теперь, когда он настал, на сердце не было ничего, кроме серой пустоты. Все эти годы она пыталась оградить сына от разрушительного влияния Кита Кибби. Но Дэнни и без посторонней помощи сумел наломать дров: пьянки, драки… Что ж, она сделала все, что могла.

Позвонившая девушка была дочерью Подонка. Дочерью злобного психа и алкаша, который окунул ее нежного, красивого Донни лицом в кипящий жир. Изуродовал его. Погубил. Бедный Донни бросил барабаны, бросил ее… А потом его нашли мертвым. И теперь дочь Подонка должна заявиться к ней домой, не больше и не меньше!.. Впрочем, по телефону девушка говорила разумно и спокойно в отличие от Подонка. Хотя тот на трезвую голову тоже умел молоть языком. Правда, трезвым его мало кто видел…

Наверное, и второй жене жизнь поломал. Вот сейчас мы с его дочкой поделимся впечатлениями! Хорошо, что Дэнни с этим психом не пришлось столкнуться. Если бы он знал, что его отец…

Снаружи взвизгнули тормоза, хлопнула дверца машины. Городское такси, судя по сиплому звуку отъехавшего мотора. Что ж, пора встречать гостей.

Беверли пошла в прихожую и отперла замок. По лестнице решительно поднималась молодая блондинка.

Кэролайн сразу же увидела в лице Беверли черты Дэнни. Глаза, нос…

— Миссис Скиннер?

— Да. Проходи.

Первым, что заметила Беверли, была необыкновенная красота Кэролайн. Хотя Подонок, сказать по правде, в молодости тоже был весьма смазлив, даже красный нос его не портил.

— Значит, ты дочь Кита Кибби?— спросила Беверли, невольно подпустив в голос насмешки.

— Да,— ровно ответила Кэролайн.

— Ну и как он поживает?

— Уже никак. Умер после Рождества.

Неожиданное известие застало Беверли врасплох, вызвало всплеск непонятных эмоций. Все эти годы она мечтала, как спляшет на могиле Подонка, однако всерьез о его смерти никогда не думала.

В голосе его дочери сквозила искренняя печаль. Беверли Скиннер вдруг поняла, что больше всего ее бесит мысль о возможном перерождении Подонка. Неужели этот ужасный человек мог исправиться, начать новую жизнь? Неужели она столько лет ненавидела фантом, призрак, черное воспоминание?

По мере разговора с Кэролайн Беверли убеждалась, что так оно и есть: перед ней живым доказательством сидела красивая, гордая, хорошо воспитанная девушка.

В конце концов Кэролайн подытожила:

— Можно подумать, миссис Скиннер, что мой отец и тот человек, которого знали вы,— это разные люди. Мой отец никогда не пил. Он вообще был очень мягким, терпеливым… Правда, в его дневнике есть вещи… страшные вещи, в которые невозможно поверить… Он никогда таким не был… со мной.

Кэролайн хотела сказать «с нами», но что-то ее остановило. Может, Брайану как старшему брату довелось увидеть темную сторону отцовской души?

Беверли между тем пыталась переварить услышанное. Ее память подсовывала мелкие детали, намекавшие на существование другого, светлого Кита Кибби.

— Ну да,— признала она задумчиво.— Поначалу нам было хорошо. Мы встретились на концерте «Клэш», в кинотеатре «Одеон». Народ отрывался: прыгали, плясали, кричали. Я его случайно толкнула, облила сидром. Он засмеялся и тоже на меня плеснул… Потом целоваться начали…

Беверли умолкла, заметив, что у Кэролайн потемнело лицо. Ей и самой было неловко: разоткровенничалась, открыла душу. Она вздохнула.

