Слеза скатилась по щеке невозмутимой девушки и упала с подбородка на мою протянутую ладонь. Руки до сих пор горели после тренировки, так что капля показалась бронебойной двадцатимиллиметровой пулей. Я чувствовал себя школьником, встретившим свою первую любовь. Даже перед самым началом боя не было такого мандража.
Рита так сильно сжала край моей рубашки, что на её пальцах проступили капельки крови. Я мог угадать, как она поведёт себя на поле боя, но совсем не знал её привычек в обычной жизни. Здесь и сейчас от моего мозга, способного уворачиваться от атак тысячи мимиков, не было никакого толку. Я стоял истуканом, нервничая из-за каких-то пустяков. Например, старался случайно не коснуться руки Риты потными частями тела.
Кэйдзи Кирия прошлого витка тоже не двигался с места, пока Рита не успокоилась и не заговорила с ним. Наверное, раз на десятый я бы настолько привык к этому разговору, что научился бы приобнимать плачущую Риту и успокаивать её. С другой стороны — как можно обращаться с этим единственным, неповторимым и долгожданным человеком по заученному шаблону? Лучше уж просто стоять и ждать.
Ёнабару смотрел на нас глазами мальчика, заметившего в зоопарке танцующих медведей. Обычно он бы первым что-нибудь ляпнул, но не сейчас. Ветерана Феррела удивить было сложнее: он для приличия отвернулся, хоть и следил за нами краем глаза. Примерно так же поступили и остальные парни. Сука, если честно, я и сам чувствовал себя танцующим медведем! Не пяльтесь. Или хотя бы молчите. Или платите за вход.
Что там у нас в Японии принято делать, когда волнуешься? Рисовать иероглифы на руке? Хотя нет, это только перед выступлениями. Стоп, нас же учили на подготовительных курсах: когда от напряжения сдают нервы, думай о чём-то приятном. Если подумать, это ведь и есть приятный момент, который потом надо вспоминать в бою! Только почему он такой невыносимый, а? Ответьте, кто-нибудь… Хоть Господь: мне уже без разницы.
Я взял Риту за запястье. Она казалась растерянной.
— Я Кэйдзи. Кэйдзи Кирия.
— Рита… Вратаски.
— Приятно познакомиться, что ли.
— Почему ты улыбаешься?
— Не знаю. Наверное, мне весело.
— Ты странный. — Выражение лица Риты немного смягчилось.
— Бежим на два часа. Готова?
Мы умчались подальше от моих изумлённых товарищей. Как только мы оббежали рабицу тренировочной площадки, горячий воздух над бетоном сменился солёным бризом. Мы не остановились. По левую руку простиралось бескрайнее море, отделённое от нас колючей проволокой, которую даже в шутку нельзя было назвать линией обороны. Судя по кобальтово-синему цвету, мы по-прежнему успешно защищали это море от врагов. Воду и небо разделяла идеально ровная линия горизонта, на которой оставляли белые следы разведывательные корабли.
Звуки мужского смеха окончательно стихли. Я слышал только шум моря, топот наших ботинок по бетону, своё бешено стучащее сердце, дыхание Риты…
Я остановился как вкопанный и замер. Рита врезалась в меня, не успев затормозить. Опять моя операционка дала сбой. Пришлось сделать несколько неуклюжих шагов. Рита тоже с трудом удержала равновесие. Мы удерживали друг друга от падения.
Столкновение балансировало на грани правил приличия. Упругие мышцы девушки прилегали к моему телу, словно пружинящая броня. Какой-то очень приятный запах щекотал ноздри. Лишённый своих доспехов, я был совершенно беззащитен перед витающими в воздухе химическими соединениями.
— Ох… Прости, — Рита извинилась первой.
— Нет, что ты… Это ты прости, что я так затормозил.
— Извини, но…
— Всё, проехали уже.
— Я не об этом. Ты не мог бы, наконец, отпустить мою руку?
— Ой!
Я так крепко держал запястье Риты, что оно покраснело.
— Прости, я не хотел!
Мы вместе составляли план действий и вместе сражались на поле боя. Мне казалось, я знаю Риту Вратаски уже лет десять, но для неё Кэйдзи Кирия был всего-навсего незнакомым иностранцем. Пока что она видела во мне лишь серую тень за пределами её реки времени.
Только я знал о том, как спокойно нам было сражаться спиной к спине. Только я помнил, как наши взгляды передавали друг другу сигналы быстрее электрических импульсов. И в конце концов, только она была для меня кумиром. Ещё до армии я как-то смотрел фильм, в котором возлюбленная главного героя потеряла память в результате несчастного случая. Прямо сейчас я ощутил ту же тоску, что и он. Я чувствовал себя как беспомощный ребёнок, у которого ветер вырвал из рук и навсегда уносит с собой сахарную вату.
— A-а… э-э…
— Это у тебя включилась смекалка, и ты помог мне сбежать оттуда?
— Ну, в принципе, да.
— Очень хорошо. Только скажи, что это за огромная площадка. — Рита посмотрела по сторонам.
Пустая площадь, огороженная с одной стороны колючей проволокой и с остальных — рабицей. Десять тысяч квадратных метров старого бетона с сорняками, торчащими из трещин. Морской бриз здесь был настойчивее и пах сильнее по сравнению с первой площадкой.
