А так, в принципе, что может измениться? Ну, маленьких радостей уже не доставишь ни отцу, ни матери. А когда был этот скандал, подстроенный в «Прибалтийской», я даже подумала: хорошо, что их нет, — сколько было бы огорчений, особенно для мамы.
Я очень непохожа на мать. Она была такая тетя-девочка, очень впечатлительная, такая кокетливая: перчаточки, сумочка, вся очень женственная. Мама у меня внутри сидит. А внешне — все больше папаша. Он помогает бороться.
У меня, знаете, кнопки такие есть: один, два, три, четыре — и так до двадцати восьми или тридцати.
— Не понял.
— Ну, мои кнопки. Нажимаю на двадцать пятую — иду в агрессию. Быстро. Номер тринадцать — мистика, я становлюсь мистичной. Номер один — другая какая-то вещь, пятая кнопка — нежность. Есть кнопка мудрости, кнопка сумасбродности. Как в лифте — нажимаешь и попадаешь на этаж, который нужен.
Только мужчинам своим трудно объяснить, что я нажала на пятый этаж.
Наступает момент, когда понимаешь, что стала единицей вселенной. Тут никто не спасет. Состояние публичного одиночества — нормальное явление. Меня смотрят на концерте, предположим, тысячи или миллионы. От этого легче не станет. Я остаюсь внутри одиноким человеком. Мой мир я могу заполнить или нет, могу в него кого-то впустить, могу не впустить. Даже муж, несмотря на то, что он рядом… Это не означает, что он впущен в мой мир. А кого-то вот так берешь, впускаешь — и все. А потом не вынешь никак! — Она рассмеялась.
— Сейчас вы нажали на кнопку озорства? — спросил я.
— Ой, честно говоря, мой лифт уже сломался и все кнопки, по-моему, перемешались, перепутались.
Просто жизнь — большая сцена. Я уже давно живу, как играю, и играю, как живу. Ничего не понимаю, ничего. Мне иногда кажется, я вообще никогда не играла. А мне все равно никто не верит. Ладно, бог с ними. Какая разница! Не будем копаться в себе и заниматься самоанализом.
Простите, что-то я с вами разболталась. Ни к чему это. Давайте лучше устроим перерыв и перекусим!..
После перерыва решили поговорить о режиссуре «Рождественских встреч».
— Вы бы лучше спросили об этом кого-нибудь из их участников, а то все я да я, — посоветовала Алла.
Но мне хотелось узнать ее мнение. И я попросил:
— Аллочка, вы можете, как всегда, отвечать и с юмором, и всерьез, но мне вопрос кажется очень важным. «Современниковцы» Марина Неёлова и Галя Петрова однажды рассказали мне, как снимались у одного очень немолодого режиссера, он и имена их запомнить не мог и всех называл деточками. Они его спрашивали: «Можно после этой фразы я встану и уйду?» — «Можно, деточка». — «А я можно, сказав это, ударю ее по щеке?» — «Можно, можно, деточка, если она согласится». — «А мне можно здесь заплакать?» — «Конечно, можно, если вам удастся…» Вот и вся режиссура — все можно. Поэтому мой вопрос: каким вам видится профессиональный режиссер?
Алла слушала мой рассказ с широкой улыбкой, а тут вдруг стала серьезной и не торопилась с ответом:
— Наверное, это умение видеть себя в той роли, что предложена актеру, умение передать ему то, что ты хотел бы сделать сам.
Соглашаться с предложениями? Я чаще не соглашалась. Надо же уметь убедить в своей правоте, да так незаметно, чтобы артист сам понял это, чтобы до него дошло твое требование или, лучше, чтобы он сам дошел до него, посчитал своим собственным. Это в идеале.
Я не знаю, как этого достичь. Думаю, у каждого все происходит по-своему.
Я никогда не сочиняла дома режиссерских сценариев, не рисовала схем с разметками: этот пойдет туда, а эта — сюда. Все рождалось на сцене, на репетиции. Сама удивляюсь, не знаю, как это называется, но когда меня спрашивают, как я готовлю свои песни, не могу объяснить. Так же и режиссуру. Я иду на репетицию и только приблизительно представляю, чего бы я хотела, но совсем не уверена, справятся ли с этим артисты, тем более что они эстрадные, а не театральные.
До сих пор как-то удавалось убедить их, может быть, потому, что мы заражаем друг друга одной идеей. Может, оттого, что я обаятельна, — Алла рассмеялась. — Конечно, важен контакт, но иногда приходится быть и такой жесткой, что отвратительно просто. И очень важна атмосфера, в которой идет работа. Репетиции — огромное напряжение, да и концерты «Рождественских встреч» тоже. Тут нет мелочей. Ну, знаете, актерам хочется иногда расслабиться в антракте или после спектакля. Я ввела сухой закон и даже пыталась проверять, не появились ли в гримерках бутылки. Хотя боялась, что артисты об этом узнают. Понимала, ужас как устаешь, без пятидесяти грамм не разберешься!
Я шучу, конечно, но тут есть определенные правила: если один себе позволяет, почему другие не могут себе позволить то же самое? И мы договорились: звезды мы или нет, но все равны. И надо было видеть начинающих артистов, которые наблюдали, как подчиняются законам «Рождественских встреч», их традициям опытные, маститые певцы — и волей-неволей поступали так же. Заразителен не только дурной пример, хороший — тоже.