— Ну да… А потом завертелось. Начал меня ревновать, сцены устраивать…

Кэролайн снова поморщилась. Отец, сколько она помнила, никогда не ревновал мать. Это было тихое чувство — любовь сильного, твердого и трезвого мужика к нервной домохозяйке, основанная на общих ценностях, на осознании долга перед семьей. Страсти не было и в помине…

Беверли рассказывала, как они с Китом вместе ходили в бассейн — и Кэролайн с волнением вспоминала: запах хлорки, сильные отцовские руки, поднимающие ее из воды, пронзительный взгляд. Яростный нажим в хриплом голосе: «Ты будешь лучше всех, малышка!» В конце фразы ясно угадывалось фантомное «а не то…», словно других вариантов не допускалось. Испытал ли Брайан отцовское давление в той же мере? А то и в большей?

— Миссис Скиннер, кто отец Дэнни?

Беверли откинулась в кресле и пристально посмотрела гостье в лицо. Незнакомка, соплячка, сидит у нее в доме и задает такие вопросы!.. Как и большинство людей с выделяющейся внешностью и ярким поведением, Беверли упорно открещивалась от той части своей души, где гнездилась скучная обывательская заурядность. Но сейчас деваться было некуда: она почувствовала банальную обиду. Не возмущение, не злость, а именно обиду.

— Кто его отец?— настаивала Кэролайн.— Парень с обожженным лицом? Или Кит Кибби?

Беверли медленно опустила голову: ее обида изменила цвет и превратилась в горячий красный гнев. Она вцепилась в подлокотники, опасаясь, что не выдержит и набросится на дочь Подонка с кулаками.

Парень с обожженным лицом… Это так она моего Донни называет! Мы только с ним помирились, залечили раны — и тут сучий подонок Кит Кибби…

— Миссис Скиннер, пожалуйста! Дэнни сейчас с моим братом Брайаном. Они друг друга почему-то терпеть не могут… Оба пьяные… Я не знаю, что у них на уме! Боюсь, случится плохое.

Беверли глубоко вздохнула, в ее груди закипела паника. Она вспомнила приступы пьяной ярости Кита Кибби.

Чертов Кибби! Погубил моего Донни…

…и Дэнни, мой малыш… У него всегда был горячий нрав…

А этот змееныш, Кибби-младший… Бог знает, на что он способен!

Беверли схватила телефон и позвонила сыну на мобильный. Номер не отвечал, аппарат был выключен. Она оставила сообщение на автоотвечтике:

— Дэнни, это твоя мать. Ко мне пришла Кэролайн, Кэролайн Кибби. Нам необходимо с тобой поговорить, это очень важно. Позвони мне сразу, слышишь!— И добавила беззвучным шепотом: — Люблю тебя, мой мальчик.

Положив трубку, она повернулась к Кэролайн.

— Давай беги, найди их. Скажи Дэнни, чтобы он мне позвонил.

Кэролайн встала, шагнула к двери — и на полпути обернулась.

— Миссис Скиннер, он мне брат?

— Ну а как ты думаешь!— взорвалась Беверли.— Иди, не стой!

Кэролайн не стала терять времени: спустившись по лестнице, она выбежала в ночь и направилась к набережной.

Беверли посмотрела на висящий над камином альбом «Лондон зовет», перечитала надпись — и вспомнила со щемящим сладким чувством, что в ту роковую и странную ночь познала не одного, не двух, а целых трех любовников.

44. Один на пристани

Рыжий огонь крепкого виски вернул ему кураж, а втянутая в туалете добрая дорожка кокаина очистила сознание. Скиннер хотел было поделиться порошком с Кибби, но вовремя одумался: это было бы верхом глупости.

Когда он вернулся в бар, его сердце стучало ровно, как боевой тамтам перед последней атакой. Мысль об абсурдности происходящего, однако, продолжала шевелиться на заднем плане, подтачивая дух. Что они тут делают — вдвоем с Кибби? Что они могут друг другу сказать?

Кибби хмуро посмотрел на усевшегося рядом Скиннера. Ноздри у того были покрыты белой пудрой.

— Наркотики употребляешь?

— Да так, кокаинчиком освежился,— невозмутимо ответил Скиннер.— Хочешь попробовать?

— Давай!— Кибби аж задрожал от быстроты собственного ответа. Ему не терпелось отведать кокаина и поравняться с вырывавшимся вперед Скиннером.