— Это третья прибрежная тренировочная площадка.
Что творится у меня в голове, если я убежал с одной тренировочной площадки на другую? Неужели я столько времени провёл рядом с Феррелом, что заразился любовью к тренировкам?
— Потрясающе пустынное место.
— Извини.
— Не извиняйся. Мне нравятся свободные пространства.
— Какое… необычное увлечение.
— При чём тут увлечение? Просто там, где я росла, кроме простора, ничего не было. И моря не было тоже.
— Понятно.
— Рядом с морем небо такое ясное и голубое!
— Тебе… нравится небо?
— Мне нравится, какого оно цвета.
— Но ты покрасила свой бронекостюм в красный.
— В Питтсфилде небо было гораздо бледнее, — ответила Рита после небольшой паузы. — Оно было цвета воды, в которой помыли кисть с синей краской. В детстве мне казалось, что вся вода рядом с городом поднялась в небо и размыла его синеву…
Я посмотрел на Риту. Её карие глаза посмотрела в ответ.
— Прости, забудь, что я сказала.
— Почему?
— Рита Вратаски не должна так говорить.
— Ты ошибаешься.
— Не ошибаюсь.
— Ошибаешься. Готов повторить сколько угодно раз.
Рита округлила глаза. Несмотря на умиротворённое выражение лица, в них на секунду появился огонёк Боевой Суки.
— Что ты сказал?
— Что готов повторить сколько угодно раз.
Почему-то Рита выдохнула с облегчением. Затем начала играть с упавшими на лоб прядями рыжих волос. Иногда из-под пальцев были видны глаза, в которых отражались сложные чувства. Казалось, с её сердца только что упал камень или она наконец призналась матери во всём, в чём ей лгала.
— Я что-то не так сделал? — спросил я.
— Да нет.
— Ты не подумай, я не издеваюсь. Я давно хотел это сказать, просто никак не мог выбрать удачный момент…
— Мы с тобой почти так же разговаривали на предыдущих витках, верно? Но об этом помнишь только ты.
— Да… Прости.
— Не извиняйся, я не обижена.
— Тогда о чём ты задумалась?
— Расскажи, какой у тебя план.
— Ситуация очень сложная и запутанная. Многого я и сам не знаю. Мне нужно, чтобы ты заново рассказала мне, как вырваться из временной петли.
— Я спросила: что ты планируешь?
— Ты издеваешься?
— Ни в коем случае.
— Ты серьёзно хочешь знать мои планы на будущее?
— Я ещё никогда в жизни не спрашивала других людей об их планах. А это гораздо интереснее, чем самой крутиться в петле.
— Мне вот ни капли не интересно.
— А мне, Рите Вратаски, — да. Я очень долго работала одна. Видимо, теперь твой черёд.
— Эх, тяжела моя ноша!
— Кэйдзи, не выпендривайся.
— До обеда ещё есть время, но очень скоро тебе захочется японской еды.
Мы выдвинулись в сторону второй столовой, где я уже обедал сто пятьдесят девять раз.
В столовой было шумно. В углу шло соревнование «кто больше отожмётся за три минуты». Ещё несколько маньяков соревновались в том, кто выпьет больше странного напитка, похожего на смесь апельсинового сока и горчицы. В углу зала кто-то играл на банджо, и несколько парней беззаботно горланили не то заглавную тему из какого-то аниме, не то популярную лет семьдесят назад народную песню. На самом деле эта песня была пацифистским гимном верующих в космические сигналы, но люди, которые обращают внимание на такие мелочи, в армию не попадают. Главное, что простая мелодия нравилась солдатам.
Все вступайте в ОАО, в ОАО, в ОАО!
Всё это я уже видел сто пятьдесят девять раз, однако, живя во временной петле, никогда не интересовался происходящим. Я каждый день тренировался, готовясь к грядущим сражениям, и столовая была для меня лишь серым, беззвучным местом, где я молча загружал безвкусную еду в пищеварительную систему. Даже в случае победы не все эти парни вернутся домой, а при поражении таких будет ещё меньше. Как бы очевидно, правда? Бронепехотинцы — это Санта-Клаусы, которые с мешками, полными оружия, уходят дарить врагам смерть. День перед операцией для них — словно канун Рождества и величайший повод оттянуться.
Рита Вратаски села напротив меня. Перед ней стоял её сто шестидесятый обед.
Со сто шестидесятой сушёной сливой. Разумеется, я ей этого не сказал.
— Что это за штука?
— Маринованная сушёная слива.
— Вкусная?
— Тут как с войной — пока сама не попробуешь, не поймёшь.
Пару раз недоверчиво ткнув палочкой, девушка решилась и забросила сушёную сливу в рот. Его тело согнулось, будто она пропустила удар боксёра-тяжеловеса. Спина мелко задрожала.
— Вкусно?
Рита жевала, не поднимая глаз. Затем проглотила сливу, выплюнула косточку на поднос и вытерла рот, продолжая тяжело дышать.
— С-с-совсем не кислая! — соврала она.
— Да, в этой столовой не очень. Тут люди со всей страны, поэтому особенно забористую не подают.
Я поднял сушёную сливу со своего подноса и положил в рот. Жевал нарочито медленно, красуясь перед Ритой. От кислоты губы почти свернулись в трубочку, но я терпел.