Правда, были случаи, к счастью, редкие, когда приходилось кого-то удалять, а с кем-то навсегда прощаться. Я думаю, что…
И тут наш режиссер неожиданно начал задавать свой вопрос. Я остановил его:
— Извините, но Алла Борисовна еще не закончила ответа.
Алла замолчала, обдумывая что-то, потом достала сигарету и закурила. В воздухе повисла тишина. Режиссер вдруг поднялся к демонстративно вышел. Но Алла, оценивая обстановку, с любопытством оглядела наши поскучневшие лица, засмеялась и сказала уж совсем ничем не предусмотренное:
— Вот бывает, ругают меня, критикуют, с неуважением что-то напишут, слова доброго не услышишь, но я все равно буду спать спокойно.
Сама люблю всех хвалить при жизни. Врать, конечно, не стоит, говорить, что человек хороший, когда на самом деле плохой. Но если есть возможность, скажи: «До чего же ты хороший, как же я тебя люблю». Может, оттого, что мне этого в свое время не говорили, я знаю, как это необходимо людям. Но не всем! Некоторые сами себя так захваливают с утра, что их надо с неба на землю опускать.
Вот, Глеб Анатольевич, какой вы хороший, как я вас люблю! — Она засмеялась. — Какой вы замечательный, как приятно с вами общаться!
Снова засмеялась, и всем стало легко, весело, и работа продолжалась…
Я, правда, думал, что эти ее слова уж никак не войдут в программу, но Анатолий Григорьевич при монтаже очередного выпуска вставил их.
— Зачем? — спросил я. — Ведь Пугачева это сказала «к месту», поняла обстановку. Как режиссер, умеющий чувствовать. И только.
— Она сделала это так искренне и с таким юмором, что открывается зрителю с неожиданной стороны, — возразил Малкин. — Пусть все почувствуют атмосферу доброжелательности, что царила на съемке.
Александр Левшин: Пугачева — человек парадоксов
Я люблю эту женщину, эту актрису, эту певицу, иначе не смог бы существовать рядом с ней при моем склочном характере. Много-много лет я — гитарист Пугачевой, пытаюсь ей помочь, чем могу. И стараюсь делать это осторожно.
Она очень сложная, внутреннее трепетная женщина, и я очень переживаю ее личные передряги, хотя это наглое слово — «переживаю». На моих глазах прошли ее замужества. Я вступил в ее коллектив, когда застал первого, его ауру. Знаете, как это бывает? Человека нет, а запах керосина еще остался, как у Булгакова.
Я понимаю, в творчестве Алла питается своими и трагическими, и радостными моментами. Трагическими, к сожалению, приходится чаще. Но она очень чистый человек по отношению к тем, кому протягивает свое сердце, извините за красивость.
Иногда Пугачева смотрит на меня с пониманием и терпением, иногда — с раздражением. Но за те секунды, если их собрать в хрупкую полоску, когда она смотрела на меня ласковыми, своими красивыми глазами, можно отдать все.
Сегодня она — царствующая королева. Когда я начинал, она была странствующей. Со своей обшарпанной гитарой под мышкой я шел за ней, и мы, музыканты, благодаря ее звездности стали звездными бродягами. Я застал тот период, и очень горжусь этим, когда «Рецитал» был ее сподвижником, скромно стоящим наполовину в тени. Но в то время было больше романтики, шла совсем другая жизнь.
Мы разъезжали по различным, казалось, бесчисленным филармониям и концертным залам, и Пугачева вела героическое существование Это не преувеличение. На своих гастролях, зачастую в трудных условиях, она налетала, по-моему, не меньше любого космонавта. Самолеты, поезда, автобусы, одна гостиница за другой. Постоянное движение — вот что такое ее звездное бродяжничество.
С нею мы попадали и в пожары, и в аварии, и в авиакатастрофы.
Вот, помню, летели в Корею, кимирсеновскую, конечно. Сели в самолет, чувствуем запах дыма, легкий такой, неприятный. Наш администратор забеспокоился, и мы втроем с Русланом Горобцом пошли выяснять, что случилось.
Нас уже поташнивало.
Оказалось — каким образом? почему?! — пролили азотную кислоту. Она прожгла пол, все эти электрические шахты в самолете. Ничего себе! Если бы мы взлетели, то тут же рухнули бы.
Алла подняла скандал, нас посадили в другой самолет, но лететь пришлось уже не через Москву, а через Дальний Восток.
И вот что еще потрясло меня в этих поездках. Совсем другое. Пугачева — человек с отличным чувством юмора. Она как руководитель никогда не наказывала нас за наши проделки.
Помню, на последних концертах длинного тура мы обычно устраивали «зеленуху». Это когда мы делаем такие хохмы, чтобы самим посмеяться, а зрители ничего бы не поняли, ну и, конечно, не пострадало бы качество концерта.
Например, в одной из программ у нас шла песня «Молодой человек, пригласите танцевать». Роль молодого всегда играл Коля Коновалов. На всех концертах он выходил такой элегантный, вылощенный, а тут наши техники придумали: Коля вышел на сцену в шляпе, надвинутой на лоб, в черных очках, черном плаще с поднятым воротником. Такой вот страшила. Вышел и стоит, как каменный.