Скиннер пожал плечами и снова направился в туалет, поманив за собой Кибби. Они заперлись в кабинке. Достав пакетик, Скиннер отделил на крышке бачка щедрую дорожку и свернул двадцатифунтовую банкноту. Вдвоем они едва помещались в тесном объеме. Кибби согнулся и зашмыгал носом. Боже, какая глупость, думал Скиннер. Мы оба пожалеем…

— Bay… Вот это да!— Кибби распрямился, в его глазах блестели слезы. Кокаин распрямил ему плечи, высоковольтным разрядом пронзил позвоночник, наполнил мышцы стальной мощью.— Крутая вещь!

Скиннер понимающе улыбнулся:

— Вот видишь, а ты возмущался: наркотики, наркотики! Все так кричат, пока сами не попробуют качественного порошка.

Они покинули туалет и вернулись к стойке. Кибби по пути еле держался, чтобы не захихикать.

Усаживаясь, Скиннер подмигнул симпатичной барменше. Та с готовностью улыбнулась в ответ. Кибби почувствовал в груди пузырьки возбуждения.

— Вишь, как тебе легко дается!— хмыкнул он, кивнув в сторону девушки.

Эти слова заставили Скиннера задуматься. Действительно, в старые добрые времена, гуляя с друзьями, он чаще всех умудрялся закончить ночь в постели с обаятельной незнакомкой. С тех пор как ему исполнилось шестнадцать лет, он жил более или менее насыщенной половой жизнью — либо с постоянной подружкой, либо со случайными искательницами романтических приключений. С точки зрения Кибби, он и впрямь выглядел весьма успешным донжуаном.

Но ведь штука не в этом! А в человеческих отношениях. Вот чего не могут понять сексуально озабоченные уроды вроде Кибби, для которых главное счастье — хоть кому-нибудь засадить.

Скиннер понял, что никогда не рассматривал женщину как сугубо сексуальный объект. Конечно, он испытывал вожделение, однако при этом неизменно думал о личности: умна ли девушка, умеет ли одеваться, какую музыку любит, какие книги читает, с кем дружит, чем зарабатывают на жизнь ее родители… Обладая богатым опытом ничего не значащих случайных связей, он всегда хотел большего.

— Меня просто интересуют женщины, Брайан,— сказал он, пристально глядя на Кибби.

— Ха! А меня, значит, нет!— Кибби саркастически повел глазами.

— Какие могут быть женщины, если ты научную фантастику читаешь!

— Читаю! Ну и что! Какое это имеет отношение?

Скиннер покачал головой.

— Ты к женщинам не испытываешь никакого интереса, кроме сексуального. Я знаю, тебе нравилась Шеннон. А ты с ней хоть раз поговорил по-человечески? Полюбопытствовал, чем она живет, что у нее на душе? Нет! Только и знал, что нудеть о своих дурацких видеоиграх и походах. Ты прячешься от жизни, как страус.— Скиннер хлебнул пива, чтобы смыть кокаиновую горечь.— Прячешься в игрушечных железных дорогах, в конвентах стартрекеров…

— Да я терпеть не могу «Стар-Трек»!— Кибби яростно замотал головой, вспоминая Яна.— Я просто… робкий, вот и все. Всю жизнь был робким. Это как гребаная болезнь! Тебе не понять! Не понять, что значит ежедневное унижение, кода на каждом шагу, перед каждой девчонкой,— тут он перешел на крик,— чувствуешь ПРОКЛЯТУЮ РОБОСТЬ!

Несколько алкашей повернули головы. Кибби затих и смущенно улыбнулся.

— Ты не боишься унижения, Брайан. Ты его в себе культивируешь.

— Да ладно! Мне просто не везет с девчонками…

Скиннер кивнул, со вздохом потянулся за пивом.

— Что? Ну, говори!— Кибби жадно всматривался ему в лицо.

— Просто… Знаешь группу «Коррз»? Три сестрички и брат гитарист? Я подумал: если тебя с ними высадить на остров, то кончится тем, что ты отсосешь у гитариста.

Кибби вонзил в Скиннера раскаленный взгляд; злоба вновь забурлила у него в жилах. Он обуздал яростный порыв, превратил его в расчетливый жестокий выпад:

— Так насколько Шеннон потянула, а? По десятибалльной шкале? Больше или меньше этой… как ее там? Кей?— Он полюбовался застывшим лицом Скиннера.— А моя сестра?

Скиннер почувствовал горячую волну гнева — и тоже взял себя в руки. Смерив Кибби холодным изучающим взглядом, он сказал:

— Это женщины, Брайан. Понимаешь? Женщины, а не видеоигры! На твоем месте я бы собрал денег, пошел к проститутке и купил себе потрахаться. Тебе надо избавиться от ярма девственности! А то глаза спермой замылены, за дыркой человека не видишь.

Скиннер снова отвернулся к барменше. Кибби смотрел ему в спину и чувствовал бодрящий зуд. Агрессия потрескивала в насыщенной кокаином крови, нашептывала соблазнительные мысли. Что будет, думал он, если совсем отпустить тормоза? Самое страшное, что может случиться? Он плыл по неизведанным морям, наслаждаясь ощущением новизны.

Сука Скиннер! Ну погоди, ты получишь свое! Может, не сейчас, но получишь, отвечаю!

И остальные получат: и Макгриллен, и Рэдден, гребаное ничтожество, и этот педик Ян. Презирали меня, сволочи, смотрели свысока! И шлюха Люси… Зря я ее не трахнул, когда была возможность. Она ведь хотела меня, дрянь, аж скулы сводило, а я, дурак, не замечал. И Шеннон, такая прошмандовка, если уж со Скиннером трахалась, то и со мной бы…

Скиннер тем временем увлеченно флиртовал с барменшей: хи-хи, ха-ха, ухмылочки… Вот подлец, думал Кибби, скрипя зубами. Ведь он с моей сестрой встречается!

С моей сестрой!.. Скиннер, животное!

— Смотри, Скиннер,— прошипел он ему на ухо.— Если обидишь мою сестру…

Тот резко повернулся к нему — барменша как раз отошла за пивом.

— Я никогда, запомни, никогда не сделаю ей ничего плохого!— сказал он с такой искренней страстью, что Кибби почувствовал себя идиотом.

— Угу… она за порог, а ты с другими девками…

— Да я пива нам заказал! Расслабься уже, Брайан!

Барменша вернулась с двумя кружками, и Скиннер снова расплылся в улыбке.

Кибби смотрел на ненавистный профиль врага и воображал, как вопьется в него ногтями. И вдруг бритва смутного узнавания полоснула по сердцу, а в ушах загремел голос из прошлого:

Я тебе член отрежу! Так и знай! Он все равно сгниет и отвалится, если будешь якшаться с этими шлюхами…

Нечеловеческий тон, язвительно искривленные губы, злобная простота угрозы — реплика легко могла принадлежать Скиннеру. Однако произнес ее не Скиннер.

Воспоминание включилось с легким щелчком. Однажды отец заметил его в компании Анжелы Хендерсон и Дионы Макиннес. Они остановились поболтать, только и всего. А он проходил мимо — сгорбившись, шаркая ногами — и проколол сына тяжелым сатанинским взглядом, выстудившим в жилах кровь. Когда Кибби вернулся домой, отец метался по комнате и неразборчиво бурчал. Увидев сына, он схватил его за плечи своими стальными клешнями, обдал невыносимым спиртным духом, опалил огнем гневных глаз, обрызгал слюной — и запретил на пушечный выстрел подходить к этим грязным шлюхам, которые прогнили от СПИДа, потеряли стыд и в два счета могут поломать юноше жизнь; и пригрозил своими руками отрезать…

Нет. Он был не в себе. Он сам потом признался.

На следующий день отец подошел к нему, корчась от нестерпимого похмельного стыда. Избавившись от жуткого демона, он снова превратился в доброго и мягкого человека.

— Брайан, я себя вел как дурак… извини. Набросился, наорал… Просто был не в себе. Не в себе… Понимаешь, сынок? Ты хороший парень, и я хочу уберечь тебя от своих… от ошибок, которые в твоем возрасте так легко совершить. Прости старого дурака… Мир, дружба?

Это было жалкое зрелище: извивающийся, извиняющийся, изнывающий от стыда отец. Потом они сели смотреть «Стар-Трек», и Кит Кибби с фальшивым жаром говорил, что цикл «Новое поколение» куда лучше первого цикла: и сюжет глубже, и характеры героев лучше проработаны, и спецэффекты гораздо внушительнее… Брайан места себе не находил. Пытка была похлеще, чем вчера. Ему опять хотелось лишь одного: чтобы этот несчастный человек замолчал.

Что ж, его отец проявил слабость. Бывает с каждым. Но сейчас не время думать о слабости!

Кибби внезапно осенила удачная мысль.

— За бирмингемских комаров!— провозгласил он, салютуя стаканом.

Скиннер дернул плечом, впервые почувствовав нешуточный страх. Кибби глядел на него с ехидной всезнающей ухмылкой; удар нужно было парировать.

— Ну что ж, за комаров в Бирмингеме!— Скиннер тоже поднял стакан.— И за походников на Ибице!

Теперь настал черед Кибби ошарашенно хлопать глазами.

Кэролайн торопливо шагала по улице Хендерсон, поминутно срываясь на бег. Впереди показалась река. По воде танцевали лунные блики. Запыхавшись, она остановилась у парапета. В желудке тяжело ворочался плотный ужин. Легкие никак не могли напиться ночным воздухом. Мимо прошли два парня, один из них что-то сказал. Кэролайн не уловила смысла: в ушах грохотали выдержки из отцовского дневника вперемешку с туманными откровениям Беверли.

Отец… Алкоголик. Невозможно, невозможно! Разве бывает, чтобы пьянство так меняло человека? Память подсовывала тусклые обрывки из детства, слишком короткие, но многозначительные: доносящийся из кухни крик, рыдания матери… Маленькая Кэролайн захныкала, хотела пойти посмотреть, да Брайан не пустил. Он уложил ее в кровать, укрыл одеялом… Наутро мать была не в духе, отец убито молчал. Должно быть, мучился от похмельного стыда.

Брайан… Насколько это его коснулось? Как часто ему приходилось защищать сестру? Он старше и наверняка помнил мерзости, которых она по малолетству просто не понимала.

В животе ходили судороги, Кэролайн боялась, что ее стошнит. Густой туман, висевший над заливом, рассеялся на ветру. Ему на смену пришел ледяной противный дождь. Вытащив из кармана промокших джинсов мобильный телефон, Кэролайн обнаружила, что на карте не осталось минут.

Нулевой баланс… Черт!

Она снова ударилась в бег, жалея, что не переобулась дома в кроссовки. Словно подслушав ее мысли, на скользком булыжнике подвернулся каблук. В лодыжке хрустнуло. Кэролайн упрямо заковыляла вперед, плача от боли и досады.

Впереди раздался смех. На освещенном пятачке перед рестораном стояли пьяные девушки.

— Проваливай!— В дверях показался официант, волоча под локоть еще одну подружку.

Девчонка нетвердо шагнула под дождь, обернулась и крикнула:

— Давай засос на яйцо поставлю!

Вся компания визгливо засмеялась. Официант покачал головой и захлопнул дверь.

Кэролайн приблизилась к девушкам.

— Простите… мобильный можно позаимствовать? Надо срочно позвонить одному человеку.

Пухлая нервная девушка с короткой челкой протянула телефон. Кэролайн схватила его и набрала номер Дэнни. Безрезультатно. Аппарат абонента выключен.

По мере того как пустели стопки и кружки, градус враждебности метался то вверх, то вниз. В глазах у обоих читалось насмешливое отвращение, словно они друг в друге разочаровались. Со стороны они, должно быть, выглядели как поссорившиеся любовники, которые не знают, как помириться, чтобы не потерять лицо. Пить уже не хотелось: оба поняли, что попытки отравить друг друга ни к чему не приведут.

Скиннер желчно размышлял. С Кибби у него складывались те же отношения, что и с другими собутыльниками, только в более концентрированной форме.

Мы постоянно пытаемся друг друга отравить. Как лемминги, гуртом шагающие к обрыву. Сообща подманиваем зверя, пожирающего наши души.

Над баром висел телевизор. Только что переизбранный американский президент улыбался крысиной улыбочкой. Скиннер ни на секунду не сомневался, что этим все кончится, хотя Дороти голосовала за второго кандидата, имя которого он уже забыл. Оба собутыльника, глядя на экран, одновременно задумались: где будет следующая война? Скиннер, правда, не хотел больше войн: он очень, очень устал.

Каким-то невероятным образом, смешав ненависть к Кибби с яростным желанием прожигать жизнь, я умудрился создать колдовской коктейль: черное заклятие, сделавшее его ответчиком за мое пьянство.

За меня на поле боя отдувается другой.

Смотрю на Буша, на американские войска, штурмующие Фалуджу,— неудачники, пушечное мясо, набранное в штатах вроде Огайо, где промышленность в упадке, а безработица на подъеме; в штатах, выбравших Буша на второй срок. Кончится тем, что они превратятся в нищих попрошаек, как их отцы, воевавшие во Вьетнаме. Их роль — подставлять жопу под огонь во имя чужих планов и амбиций…

Трупы иракских детишек, исчезнувшие из новостей на время выборов; ряды запаянных гробов, покрытых звездно-полосатыми флагами… Вот она, демократия.

Если у тебя есть власть, можешь делать что хочешь. А если власти нет, то тебе конец… Э, кому нужно это дерьмо?

— Все, я домой!— заявил Скиннер, слезая со стула.

Кибби хотел сказать что-нибудь ехидное, однако задора не осталось. Он даже не чувствовал себя победителем. К тому же силы надо было экономить, ибо он собирался показать Скиннеру козью морду. Каким образом — он еще не знал, но был твердо уверен, что заставит злодея заплатить, сорвет его планы, не даст в обиду свою семью. Это была холодная решимость, выходящая за рамки слепой ярости.

Они, покачиваясь, вышли из бара, по-прежнему держась друг от друга на расстоянии, оба пьяные вдрабадан. Погода снова ухудшилась: их встретили злобный ветер и секущий ледяной дождь. Нападение стихий всколыхнуло душу Кибби, разожгло угасшую ненависть. Ему необходимо было знать — даже не как, а почему.

— Кто ты такой, Скиннер?!— заорал он, пытаясь перекричать свист ветра.— Чего ты хочешь от меня? Какого черта тебе надо?

Скиннер остановился, безвольно опустил руки.

— Я… я…

Он не знал, что ответить. Вопрос углем горел у него в голове, сквозь туман опьянения, сквозь ветер и дождь.

Кибби чувствовал, что теряет контроль.

Этот… эта мразь, подлец… Меня уже погубил, теперь за мою семью принялся…

Он неожиданно вскинулся — и налетел на Скиннера с кулаками. Тот быстро уронил плечо, как его учили в литском боксерском спортзале «Виктория». Кибби промахнулся, выругался и снова пошел в атаку, но был остановлен легким тычком в зубы.

— Брайан, угомонись!— В просящий тон Скиннера вплелись стальные нити угрозы.

Кибби потрогал рассеченную губу. В груди взметнулась слепящая волна. Он ринулся вперед с истерическим криком:

— Я тебе лицо порву, сука, Скиннер!!!

Скиннер встретил его прямым левым, потом зарядил в челюсть хорошего крюка, от которого Кибби крутанулся на месте. Не давая противнику опомниться, Скиннер шагнул навстречу и нанес жесткий удар в печень. Кибби захрипел и сложился пополам. Его обильно стошнило на тротуар.

— Все, хватит! Я не хочу тебя бить,— сказал Скиннер. И это была правда. Более того, он испугался за свежие швы Брайана, за его новую печень.

Додумался, дурень! На хрена было в корпус бить!

У него закружилась голова, словно удары достались не Кибби, а ему. Приблизившись, он положил руку бедняге на плечо.

— Дыши глубже. Все будет хорошо.

Кибби хрипло глотал воздух, как раненый кабан; мокрые волосы налипли на лицо.

Скиннер вдруг осознал, что безумно хочет отлить: мочевой пузырь буквально лопался. Он трусцой подбежал к кирпичной стене старого дока, расстегнул ширинку… О, облегчение! Переработанное пиво зажурчало дымящейся струей.

Он даже не заметил, что рядом с ним аналогичным образом журчит еще один человек — водитель тяжелого бензовоза Томми Пух. Прошедший день дался Томми Пуху нелегко: он с рассвета крутил баранку, перегоняя бензовоз из Руана в Абердин, и теперь от усталости едва держался на ногах. Запарковавшись у старого дока, он предвкушал сладкий долгий сон в уютной кабине и солидную экономию на гостинице.

Отдышавшись, Кибби поднял голову и сфокусировал взгляд. Перед ним тускло блестела гигантская серебристая цистерна. Он перевел взгляд на Скиннера — тот безмятежно отливал у стены. Кабина грузовика была пуста. Подойдя поближе, Кибби заметил, что дверца приоткрыта, а в зажигании торчит ключ. Водитель мочился у стены, в нескольких метрах от Скиннера.

Это был знак. А как же иначе! Брайан Кибби понял: если сейчас не воспользоваться выпавшим шансом, то другого уже не будет никогда.

— Эй… где-то я тебя видела!— пьяно сказала одна из девушек. Кэролайн не ответила: ее губы шевелились, пальцы лихорадочно набирали эсэмэску.

ДЭН, Я НАШЛА ДНЕВНИК МОЕГО ОТЦА.

ОН ТВОЙ ОТЕЦ ТОЖЕ.

ТЫ МОЙ СТАРШИЙ БРАТ, КАК И БРАЙАН.

ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ОБИЖАЙТЕ ДРУГ ДРУГА!

ТВОЯ К.

Она отправила сообщение. Пьяная девушка не отставала:

— Ты Фиону Колдуэл знаешь?

— Нет… Слушай, мне надо еще одно сообщение отправить.

— Не фиг! Отдай телефон!

— Да ладно, пусть отправляет,— вмешалась другая, более трезвая.— Ты ведь Кэролайн, да? Мы учились вместе.

Присмотревшись, Кэролайн узнала Марайю Ормонд — ту самую, что в школе была готкой. Кивнув с горячей благодарностью, она принялась набирать второе сообщение, для брата.

Самым трудным было взгромоздить жирное тело в кабину. Алкоголь и тут пришел на выручку, погасив боль и придав силы.

Кибби быстро завел грузовик — и направил его в стену, на безмятежного врага.

Томми Пух услышал знакомый рык мотора. Что за… Твою мать!

Он оглянулся, увидел приближающийся грузовик — и припустил бежать с неожиданной для его веса резвостью.

45. Письмо из Америки

Кому: skinnyboy@  hotmail.com

От: dotcom@ sotcom.com

Тема: Любовь и все такое

Короче, Скиннер.

Я рада, что ты возвращаешься. Почему? Да потому что, если начистоту, я от тебя просто без ума. Скучаю по тебе отчаянно. Я понимаю, виновата разлука, общение по е-мэйлу, но ничего не могу с собой поделать: перед глазам стоит твой профиль. Выпирающий подбородок, из-за которого ты похож на молодой месяц, густые брови — хоть сейчас в группу «Оазис»…

Я не знаю, чем это все закончится, Дэнни, любовь моя! Но мы будем дураками, если упустим такую возможность. Я чувствую: это судьба. Счастлива, что скоро снова увижу моего милого шотландского мальчишку.

Люблю тебя безумно!

Дороти.

46. Шашлык

Кэролайн бежала сквозь дождь по булыжной мостовой старого Лита. Ее ноги скользили, подвернутая лодыжка болела нестерпимо. Людей на улице не было: одни прятались по домам, другие пережидали непогоду в портовых барах.

Где Брайан и Дэнни? Где их искать?

Она нашла ресторан, где они ужинали, и направилась к ближайшему бару.

И тут в уши ломанул страшный взрыв. Ночь озарилась огневым заревом, отразившимся в мокром булыжнике.

Прихрамывая, девушка пошла на огонь, к воротам старого дока.

Беверли до отказа повернула термостат — ее почему-то знобило — и взяла на руки теплого кота. Глядя на висящий над камином альбом «Лондон зовет», она в который раз вспомнила холодную зимнюю ночь далекого 1980 года.

Сперва Кит Кибби повел ее на вечеринку в Кэнонгейт — и в коридоре у стены неряшливо ею овладел. Потом он стремительно напился и уснул на полу. Домой ей возвращаться не хотелось: там ждал Донни. Она отправилась бродить по улице Роял-Майл. В то время район еще не был популярен у туристов. Она шла мимо редких подозрительных баров. В одном месте из дверей выплеснулась пьяная толпа, послышались крики, звон стекла. Беверли, не оглядываясь, ускорила шаг. Впереди показалась вывеска печально известного бара «Конец света», где последний раз видели двух девушек, удушенных на пляже несколько лет назад.

Злачный район вскоре закончился, вокруг замелькали магазинчики сувениров. Поравнявшись с новым скандинавским отелем, она не поверила своим глазам: из машины выходили они, все трое. Она осмелилась, подошла, стала говорить, как ей понравился концерт, какая у них замечательная группа… Он оказался настоящим джентльменом: пригласил ее в номер, предложил выпить, обращался очень вежливо. В эту ночь он стал ее третьим любовником. Наутро они расстались, ни о чем не жалея,— он продолжил турне, а она как раз успела в ресторан к началу предобеденного аврала.

Ее сын родился девять месяцев спустя, 20 октября 1980 года. Сердце подсказывало ей, что отцом был первый из любовников; рассудок говорил, что второй. И лишь иногда, в холодные зимние вечера, когда из динамиков звучала любимая песня, душа шептала, что отцом был третий.

Стряхивая член, Дэнни Скиннер свободной рукой включил мобильник. Дисплей показал три пропущенных звонка. Он хотел было сунуть телефон в карман, но тут запиликала мелодия: пришло новое сообщение. Номер был незнакомым. Скиннер нажал просмотр и прочел короткий текст.

За спиной раздался рык мотора. Обернувшись, Скиннер увидел летящий на него грузовик, а за рулем — перекошенное в маниакальной ухмылке лицо Брайана Кибби. Их глаза встретились. Скиннер улыбнулся, пожал плечами и поднял над головой телефон. В его взгляде и позе было нечто такое, что Кибби мгновенно растерял смертоносный кураж и дал по тормозам. Грузовик занесло.

Чудовищная масса ударила Скиннера, расплющив его по кирпичной стене. Цистерна пошла юзом, перевернулась и лопнула. Хлынул бензин, полетели искры. За секунду до взрыва, превратившего труп Скиннера в обугленную неузнаваемую головешку, жирная фигура неуклюже выпрыгнула из кабины и растворилась в ночи.

Томми Пух, единственный свидетель несчастья, сообщил полиции, что в багровых сполохах успел заметить необычайно толстого человека с синяками вокруг глаз. Человек торопливо покидал место аварии. Зеваки, высыпавшие из окрестных баров, чтобы поглазеть на пожар, подтвердили, что подозрительный толстяк направился в сторону набережной и, похоже, нырнул в одну из питейных.

Полиция немедля прочесала район, но единственным человеком, пившим в одиночестве, оказался высокий стройный юноша, почти подросток. Он был свеж, румян и подтянут и выглядел по крайней мере на десять лет моложе описанного злоумышленника и несчастной жертвы, примерный возраст которой патологоанатомы впоследствии установили по обгоревшим останкам.

Юноша был мертвецки пьян. Он то и дело глядел на зажатый в руке мобильный телефон, не замечая взволнованной и растрепанной девушки, которая только что вошла в бар. Юноша совершенно не был похож на человека, которого она искала — и тем не менее это был он. Девушка потерянно озиралась, а юноша все пил и пил — да, Брайан Кибби пил так, будто наступил конец света.

Послесловие